ЖАРА, ИМПЕРИЯ И «ЛИЦА КАВКАЗСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ»

Зафиксироваться такое могло лишь с тех времен, от которых вроде бы и следа не осталось. Ан нет, потребность делиться тебя восхитившим, пленившим, услышанным, увиденным, прочитанным и сейчас всё же обнаруживается, хотя редко. Если честно: восхищаться практически нечем. И этот текст всплыл оттуда же, куда ушла, ухнула эпоха, его породившая. Всё же, видимо, не настолько дурная, как нам казалось, если писали тогда - вот так!
«Железный театр» Отара Чиладзе я прочитала впервые в 1985 году, когда его издали двухсоттысячным тиражом, дополнительным. С учётом, значит, спроса. Бывает, что книгу вроде и помнишь, но лишь при перечтении возможно по-настоящему её осознать, оценить. А вот потребность, импульс вернуться к известному возникает откуда? Тут и чисто индивидуальное, а вместе с тем, и случайное.
У нас в Колорадо, в Денвере, стоит дикая жара. На двадцать градусов по Фаренгейту выше обычного для июня. И в доме, при кондиционере, мозги плавятся, отзываясь на опаляющий ветер извне. В бейсменте только спасение - у нас там библиотека. Но почему именно к «Железному театру» Чиладзе притянуло? К грузину, поэту, написавшему роман о Батуми начала прошлого века? О, тут столько ассоциаций, в клубок сплетенных. Империя, один раз без нас рухнувшая, а после - уже при нас. Тяга к прошлому, дающему разъяснения в настоящем, общая корневая система причин и следствий. Чудо предвидения, доступное редкому творческому дару. И, может быть, главное: пронзительное чувство потери, что так нынче никто не пишет, и не для кого, увы, так писать.
Первый абзац: «Землю возили на арбах. В ямках пузырилась вода. Между ямок были разбросаны саженцы с укутанными в тряпки корнями: какой-то чудак-немец задумал разбить сад на песке. В порту несколько полусгнивших барок бортами терлись друг о друга. Искривленное отражение мачты покачивалось на зеленоватой морской глади. Чайки кричали, заливались хохотом. На берегу валялась мертвая лошадь. Из ее распоротого брюха внезапно выскакивала крыса, рассекала воздух, как снаряд, и плюхалась в море. «Прямиком в Турцию» - говорил папа.
И всё - завораживающее колдовство. С раскрытой книгой в руках рухнула на диван. Колорадское пекло, книжные стеллажи исчезли. Грузинская «беспечность и безответственность», по словам одного из героев книги, поглотили, опьянили, как случалось в застольях, зрелищных, напоминающих именно театр, в той, некогда реальной Грузии.
Литература, воздействующая на нас глубинно, проникая во все поры, канула за пределы теперешнего нашего существования - как извне, так и в пределах страны, не только территориально суженной, где нет больше Грузии, но и духовно, эмоционально. В теперешней России «лица кавказской национальности», мягко выражаясь, не в чести. А вот в СССР иначе обстояло еще и потому, быть может, что так называемые братские республики и особенно интеллигенция в этих республиках сплочены были ненавистью к советской власти - общему врагу.
Так куда ж подевался автор, чей роман издавался колоссальным, нынче немыслимым тиражом? Роман, по масштабу изощренной, пышной затейливости стиля, мироощущения сходен с произведениями Габриэля Гарсиа Маркеса, хотя мировой известности, увы, не снискал. А если бы да, Грузия, воссозданная Отаром Чиладзе, воспринималась бы читателями-иностранцами столь же, пожалуй, экзотичной, как Латинская Америка прославленного колумбийца.
«Железный театр» дышит, пронизан солоноватым, как город-порт Батуми, вольным духом свободы, невероятным как бы в державе-тюрьме, где был создан и опубликован. Свобода тогда являлась мечтой, миражом. Теперь, пожалуйста, она вроде как есть, официально объявлена - пользуйтесь. Почему же Чиладзе, такие, как он, в новые, благоприятные как бы для творчества условия не вписались? Не востребованы, что ли? Пропали - куда?
