Осколки памяти

На первый взгляд кажется, что сегодня недостатка в материалах о Катастрофе нет. Только в мемориальном комплексе “Яд ва-Шем” ежегодно издают десятки добротных, основанных на документах книг и статей, посвященных тем или иным аспектам Холокоста. Эту же, безусловно, святую работу выполняет еще целый ряд музеев и исследовательских центров как в Израиле, так и за его пределами. 

 

В то же время у каждого из нас своя память о Катастрофе, связанная либо с историей своей семьи, либо с рассказами о людях и событиях того времени, особенно запавшими в душу. Перед вами несколько таких историй из моего журналистского блокнота. 

 

Ничего личного

Профессор Мордехай Гихон известен миру прежде всего как выдающийся израильский археолог и военный историк, автор многих академических трудов, и именно так его представляет “Википедия”. Кроме того, она называет его одним из основателей разведслужбы израильской армии, и это тоже правда. Там же, в “Википедии”, в статье о профессоре Гихоне, упоминается, что вскоре после Второй мировой войны он входил в группу по розыску и ликвидации военных преступников. К сожалению, об этой стороне его деятельности известно не так уж много, хотя в 2010 году профессор рассказал свою историю известному израильскому журналисту Ронену Бергману, а не так давно передал часть своего архива и свои воспоминания о весне 1945 года музею “Бейт а-Гдудим” в мошаве Авихайль. Именно в этом музее я впервые услышал о профессоре Мордехае Гихоне. 

 

Родился он в 1922 году в Берлине, но не был немецким евреем в полном смысле этого слова. Его отец был “ост-юден”, родом из России, зато мать происходила из весьма известной в Германии еврейской семьи, многие члены которой входили в руководство еврейской общины страны. До 11 лет Мордехай получал классическое немецкое воспитание, при том что его родители были убежденными сионистами. 

 

В 1933 году они поняли, что тянуть с алией дальше, после того как Гитлер пришел к власти, опасно, и отправились в Палестину. Здесь Мордехая отдали в гимназию, созданную выходцами из Германии для своих детей, а его “русский” отец стал издавать газету на немецком языке, что поначалу обеспечивало семье более-менее сносное существование. По окончании гимназии Гихон поступил в университет и даже успел окончить второй курс, но тут стало ясно, что Вторая мировая война - это еще и война еврейского народа за право на существование, и Гихон решил уйти добровольцем в английскую армию.

 

Окончание войны он встретил вместе с другими бойцами Еврейской бригады в Австрии, на границе с Германией. В последние дни боев Гихону довелось не раз побывать на территории врага как разведчику - командование решило использовать его знание немецкого языка и арийскую внешность, позволявшую тогда еще совсем молодому офицеру с легкостью сходить за немца.

 

После капитуляции Германии начинается новая страница в жизни Мордехая Гихона. 

 

Дело в том, что англичане на подконтрольной им территории оказались весьма лояльны к нацистам. Они объявили, что немецкая армия распускается, и все ее военнослужащие свободны. В результате немцы продолжали разгуливать по улицам городов в нацистской форме, отдавать друг другу честь и вообще вести себя так, словно Гитлер по-прежнему у власти. Да и местное население не скрывало, что тоскует по временам Гитлера и мечтает об их возвращении.

 

Все это выводило из себя солдат и офицеров Еврейской бригады. Как-то раз, заметив, как два немецких офицера приветствовали друг друга на улице жестом “Хайль Гитлер!”, евреи набросились на них и, повалив на землю, стали срывать с их формы нацистские символы и регалии. Правда, в драку вскоре вмешались англичане, и в комендатуре евреям популярно объяснили, что армия Великобритании не потерпит никакого насилия по отношению к побежденным.

 

Спорить с англичанами было бессмысленно, но вскоре командование Еврейской бригады решило задействовать бывших нацистов на расчистке минных полей. Немцы попытались было жаловаться, но офицеры бригады резонно заметили, что тот, кто эти поля минировал, тот и должен рисковать жизнью при их расчистке. Против этого англичанам возразить было нечего, как, впрочем, и против того, чтобы бывшие солдаты и офицеры немецкой армии были задействованы на расчистке и реставрации синагог, превращенных ими в мусорные свалки.

 

Но чем яснее становился масштаб преступлений, совершенных нацистами против еврейского народа, тем сильнее сердца еврейских бойцов требовали возмездия. В мае 1945 года в бригаде возникла тайная организация “Гмуль”, в которую вошли будущий начальник генштаба Хаим Ласков, будущий генерал ЦАХАЛа Меир Зореа и еще ряд тех, кому еще только предстояло стать видными военными и политическими деятелями Израиля. Когда до Гихона дошли слухи о существовании этой организации, он потребовал принять его в ряды “Гмуля”, объяснив, что как немецкий еврей может здорово пригодиться мстителям.

