“У МЕНЯ ДОБРЫЙ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ”

Культура

- Вера Кузьминична, Вы – Народная артистка СССР, лауреат государственных и престижных театральных премий, кавалер ордена Трудового Красного Знамени и Ордена «За заслуги перед Отечеством». Вручение какой из Ваших многочисленных наград запомнилось ярче всего?
- Наверное, самой первой, Сталинской. Мне было 23 года, и для студентки такая честь была полной неожиданностью. Эта награда оставила ощущение свалившегося на голову счастья, хотя подобное определение может показаться не совсем подходящим. Тем не менее я именно так себя чувствовала – невероятно счастливой, как может быть счастлив человек, на которого успех, признание в буквальном смысле «свалились» неожиданно и, как мне казалось, не совсем заслуженно. Эта премия изменила мою жизнь и, возможно, решила судьбу – ведь меня сразу же пригласили в Театр Сатиры на главную роль. Скорее всего, этого бы не случилось, если бы не моя предыдущая «звёздность» - роль Настеньки в фильме «Сказание о земле Сибирской».
- А какова была реакция коллег на такое раннее признание Ваших заслуг?
- У меня было ощущение, что радовались все. Может, потому, что я вообще не замечаю негатива, а может, потому, что открыто, в лицо люди обычно выражают положительные эмоции, а отрицательные – за спиной. И потом я сама вовсе не считала, что проявила талант или необычайное мастерство. Настя Гусенкова – это в принципе была я, моя натура, которую Иван Пырьев талантливо использовал. Я не создавала образ, а была именно такой – наивной, симпатичной, простодушной девочкой. Я просто попала в хорошие руки.
- И три года спустя Вы получили Государственную премию за роль Ольги в спектакле Бориса Равенских «Свадьба с приданым».
- Да, именно за спектакль, который мы сыграли 900 раз. Фильм вышел позже.
- И как же в те времена отмечали такие события?
- Знаете, я не помню банкетов. Может, их не было, а может, не всех пригласили. Но вот тогда, в 1948-м, для церемонии награждения Сталинской премией я сшила чёрненький костюмчик, причём в лацкане заранее проделали дырочку. Но значок я так и не надевала. Я вообще не надеваю награды – считаю, они подходят чиновникам, а не актёрам. А тогда после церемонии я поехала домой, в нашу комнату в общей квартире, где жила с родителями, двумя сёстрами и братом. Понимаете, главным ощущением было счастье души, восторг от того, что стояла рядом с Пырьевым, Володей Дружниковым, Мариной Ладыниной. А все остальные атрибуты – банкеты, речи, я тогда об этом не думала. Да и сейчас – тоже. Я не веду светскую жизнь. Во-первых, не люблю пышные застолья, мне достаточно нескольких хороших друзей. Во-вторых, мой муж (актёр Владимир Ушаков, сыгравший роль Максима в к/ф «Свадьба с приданым». – прим. автора) – очень больной человек. Но, возвращаясь к вопросу о наградах, мне вообще кажется, что мои заслуги переоценивают. Я воспринимаю себя довольно самокритично, хотя, конечно, признание всегда приятно. Это окрыляет, придаёт уверенность в нужности того, чему ты посвятила жизнь, и желание продолжать это делать.
- На мой взгляд, Вашей визитной карточкой всегда была обаятельная, дружелюбная улыбка. (В некоторых статьях её называют простодушной). Видимо, именно благодаря ей кажется, что Вы и в жизни такая: всегда оптимистичная, доброжелательная, кроткая. Это обман зрения, созданный образ или на самом деле Вы такая и есть?
- Скорее всего, я именно такая. Да, часто говорят, что у меня располагающая улыбка. И я с удовольствием соглашаюсь с этим комплиментом. Но тем не менее, как и всякому человеку, мне присущи полутона. Часто мне хочется добавить, что я не так радужно-прелестна. У меня есть недостатки.
- Например?
- Например, я ленива, безвольна, не так быстра умом, как хотелось бы.
- А Вам случается быть по-настоящему рассерженной, возмущённой, обиженной? Вы в состоянии по-настоящему разозлиться? Как Вы ведёте себя в подобных ситуациях?
- Такое случается, когда моя душа что-то или кого-то не принимает. Тогда я говорю: «Я улетаю», то есть ухожу от человека или обстоятельств как можно дальше.
- Глубже в себя...
- Я не борец, но зато и не вру – ни себе, ни другим.
- А что способно Вас довести до такого состояния?