Опасаюсь перечислять ныне знаменитых и критиковать их не имеет смысла за то, чего в них не шевелилось отродясь. Назову, впрочем, Аксенова, Вознесенского, Евтушенко, Токареву, Толстую, телеэкран которым больше сродни, чем бумажный лист, взыскующий отнюдь не публичности. Напротив: укромности, одиночества, отшельничества и независимости, реализуемой в отдалённости от суеты.
«Железный театр» наверняка сочинялся автором в отрешении от всего, что его житейски, обыденно окружало, как Ж.И. Кусто при погружении на морское, океанское дно. Вот там, оттуда он доставал поразительные диковины, удивительно совпадающие с нашими, его современников, подспудными догадками о тайнах жизни, бытия, истории и нас самих.
Магия подлинной литературы, вообще искусства - вот в этом чуде, извините за банальность, сопричастности. Точность деталей, атмосферы минувшего удостоверяет преемственность, неразрывность цепи в самом важном, сущностном, вечном. Вспомним, как мы читали книги в детстве, юности: узнавая, познавая себя. Настоящие читатели и есть, и должны оставаться детьми. Если они взрослеют настолько, что книги для них всего лишь развлечение, детективами накачиваются, одновременно кося глазом на телесериал, «Железный театр» для них недоступен. Не нужен, чужд. Чужды и такие, как Отар Чиладзе, авторы, такие люди, оказавшиеся чужеземцами в стране, прежде бывшей их родиной. Моей тоже.
На днях по каналу TRAVEL показали документальный фильм о сегодняшних Грузии и Армении. Я смотрела, буквально оцепенев, не дыша. Всё это было во мне, кровное, родное. Древние храмы - в одном узнала застрявший в сердце навсегда Репсимэ, с акустикой, как в самых лучших концертных залах, и так же луч света из купола пересекал храм по диагонали изнутри, по нутру. Хачкары застыли в веках окаменевшим лесом. Бурлили, звенели горные реки Грузии, с выпрыгивающей серебристой молнией форелью. И песни, гортанно, медвяно-тягучие, грузинских застолий, ритуально, величаво неспешных, царственно щедрых и в городах, и в деревнях. И рядом. тут же, приметы нынешние: автомобили, искалеченные до неузнаваемости, моделей, давным-давно снятых с производства, мчащиеся по разбитым дорогам. А главное, лица - той самой «кавказской национальности», с омертвелым испугом в глазах, ужасающим особенно на детских замурзанных физиономиях. Мне памятен этот взгляд по африканской безвылазно нищей глубинке. Но в Грузии, в Армении, у народов, чьи исторические, культурные корни внедрены поглубже чем, скажем, у россиян. Гляжу, и грудь ломит сострадательной болью. Обидой - да, именно кровной. За что, почему вот такой ценой? Крамольная мысль, но скажу: к чёрту свободу такую, народ ввергнувшую в Средневековье. Свободу, безжалостно разодравшую наши души, наши дружеские, в прямом смысле, братские узы в клочья. Саакашвили, с западным лоском, женой-иностранкой, сбежавшей, любвеобильности грузинской не вытерпевшей, с дядей-ооновцем в главных советчиках, спасителем нации не станет. А кто?
Смешной эпизод. Мне чуть за двадцать, лечу в Тбилиси, впервые, командированная от газеты «Советская культура», в штате которой состою. Рейс задерживается, как обычно тогда, без разъяснений. Меня должен встречать тбилисский, от нашей же газеты, собкор. Вопрос: а встретит ли? Полночь, вот-вот рассвет. Информации, опять же, как водится, никакой. И пассажиры моего рейса гуляют, сплошь грузины, сплошь мужчины. Усатые, стра-а-ашные, наглые. Ладно. Кидаюсь к ближайшему, с преувеличенным, сама-то знаю, страхом: ах, что мне делать, что же мне делать - слезы, растерянность овечки, попавшей в стаю волков. Ну театр, на что, чую инстинктом, грузины и падки: вы, (грузин отзывается только на ВЫ) поможете до гостиницы добраться, «Иверия», на проспекте Руставели?