 

И он действительно пригодился. Благодаря знанию немецкого, личному обаянию и умению работать в архивах именно Гихон добывал адреса бывших офицеров СС и гестапо, а также их личные досье. На определенном этапе этой работы он близко сошелся с немецкими и австрийскими коммунистами, охотно помогавшими ему добывать такого рода информацию. Сами они почему-то за нацистами не охотились, но при этом ничего не имели против, чтобы это делали евреи. 

 

Обычно организация “Гмуль” действовала следующим образом. На основе добытых Гихоном документов устраивали суд над тем или иным нацистским преступником и, как правило, приговаривали его к смерти. Затем за этим преступником приезжали в закрытом “тендере”. Любопытно, что лишь единицы из приговоренных, в основном те, кто непосредственно участвовал в убийстве евреев, пытались при аресте бежать или оказывать сопротивление. Большинство же нацистских преступников искренно полагали, что они лишь выполняли отданные им приказы и не делали, таким образом, ничего дурного. Вынесенный им приговор они выслушивали с недоумением и до последней минуты думали, что это все не всерьез. Лишь когда до них доходило, что пришел их смертный час, они падали на колени, хватали своих судей за ноги и умоляли... проявить еврейский гуманизм и пощадить их ради их жен и детей.

 

Казнили нацистов по-разному. Иногда им просто ломали шейные позвонки внутри фургона, иногда расстреливали возле все еще разбросанных вокруг городов расстрельных ям. Однако в августе 1945 года британцы начали что-то подозревать, и членам “Гмуля” приходилось действовать со все большей осторожностью. Затем они решили вообще свернуть свою деятельность. Ну а вскоре бойцам Еврейской бригады пришло время возвращаться на родину, чтобы принять участие в создании армии будущего еврейского государства. 

 

Сколько именно нацистов уничтожило это еврейское подполье внутри британской армии, до сих пор точно неизвестно. Может быть, эта цифра будет названа, когда последний из мстителей отойдет в вечность.

 

В интервью Ронен Бергман спросил профессора Гихона, что двигало им, когда он готовил все новые и новые списки нацистов, подлежащих уничтожению, и сам принимал участие в их ликвидации.

 

- Во всяком случае, можно сказать, что ничего личного, - ответил профессор Гихон. - В тот момент я еще не знал, что ни одному из оставленных нами в Германии родственников не удалось остаться в живых. Но боль моего народа жгла мне сердце.

 

Задал Бергман профессору и вопрос о том, не сожалеет ли он о том, что был участником ликвидации нацистов.

- Сожалею ли я о чем-то? - переспросил Гихон журналиста. - Если и есть во мне какое-то сожаление, то оно сидит очень глубоко и никак не касается ликвидаций. Тех, кого мы убивали, были посланцами смерти, и жаль, что мы не прикончили еще многих и многих из них. Их надо было убивать как можно больше. Но вот об одном случае я и в самом деле сожалею... В тот день я получил информацию, что некий высокопоставленный офицер гестапо собирается бежать. Я прыгнул в джип и помчался по тому адресу, где жил этот офицер. Я мчался на всех парах, и вдруг на дорогу выбежал ребенок. Бампер моего джипа задел его и отбросил в сторону, но я не остановился. Я был одержим желанием не дать этому монстру уйти живым и знал, что ничто в мире не может остановить меня. И вот мысль о том, что я не остановился и не удостоверился, получил ли этот ребенок нужную медицинскую помощь, преследует меня всю жизнь...

 

Страшная забава

Не знаю, почему, но когда в СМИ появилось сообщение о поэме Гюнтера Грасса “То, что должно быть сказано”, у меня в памяти вдруг всплыло виденное один раз на старой фотографии лицо Иоганны Альтваттер.

 

Высокая, красивая блондинка, Иоганна была большой любительницей верховой езды и светской жизни. В 1942 году ей было 22 года, она работала секретаршей коменданта гетто Владимир-Волынска и, по слухам, была его любовницей. Позже она была повышена в звании и стала отвечать за отбор евреев, годных к работе. Понятно, что Иоганна отправила на смерть тысячи тех, кто был признан ею нетрудоспособным, но можно сказать, что она всего лишь выполняла приказ, не более того. А то, что она сама явилась на призывной пункт и попросила направить ее именно в СС, можно объяснить влиянием нацистской пропаганды. 

 

Но есть что-то, чего я понять не могу. В свободное от основной работы время, по свидетельству бывших узников гетто Владимир-Волынска, любимым занятием Иоганны было убийство еврейских детей. Она любила приманить стайку ребятишек 4-6 лет сладостями, а затем с хохотом стреляла им в головы. Однажды она таким образом подозвала к себе только-только начавшего ходить малыша, подняла его за одну ножку и принялась раскачивать из стороны в сторону, а затем поднесла к его крохотной головке пистолет, выстрелила и отбросила тельце к ногам стоявшего неподалеку отца младенца.