- Многое. Например, бесконечный теленегатив. Я задаю себе вопрос: это что, окончательная потеря духовности, самой души, идеалов? Иногда мне кажется, что духовная красота закончится уже на нашем веке. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и мои предчувствия – не более чем обычная разница во взглядах, присущая людям столь разных поколений.
 - Вы имеете в виду изменившиеся идеалы?
- Да, именно. Во времена советской власти, под гнётом той идеологии, люди верили, что да, пусть сейчас плохо, но непременно будет хорошо, наступят лучшие времена.
- Но они так и не наступили...
- Кажется, так. Но сейчас ударились в другую крайность – нынешняя жизнь убеждает, что только при наличии больших денег можно быть счастливым и состоявшимся, что только деньги приносят счастье. Мне подобные ценности претят. И хотя, как я уже призналась, что по натуре – не борец, но против такого «кредо» пытаюсь активно протестовать.
-  А как может актёр протестовать?
 - Ролями, через которые проступают моя вера или моё неприятие.
- То есть Вы считаете, что, приходя в театр, человек может измениться к лучшему?
- Да. Я помню своё потрясение от театра в детстве и юности. Именно театр воспитал меня. И потому я стараюсь выбирать роли, которые не дают умереть душе или возрождают веру в любовь, скромность, порядочность – эти почти забытые человеческие ценности.
- Вам предлагают роли в телесериалах?
- Да. И иногда я бываю поражена самим нахальством предложения, если речь идёт о некачественном сценарии и паршивой роли. Хотя за это платят очень большие деньги. Иногда пришлют что-то подобное да ещё скажут: «Я написал эту пьесу ради Вас» – и вот думаешь, что же это за кошмар такой? Графоманы они, что ли? И как можно заставлять кого-то тратить время на чтение такого ужаса? И эти сюжеты, «герои»...
- Означает ли это, что Вы отказываетесь играть отрицательных персонажей?
- Часто отрицательные образы бывают весьма интересными, и в моём репертуаре были очень разные роли. Но лучше, ярче я сыграю ту, которая созвучна моей душе. Потому, вероятно, я не считаю себя Мастером.
- А Мастер непременно должен быть универсальным ремесленником?
- Мастер должен уметь играть блестяще всё, что угодно, хотя и он выразит себя лучше в том, что ему близко. Кстати, ремесленничество – не грех. Это, скорее, умение, а значит – достоинство.
- За пять лет учёбы в Москве мне только раз удалось попасть в Театр Сатиры, и то на лишний билетик. Тогда шёл один из самых знаменитых спектаклей – «Женитьба Фигаро», где Вы играли очаровательную Графиню. На днях я посмотрела спектакль «Странная миссис Сэвидж» в постановке Андрея Денникова и поразилась своеобразному прочтению Вами образа миллионерши-американки, а также Вашему мастерству и интуиции, позволившей избежать некоего мелодраматического пафоса этой постановки. Я это к тому, что Ваши наиболее удачные роли сыграны в спектаклях зарубежных авторов, но почему-то и тогда, в восьмидесятые, и сейчас критики пишут о Вас как об «истинно русской» актрисе, будто до сих пор перед написанием рецензии пересматривают первые, «сибирские» роли. Что Вы об этом думаете?
- Мне кажется, что мои лучшие роли за последние двадцать лет совершенно не похожи на роль той деревенской девушки, запомнившейся по фильмам. Если я не ошибаюсь, впервые об «истинно русском» во мне написал замечательный режиссёр и человек Борис Александрович Львов-Анохин. Он в это определение вкладывал понимание меня скорее не в творчестве, а в жизни, имея в виду, что для зрителей я ассоциируюсь вот с такой типично русской – терпеливой, спокойной, верной в любви женщиной. На самом деле, играя роль, я играю характер, а не национальность. Та же испанская Графиня Альмавива, рождённая воображением француза Бомарше, прежде всего – женщина. Больше всего ей хочется нравиться своему мужу, и мне это казалось милым и трогательным, характерным для влюблённой женщины любой национальности. Но эти бесподобные костюмы, любовно сделанные Славой Зайцевым, изумительные декорации Левенталя и, конечно, музыка Моцарта помогли прочувствовать и вжиться в атмосферу пьесы, в ту историческую эпоху. Ну что вы, о какой русскости там могла идти речь, с этими голыми плечиками, тонкими талиями, бантиками, кружевами и фижмами? Это ведь тоже определяло тон, движения, интонацию, придавало очарование...