Подействовало сразу же, как заклинание, но в какой последовательности - и тогда, и теперь свидетельствовать не могу. Иберия, Руставели, в Грузии, в Тбилиси впервые? Вглухую только что пьяные, поднялись строем джигиты: дэвочка, нэ бэспокойся, доставим куда надо, даже не думай, ты - наша гостья. И позвони, вот наши телефоны, если что...
«Если что» - ждать не пришлось. Меня-таки газетный собкор встретил, дождался. Но неожиданность: мои спутники потребовали у него документы, с фото сверялись, предупредив, «если что», найдут из-под земли и накажут, как грузины, зна-а-эшь, наказывают, потрохов не соберешь.
Собкор, седовласый красавец, из профессорской почтенной семьи, полагаю, вздохнул облегченно, только отправив меня восвояси, вслух не сказав, но мысленно: изыди ты, адово отродье!
Понимаю, каюсь. Каждый день мои спутники по рейсу ему названивали, требуя точной справки, где я и что делаю в данный момент. Мне в гостиницу тоже. Вахо, Вано, Георгий. Георгий жаждал моей встречи с его невестой: «Ты на нее похожа, не внешне, но она такая же смелая, отчаянная даже, ты действительно не грузинка? Не врешь? Грузинки бывают и с русыми волосами, и с носом укороченным. Уродство, конечно. Прости, не хотел обидеть. Если что - звони.»
Позвонила не я туда, а мне - оттуда, чего больше нет нигде. Артур Пелешян, режиссер-документалист, чьи фильмы получали премии на международных фестивалях. Меня угораздило его встретить в Армении в девятнадцать лет, куда меня Нами Микоян прихватила зачем-то, что мне и по сейчас неясно. Нами, невестка Анастаса Микояна, приёмная дочь первого секретаря ЦК КП Армении С. С. Арутюнова при Сталине, брата убиенного Сталиным же, в Тбилиси, родного отца Нами. Но как раз Хрущева, низвергнувшего её дядю, она ненавидела истово. Отправил куда? На пенсию, доживать. Не в подвал, с пулей в затылке. Но кровь кавказская иначе, надо признать, пульсирует. Нами, мать Стаса Намина, которого помню мальчиком-тростинкой, отданным в Суворовское училище, написала мемуары, где отмечает - в дрожь берёт - у Светланы Сталиной «умный, слегка усталый взгляд, прищур отца.» Ату!
И там же, в мемуарах, изданных в издательстве «Терра», про Артура Пелешяна: «тончайший художник стал душевнобольным.» Дудки, Нами Микоян, не стал. Хотя я вместе с женой Артура Аидой навещала его в Кащенко. Он-то не спятил, спятили мы, в чём я убедилась, стоя в очереди из посетителей пациентов психушки. «У вас подол на юбке отпоролся, обвис, хотите, подошью»? - услышала от женщины, стоящей не рядом, а затылок к затылку, как положено в советской очереди. Оглянулась: помрачение моего, видимо, нетвердого ума. Полная чехарда, почему мы запертых в клинике навещаем, а не они нас, оставленных на свободе? Спятили все, спятил мир. Когда к нам с Аидой вышел Артур, статный, красивый, озарённый даром, только ему свойственным, мелькнуло еще раз: за решеткой нам всем следует сидеть. И не в психушке, а в тюрьме - как преступникам, убийцам собственной страны, своего народа, нации.
И вот слышу теперь гортанный голос - попробуй не узнать. Артур звонит мне из Парижа, из Лондона. А сейчас из Германии. Ворчит, не доволен всем и всеми. Нормально. Я, как могу, соответствую. Пытаюсь. И вдруг: «Как с тобой, Надя, легко...» Отвечаю: «Не всем, Артур, если по правде, мало кому.» Он, с интонацией, свойственной «лицам кавказской национальности»: неужели?
Вот и причина, почему я в жару в бейсмент спустилась и роман Чиладзе «Железный театр» в библиотеке нашла. Любила, люблю всё и всех, кто несёт на себе знак нашей дурной, веселой, трагичной и шутовской эпохи.