 

Никто не давал Иоганне приказа убивать детей. Никто от нее этого не требовал. Никто никак не вознаграждал за это. Более того, даже нормы немецкой армии требовали, чтобы убийства евреев производились в плановом порядке, в специально отведенных для этого и подготовленных местах, а не такими вот методами. Но красивая немецкая девушка это делала, делала ради развлечения, получая от своей жуткой забавы явное удовольствие... 

 

И ведь Иоганна Альтваттер была далеко не одинока – таких, как она, жестоких надзирательниц в гетто и в концлагерях было множество. Поведение этих девушек не вписывается ни в какие объяснения, которые даются сегодня историками по поводу того, что же произошло во время Второй мировой войны с немецким народом. Оно вне этих объяснений. И это то, что должно быть сказано.

Да, кстати, читателя, возможно, интересует, как сложилась судьба Иоганны. 

По окончании войны она стала соцработником, специализирующимся на работе с детьми и подростками. В 1953 году вышла замуж за своего коллегу. В 1978 году предстала перед судом ФРГ по обвинению в военных преступлениях, на котором выставила себя тихой пенсионеркой, не понимающей, чего от нее хотят. В итоге немецкий суд признал Иоганну Альтваттер невиновной “за отсутствием достаточных доказательств”. В 1982 году против нее снова был начат судебный процесс, на котором выступили 20 свидетелей из Израиля и СССР. Все вроде бы шло к обвинительному приговору, но в последний момент прокурор неожиданно отказался от всех обвинений и объявил фрау Альтваттер невиновной.

Жива ли убийца еврейских детей сейчас? Все может быть...

 

Прощению не подлежит

Зимой этого года ушел в вечность близкий знакомый нашей семьи, бывший узник Краковского гетто, прошедший также через ад концлагерей и посвятивший последние десятилетия своей жизни работе с молодежью.

 

Как и многие другие жертвы Катастрофы, он сопровождал во время поездок в Польшу группы израильских школьников. Как и многие другие, написал книгу о пережитом. Что меня всегда удивляло в этом человеке, ни в одном из рассказов о жизни в довоенном Кракове, а затем о гетто и лагерях, он никогда не упоминал о своем отце. Он охотно говорил о матери и братьях, но как только кто-то из нас задавал вопрос, а что в это время делал его отец, разговор тут же переводился на другую тему... Даже его дети ничего толком не знали о своем деде, и все их вопросы натыкались на отцовское молчание.

 

Но так получилось, что на кладбище один из родственников покойного рассказал мне, с чем было связано его молчание по поводу отца.

 

- В сущности, это не такая уж тайна, просто Ицик не любил об этом рассказывать, - сказал мне этот человек. - Дело в том, что у его отца были бриллианты. Много бриллиантов. И он каким-то образом пронес бриллианты в гетто. Их он обменивал на продукты, которыми пусть и скудно, но все-таки делился с женой и детьми. Как-то в гетто была очередная акция по уничтожению, и в число отобранных к ликвидации детей попал брат Ицика, совсем кроха. Ицик пошел к отцу и сказал: я договорился, что брата отпустят в обмен на два-три “камушка”. Он просил отца дать ему эти бриллианты для спасения брата, но тот отказался. С тех пор отец перестал для Ицика существовать. Он, кстати, тоже выжил, уехал после войны в Штаты и стал там преуспевающим бизнесменом, миллионером. Не исключено, что выкупом за жизнь, а затем и начальным капиталом стали для него все те же бриллианты. Несколько раз он пытался списаться с сыном, звал его в гости, но Ицик все эти приглашения игнорировал, - рассказчик помолчал и добавил: - Знаете, видимо, есть вещи, которые еврей не может простить даже в Йом-Кипур...

 

“Твердыня, оплот спасения моего...”

Эту историю мне довелось услышать лет пять или шесть назад на одном из вечеров в честь Хануки от профессиональной рассказчицы Ноги Копелевич. Сама г-жа Копелевич уверяла, что история эта произошла с равом Исраэлем-Меиром Лау, и она услышала ее во время одного из выступлений этого выдающегося раввина.

 

По словам рава Лау, он попал в Израиль в 1945 году в возрасте 8 лет, и хотя никогда не учился в школе, был сразу определен в третий класс. Все для него было тогда чужим и незнакомым - повадки и разговоры одноклассников, песни, которые они пели на праздниках, да и язык, на котором они говорили. Но вот пришла Ханука, зажгли первую свечу, и столпившиеся вокруг нее запели: “Маоз цур ешуати, леха нэа лешабеах...” - “Твердыня, оплот спасения моего, Тебя подобает восхвалять...”