И играя миссис Сэвидж, я тоже меньше всего думала о её национальности. Главное, что эта роль – квинтэссенция того, что нужно актёру, – сочетание комедийного начала с трагедийным.
- Продолжая разговор об этом необычном спектакле, где всех, кроме Вашей героини, пациентов «Тихой обители» играют куклы, хочу привести сказанные Вами слова: «Эта роль дана мне судьбой, чтобы выразить себя на сцене».
- Мне хотелось бы подробнее объяснить эту фразу. Всю жизнь я мечтала о ролях, которые вошли в мою душу в далёкой молодости. И вот в последние десятилетия я сыграла то, что грезилось всю жизнь: Раневскую в «Вишнёвом саде», Кручинину в «Без вины виноватые». Я также играла невероятно насыщенные, глубокие роли в пьесах Лескова и Островского. Всё это великая русская классика, и отклик зала да и критики подтвердили, что мои мечты были ненапрасны. А когда я неожиданно получила предложение сыграть Миссис Сэвидж от необычайно талантливого режиссёра и актёра Андрея Денникова, я, не раздумывая, отдала себя в его руки.
- Напомню читателям, что героиня пьесы – пожилая вдова-миллионерша, которую дети её покойного мужа, узнавшие, что она тратит состояние на осуществление необычных желаний незнакомых людей, определили в психиатрическую лечебницу. Однако зрителю понятно, что она очутилась в этом заведении именно потому, что её слова содержат слишком много здравого смысла и что человек, стремящийся делать добро, как раз и кажется безумным. Скажите, чем объяснить, что эта пьеса, действие которой происходит в Америке 50-х годов, вот уже 44 года не исчезает из репертуара московских театров? Что Вы имеете в виду, когда в комментариях к фильму-спектаклю признаётесь, что странная миссис Сэвидж Вам особенно дорога именно тем, что «в этой роли Вам не надо притворяться»?
- Я имела в виду, что она мне близка и что если я сама была бы автором этой пьесы, то именно так всё и написала. Вообще этот сюжет словно взят из жизни. Собственно говоря, таких историй в наше время становится всё больше. Дети, не желающие соседствовать с болезнями и старостью своих родителей и потому безжалостно избавляющиеся от них. Старики, страдающие от бездушия детей возможно больше, чем от физической боли, но при этом оправдывающие их поступки. Знаете, я ведь работала в социально-бытовой комиссии, где насмотрелась и наслушалась разных историй. Вот недавно умерла театральный критик Ольга Дзюбинская.  До этого она много лет прожила в Доме Ветеранов, куда её определила приёмная дочь, которую она в своё время пожалела, но у которой для неё жалости не нашлось. Понимаете, по положению, когда старого человека определяли в дом престарелых, его квартира должна была быть отдана государству. И вот приходят дети и просят именно об этом – мать сдать, квартиру оставить. И мать просит об этом же, объясняя, что дети у неё прекрасные и на самом деле это она сама не хочет им мешать. И из уважения к таким людям мы идём на это, хотя сердце кричит от такой жестокости. Так что тема эта будет актуальна всегда, потому что люди меняются не в лучшую сторону. К сожалению.
- Уже почти 63 года Вы выходите на подмостки Театра Сатиры.  Театр Плучека и театр Ширвиндта – в чём сходство и в чём различие?
- Сходство только в том, что оба они стали руководителями театра, в котором до этого служили. А как режиссёры у них ничего общего нет. Плучек был по натуре режиссёр, а Ширвиндт – артист с ног до головы. Но он – большая умница и потому не очень много ставит сам, а если ставит, то только то, что ему близко. У Шуры другой стиль, он ушёл от собственно сатиры в буквальном смысле этого слова. Ему, как человеку, свойствен мягкий юмор, и соответственно спектакли окрашены этим симпатичным юмором. А Плучек тяготел к плакатности, и порой в его постановках проскальзывала жестокость, ненависть, что мне в тягость, потому что я не из броских, плакатных актрис. Но надо заметить, что при нём театр процветал и, как вы заметили, попасть можно было только на лишний билетик или по знакомству. Да, Валентин Николаевич был большим режиссёром, да и жизнь к нему благоволила, потому что актёры, в то время там собранные, были уникальны. И практически ни одного из них не досталось Ширвиндту. Нет Папанова. Менглета, Миронова, Мишулина. А это киты, с которыми можно было делать всё. Да и времена изменились. Ведь и на Таганку было не попасть, а сейчас – можно. Видимо, ушёл какой-то внутренний заряд, и актёры стали мельче. Трудное для театра время, но мне кажется, Александр Анатольевич его проходит благородно и достойно.
- А лично для Вас смена власти что-то изменила?
- При Плучеке у меня были десятилетия без ролей. Иногда жизнь казалась загубленной... Но я очень верю в судьбу и понимаю, что у каждого она своя, что насильно мил не будешь. И вообще понимание трудностей делает меня незлой. Говоря о Шуре Ширвиндте, прежде всего я должна отметить его доброе отношение к людям. Это дорогого стоит. Вообще я всегда относилась к нему очень тепло, потому что он обладал блестящим чувством юмора, талантом, красотой, обаянием. И остался таким же, как до своего начальственного положения. Он всем даёт дышать и творить.
- То есть достойно прошёл испытание властью?
- Безусловно.
- А Вы можете влиять на его решения в смысле репертуара, ролей?
- Я рядовой член коллектива. Единственное, в силу своего возраста и положения, - я не стану хвататься за любую роль. Если дадут то, что нравится, я буду благодарна. Но просить или предлагать себя – это нет.
- А если представить такой разговор с Александром Анатольевичем: Вы заходите к нему с просьбой о роли, а он...
- А он скажет: «Да ну, Вера, давай лучше чайку попьём».
 - Всерьёз не воспримет.
- Скорее всего, сведёт всё к ерунде, лишь бы ничего не обещать. Но я его понимаю – роль худрука сложная. И потом, я уже как-то пробовала такое с Плучеком. Тогда из театра после конфликта ушла Таня Васильева, репетировавшая Раневскую в «Вишнёвом саде». Я пришла к нему и сказала: «Наверное, вы ищете замену. Я мечтаю об этой роли». Но он со мной разговаривал, как с идиоткой. Даже повторять не хочется. И больше я не просила. А просить что-либо сейчас с моей стороны было бы нахальством. Б-г послал мне дивную судьбу. У меня добрый ангел-хранитель.
- О ком из своих коллег по театру Вы можете говорить не иначе как с восхищением?
- Об Андрее Миронове. И хоть считается, что незаменимых людей нет, его заменить невозможно. Ему было многое дано: обаяние, талант, лёгкость, остроумие, изумительная музыкальность, но восхищало то, как он рос от роли к роли в сторону глубины, драматизма. Андрюша всё легко схватывал, обладал широким кругозором, был в курсе всего. С ним было интересно, причём он умел дружить и с рядовыми людьми, и со знаменитостями. Он был прекрасно воспитан, нежно относился к родителям и вообще умел окружать людей вниманием. А это очень редкое качество.
Не могу не вспомнить Георгия Павловича Менглета – удивительно контактного, лёгкого и в то же время на редкость принципиального человека, блестящего актёра.
Я очень любила Бориса Александровича Львова-Анохина - и как режиссёра, и как глубоко образованного, исключительно порядочного человека.
- А из женщин?
- Я могла бы рассказать о многих, кем восхищаюсь. Постараюсь кратко вспомнить о тех, кто украшал нашу сцену. Это потрясающая своим талантом Татьяна Пельтцер, женственная Нина Архипова, красавица Зоя Зелинская, Валентина Токарская, актриса с трагической послевоенной судьбой, полная юмора и жизненной энергии Ольга Аросева, а также Таня Васильева-Ицыкович. Не могу сказать, какой она человек, поскольку мы не были подругами, но её талант и трудолюбие восхищают. Плучек, кстати, сделал очень много, чтобы из талантливой девушки выросла большая актриса. Он давал ей очень разные роли – от характерных до героических. А вот о её личности сказать не могу. Но я вообще не влезаю в частную жизнь. Если меня спросить, кто замужем, кто с кем, у кого дети, я, в большинстве случаев, даже не смогу ответить.
- Ну, может, это и к лучшему. Как говорит один из ведущих популярной передачи «На ночь глядя», не хотелось бы никого обижать, но люди творческих профессий почему-то особенно склонны к интригам. И если Вы не вникаете в личные проблемы, скорее всего, и Вас закулисные истории не затрагивают. А вообще надо ли брать на себя чужую роль, чужие проблемы?
- Знаете, соучастие, сочувствие – это не мёртвые понятия. Но когда эти истории касаются чего-то дурного, неприятного, я лично отхожу от ситуации, даже не пытаясь в неё вникнуть.