 

Маленький Исраэль-Меир подхватил эту песню вместе со всеми - она была ему хорошо знакома. И, разумеется, он тут же вспомнил, откуда она ему знакома. 

 

...Это произошло в декабре 1944 года, когда ударили морозы, а лагерная роба и деревянные башмаки совершенно не защищали от холода. Зима и голод делали свое дело - узники умирали один за другим. Вдруг в один из дней нацисты решили выдать каждому узнику по крошечному кубику маргарина. Солдат, распределявший маргарин, раздал всем по кубику, а оставшийся после этого довольно приличный кусок с размаху бросил в грязь, так что мерзлый маргарин рассыпался на крошки. 

 

Как только солдат ушел, десятки людей кинулись на землю, чтобы собрать эти крохи. Вскоре к ним присоединился один пожилой еврей, который до того старался вести себя достойно. Он никогда ничего не просил и ни на что не жаловался, поэтому то, что он вдруг присоединился к этой толпе, было странно. Впрочем, кто мог его осуждать?! 

 

Закончив собирать крошки, этот человек попытался встать, но у него ничего не получалось - схватило спину. Кто-то из узников протянул ему руку и помог подняться.

 

- Евреи, сегодня Ханука! – закричал, встав на ноги, тот, о ком идет речь. – И вот что мы с вами сделаем!

Он вырвал несколько ниток из своей полосатой робы и стал закатывать их в собранный им маргарин. Вскоре у него в руках появилась свеча. Затем он оторвал от робы пуговицу и водрузил на нее свечу, как на подсвечник. Прошло еще четверть часа - и на столе возникло некое подобие ханукального подсвечника. Кто-то поднес к свече огонь, прочитал благословение, и собравшиеся вокруг этого светильника узники запели традиционную ханукальную песню:

Маоз цур ешуати, 

 

Леха неэ лешабеах...

Вскоре, услышав пение, в бараке появились немцы, но евреи пели настолько отрешенно, что даже не обратили внимания на своих мучителей. Немцы, как ни удивительно, махнули рукой на происходящее и вышли на улицу.

Той же ночью еврей, создавший ханукальный светильник и затепливший первую праздничную свечу, умер. А будущий главный ашкеназский раввин Государства Израиль запомнил песню “Маоз цур ешуати” на всю жизнь...

 

Хлеб из Треблинки

До недавнего времени перед каждым Судным днем на Ар-Цион приходил пожилой религиозный еврей. Он усаживался у мемориала в честь жертв Катастрофы, вынимал два куска черствого хлеба, благословлял их и запивал водой. Такова была и его последняя трапеза перед постом.

 

Впервые мне рассказали об этом странном человеке несколько лет назад ученики одной из иерусалимских иешив, но лишь недавно я нашел в Интернете объяснение той странной традиции, которой он следовал.

 

История эта начинается в Треблинке. Весь рацион узников этого концлагеря состоял обычно из тарелки супа и куска хлеба, но вдруг им перестали выдавать и эти крохи. Несколько дней обитателей лагеря, и без того едва стоявших на ногах, морили голодом, и вдруг вечером всем раздали по большому куску хлеба. 

 

Вскоре по баракам стал прохаживаться комендант лагеря в сопровождении двух своих любимых собак.

- С Судным днем вас, евреи! Приятного поста! - говорил он.

 

Стало ясно, что все эти дни евреев морили голодом, чтобы не дать им поститься в Судный день. Разумеется, многие спешили утолить голод, в том числе и те, кто принимал участие в праздничной молитве. Тем не менее, десять евреев решили, что они будут блюсти пост, хотя ноги их не держали. И тут к ним подошел рав Ареле из карлицких хасидов и потребовал, чтобы они тоже начали есть.

 

- Рабби из Бриска сказал, что больные обязаны есть в Судный день, потому что таким образом они не облегчают себе пост, а выполняют куда более важную заповедь о “пикуах нефеш” - угрозе для жизни. А потому ешьте! - настаивал он.

Видя, что ни один из этих десяти не пошевелился и не приступил к трапезе, рав Ареле разделил кусок хлеба на две части, поднял их так, словно это были две халы, и произнес благословение на хлеб. Только тогда все десять евреев приступили к “трапезе”. Когда они закончили есть, рав Ареле вдруг разрыдался и сказал:

 

- Я сам не должен был есть. Святой, да будет благословен Он, дал мне тело, вполне способное выдержать пост. Но я сделал это, чтобы вы не подвергали себя смертельной опасности. Пообещайте же мне, что в будущем мире вы все будете моими заступниками перед Богом!

 

Из той десятки выжил только один человек. Он и приходил на Ар-Цион в канун Судного дня, чтобы перед началом поста съесть в память о той трапезе в Треблинке две сухие корки хлеба и прочитать поминальную молитву по тем, кто, возможно, сейчас является нашим заступником перед Всевышним. 

 

 “Новости недели”