Однако если я верю, что человек достоин помощи и при этом есть возможность помочь, я помогу. К примеру, у Андрея Денникова была неприятная ситуация в Театре Образцова, когда от него хотели избавиться. Мы с Катей Максимовой, на мой взгляд, совершенно гениальной балериной, пошли в Министерство культуры и рассказали о его трудностях. Признаюсь, для меня это был поступок, потому что обычно я от этого далека.
 - Помогло?
- Не сразу. Через некоторое время мы виделись на приёме, и министр пересказал свой разговор с руководителем театра – в пользу Андрея. А вообще мне ближе всё неконфликтное: это не значит, что я не сострадаю. Я грущу, но не борюсь. Вот такой недочёт. А хлопотать, так я и о себе не хлопочу. И в принципе я ко всем отношусь хорошо.
- Что есть актёрское мастерство? Когда Вы осознали, что стали Актрисой?
- Мне кажется, это как-то опасно сказать о себе – я настоящая актриса. В ролях, доставшихся мне в последние годы, я, по-моему, нашла свою тему и смогла себя выразить. А в какой степени это мастерство, в какой – просто искренность, не мне судить. Главное - удалось ли убедить зрителя в достоверности. Я уже говорила, что мастером себя не считаю. Если удаётся прожить роль и это кого-то затронуло, дай Б-г.
- Откуда такая неуверенность?
- Я не чувствую, что мне очень многое дано. Мне явно не хватает темперамента, и это не изобразишь. С ним нужно родиться. А если изначально его нет, то на одном мастерстве не выедешь. По-моему, мало юмора...
- Какую театральную или кинороль Вы считаете своей наибольшей удачей? Бывали ли недовольны сыгранной ролью?
- У меня была большая неудача, когда я играла Безумную из Шайо в одноименной пьесе Жироду. Я играла и понимала, что не воздействую ни на партнёров, ни на публику – и отказалась от роли. Честно говоря, спектакль в целом тоже не стал большой удачей, но на худсовете Плучек сказал: «Всё плохо, но хуже всех Вера Кузьминична». И я с ним согласилась.
- Это когда он «предусмотрительно» обязал всех молодых партнёров учить Ваш текст на тот случай, если забудете на сцене?
- Да, и это при том, что я никогда не пользовалась помощью суфлёра. Но что интересно, позже, в концертах, я произносила монолог из этого спектакля, и меня хвалили. Я потом думала, может, тогда восприняла всё слишком драматично, а может, кто-то хотел, чтобы я потеряла веру в себя. Не знаю, как-то странно всё это сложилось.
А удачные роли – Графиня Альмавива, Ольга в «Свадьбе с приданым», Анна Андреевна в «Ревизоре», воительница в пьесе Лескова. Я очень люблю свои более поздние роли – Раневскую, Кручинину, Сэвидж. Так получилось, что сыграла я их «на стороне», в других театрах. А о Театре Сатиры я бы сказала так: мечтала о хороших ролях, но подолгу ничего не получала.
- Какой самой важной истине Вас научила жизнь?
- Терпению. Бывали такие взрывные настроения – отказаться от роли, взбунтоваться и уйти из театра. Но с годами понимаешь, что решения надо принимать на остывшую голову.
- Как проходит день, когда нет спектакля? Что, кроме театра, приносит Вам радость и положительные эмоции?
- Я очень люблю природу и животных. У меня есть кот, которого я обожаю. Раньше, когда приходилось часто бывать на гастролях, я не могла себе позволить завести животных. А сейчас ещё одна живая душа меня встречает дома. Мне всегда нравилось гулять, ходить по лесу, по полям, сидеть у речки. Меня восхищает природа нашей средней полосы.
- А городская жизнь?..
- Люблю пройтись по магазинам, поискать что-то такое, женское – кофточку, шарфик, бусы. Если очень плохое настроение, то надо пойти купить помаду или духи, в общем – порадовать себя. Я всегда любила читать, хотя сейчас не так часто, потому что уход за мужем требует много времени. По хозяйству мне помогают домработница и мои милые молодые друзья, без которых я просто не представляю своей жизни. Я ведь, прямо скажем, плохо приспособлена к жизни. Не понимаю никаких квитанций, счетов, и технический прогресс прошёл мимо меня. Вот у меня есть стиральная машина двадцатилетней давности, а я до сих пор не знаю, как ею пользоваться. Я неважная хозяйка: готовлю так себе, стирать и гладить не умею. Кто-то за меня всё это делает. Я опекаема и потому считаю себя избалованной жизнью. Получается, я занимаюсь только тем, что мне нравится. А это же избалованность? Я пугаюсь, когда задаю себе вопрос – что бы я делала без всех этих людей? Они дают мне возможность жить театром, прогулками, беседами, книгами и этим делают мою жизнь комфортной.
- А что Вас огорчает?
- Я уже в таком возрасте, когда все мои друзья или о-о-чень старые, или их нет на свете. И конечно, постепенное сужение общения, одиночество и даже страх перед каким-то абсолютным одиночеством – огорчает. Но почти всегда, пока ещё есть работа, эти страхи, печаль, тревоги отступают.
- Бывает ли у Вас ощущение абсолютного счастья?
- Это очень трудно... Я когда-то сильно любила одного человека и, наверное, была счастлива. В профессии я испытываю счастье на сцене. А в жизни – просто живу с каким-то положительным зарядом, и в ней если и было абсолютное счастье, то давно. Но я живу не в своём возрасте, и для меня это благо.
- Значит, несмотря на все сложности, необходимость непрестанного преодоления себя, бесконечный, не очень щедро оплачиваемый труд, Вы не только не устали от актёрской профессии, но именно в ней находите положительные эмоции и повод быть счастливой? Выходит, сцена в некотором роде восполняет то, чего не даёт реальная жизнь?
- И восполняет, и отвлекает. Вот, например, сижу я в своей гримёрной, лицо серое, мешки под глазами. Потом загримируюсь, глядишь, реснички появились, румянец, морщинки разгладились – и так вроде ничего, улучшается настроение. А если серьёзно, сцена даёт возможность самопознания. Вот представьте, вместо долгих лет на сцене – просто жизнь без этой профессии. Что осталось бы? Простейшее существование. Я замужем, ни в кого не влюбляюсь, в меня никто не влюбляется, никаких драм, день на день похож – сонное царство. А сцена даёт всё, что может испытать женщина, всю полноту жизни, многих жизней, когда ты чувствуешь себя любимой или брошенной, прекрасной или ненавидимой, страдающей или счастливой.
- Разница в том, что в сценических драмах Вам заранее известна концовка, что и делает их ну не совсем настоящими, реальными. Да и театральные эмоции отличаются от жизненных, хотя на сцене они зачастую выглядят даже ярче.
- И всё же сцена даёт ощущение неожиданности, в некоторых ролях открываешь себя совсем другую... И потом, между зрительным залом и актёрами происходит мощный энергетический взаимообмен, когда волна эмоций их объединяет. Потому актёрство – это наркотик.
- По причине своего длительного неприсутствия в России, те, кто прочитают это интервью, в большинстве своём помнят Вас по прежним ролям в кино и театре. Скажите, что изменилось за последние двадцать лет в театральной жизни страны и в Вашем ощущении себя в ней?
- Всё очень взаимосвязано. Изменился нравственный климат в стране, соответственно изменилась публика, которая своим несколько потребительским отношением продиктовала перемену в театральных вкусах и пристрастиях. Если раньше авторы старались привлечь зрителя глубиной внутреннего мира героев, богатством полутонов, развитием характеров, то теперь они стремятся его завлечь самим собой, удивить эпатажем. С одной стороны, публику можно понять – она хочет отдохнуть от тяжести, нервозности нынешней жизни. За это простишь. Но с другой стороны, этот эпатаж вытесняет психологический театр, потому что тот «уже надоел и скучен», а любовь – «уже не захватывает». А захватывает то, что «круто» – нахальство и бесстыдство, которые неизбежно ведут к бездуховности, распространяющейся как на создателей, так и на массы. Потому время для искусства трудное и вместе с тем очень интересное. Вообще жизнь интересна, в ней столько нового!
А как я себя ощущаю? С одной стороны, вижу драматизм, понимаю трудности, а с другой – радуюсь, что я, как осколок прошлого, несу то, во что верю.
И, образно говоря, чувствую себя, как на маленьком островке, а может, в вакууме, где я сижу и наслаждаюсь хорошими ролями, верными друзьями, добрыми чувствами, положительными эмоциями. Моё нынешнее счастье – это мой дом и те ниточки, которые, я это чувствую и знаю, перекидываются к людям, чувствующим и думающим, как я.
- Вера Кузьминична, в этом году у Вас юбилей. Здоровья Вам, и пусть Ваш ангел-хранитель всегда будет рядом.
Фото В. Шульца