«О’кей»

Медсестра, которая принесла новорожденного Зяму в палату к Берте Ароновне, убежденно произнесла:
– Он красавец!
Так она называла всех новорожденных мужского пола. А женский пол был представлен исключительно красавицами. Но догадываться об этом Берте Ароновне не хотелось.
Медсестра принялась заигрывать с Зямой: подмигивать ему, кокетливо ворковать. «Моего сына погубят женщины!» – решила Берта Ароновна. И эту тревогу пронесла через всю свою жизнь.
Прежде она внушала себе, что женщины непременно погубят ее мужа. И держала его не на коротком, а на кратчайшем поводке. С таких поводков, как известно, срываются... Берте Ароновне это известно не было. И все же она придумала целую систему дополнительных оборонительных действий.
Для начала Берта Ароновна лишила супруга какой-либо окраски – внешней и внутренней. Чтобы не бросался в глаза! Имя Натаниел в глаза не могло бросаться, но в уши – могло. Укоротив его ровно наполовину, Берта Ароновна стала называть мужа Ниел. Без соизволения жены он не ел, не пил и вообще не предпринимал ни единого шага. Для дальнейшего упрочения авторитета и власти она сохранила за собой привезенное семь лет назад из города Могилева имя-отчество, хотя все вокруг звались по именам.
Берта Ароновна так запугала мужа женской опасностью, что он при встрече с неординарными особами противоположного пола устремлялся в противоположном от них направлении. Если же, несмотря ни на что, доводилось столкнуться, у Ниела от растерянности опускались руки, глаза и все остальное. Одним словом, от женщин он держался подальше. А для близости ему нужна была только Берта Ароновна.
Другой поводок был уготован Зяме. Итого, поводков было два, поскольку и рук у Берты Ароновны было всего лишь две. Хотелось бы держать на цепи и женщин, представлявших угрозу. Но это оставалось мечтой.
Таким образом, полностью оградить Ниела и Зяму от опасности она не сумела. Но старалась, чтобы на пути им попадались женщины неприметные, а чтобы привлекательные к общению не привлекались.
Она была из тех мам, которые оставляют взрослых сыновей при себе. Для этого сыновья должны осознать, что, во-первых, все остальные женщины их не достойны, а, во-вторых, что супружеские узы – это вериги. Зяма все это уяснил в раннем возрасте. Берта Ароновна оповещала об ужасающем количестве семейных драм и разводов. А раз все кругом разводились, сходиться Зяме ни с кем не следовало.
Подобно папе Ниелу, Зяма жил без успехов и неуспехов, без потрясений и даже еле заметных событий. Его и самого никто как бы не замечал, что, по мнению Берты Ароновны, являлось самой выгодной позицией в бушующем мире. Не говоря уж о мире страстей! Сын тоже не бросался ни в глаза, ни в уши, ни в какие-либо другие органы.
Пока вдруг не случилось такое...
Один из двух поводков Берты Ароновны предельно напрягся, будто стал металлическим. Ибо на Зяму принялись взирать буквально во все глаза, а навстречу его робкому голосу сразу распахнулись все уши. Главным образом это происходило с невестами, внезапно обнаружившими в нем жениха. Что стало тому причиной?
Оказалось, что за океаном, в непосредственной близости от статуи Свободы, проживала тетя Берты Ароновны, которая возлюбила свободу и независимость до такой степени, что когда-то, в незапамятные времена, провозгласила обет безбрачия. И сразу же возненавидела тех своих родственниц, чьих рук кто-нибудь домогался. Тетя произнесла историческую фразу об «однополчанках» (имея в виду общий пол!), к рукам которых тянулись мужские руки:
– Вскоре каждая из них протянет руку в мою сторону... за подаянием!
Вероятно, ненависть к покорительницам была у Берты Ароновны генетической.
В тете сублимировалась, а проще говоря, сбереглась мощная неиспользованная энергия. И всю ее она устремила на удовлетворение финансовых потребностей. От удовлетворения иных потребностей отказавшись...
Сподвижницам по независимости от «порочных страстей» тетя готова была щедро благоволить. Но благоволить оказалось некому. Племянница же Берта Ароновна и на семейной ниве была более чем успешна. По этой причине тетя наследством ее решительно обошла. А все завещала единственному своему родственнику по мужской линии – Зяме... Которой, кроме всего, по наущению мамы регулярно отправлял письма ее заокеанской тете, приходившейся самому Зяме двоюродной бабушкой. Письма на русском языке, по которому бабушка и он ностальгировали, уверяли, что Зяма и по бабушке очень скучает (хоть ни разу в жизни не видел!) И что нежно ее целует... Подобных слов она от мужчин не слыхала.
– Кто тебе с утра до вечера повторял: «Пиши бабушке!»?
Истоки всех семейных удач Берта Ароновна неукоснительно обнаруживала в своей проницательности. В неудачах же были повинны все остальные. В таких случаях оказывалось, что она «с утра до вечера предупреждала»... Бездействовала она, стало быть, только в ночную пору.
Если хоть в чем-то не внимали ее советам, наваливались беда за бедой. А если указаниям ее следовали беспрекословно, наваливались одни сюрпризы – приятные или «приятные во всех отношениях». К примеру, выяснилось, что нью-йоркская тетя скопила не только много энергии, но и два с половиной миллиона долларов. Конкретная сумма тель-авивским соседям была неизвестна, но миллионером Зяму стали именовать сразу.
– Хотела бы я оказаться на ее месте! – мечтательно произнесла Берта Ароновна.
– Но она же скончалась, - чуть слышно напомнил муж. – И оказаться на ее месте...
– Я имею в виду прежнюю, минувшую пору! Прожить на Манхэттене, на Бродвее...
– Но тогда бы не было Зямы, - немного погромче предположил Ниел. – А если бы его не было? Ты себе представляешь!.. - Похоже, он начинал ощущать себя папой миллионера.
– Можно подумать, что я не обошлась бы без твоей помощи! Это смешно.
Иногда Берта Ароновна произносила фразы хоть и очень уверенные, но лишенные конкретного смысла.
– Это единственное, чего бы ты без меня не смогла достичь! – Ниел все уверенней устремлялся на волю. – И тете некому было бы завещать свои миллионы.
– Никакие миллионы не стоят волоска с головы моего мальчика! – провозгласила Берта Ароновна еще один лозунг, лишенный конкретного смысла.
Вообще, сотрясшись вначале, она затем пришла в обычную норму – и ей стало казаться, что два с половиной миллиона – это не такие уж деньги для ее сына. Тетя вроде даже была виновата, что не оказалась богаче. К тому же американский налог на наследство показался Берте Ароновне наглым и алчным. Вряд ли, конечно, она придавала одному волоску – даже с Зяминой головы! – большее значение, чем тетиному наследству. Но наследство-то было фактически у Зямы в руках – и потому можно было провозглашать что угодно!

– В Нью-Йорк ты поедешь один. Потому что тебе одному принадлежит все наследство, - объявила Берта Ароновна. – Меня в завещании нет - и мне незачем там мозолить глаза!
Мозолить глаза было, как считала Берта Ароновна, еще опасней, чем в них бросаться.
– Но Зяма не владеет английским языком, - напомнил окончательно расхрабрившийся муж.
– Он не владеет языком, но владеет почти тремя миллионами!
«Почти тремя» значило двумя с половиной. Фраза тоже была напыщенной, но лишенной внятного смысла. За собой Берта Ароновна не признавала сбоев и оговорок. А если изредка и делала шаг назад, то для окружающих он выглядел шагом вперед:
– Ты полагаешь, я не подумала о переводчике? Это смешно!
На самом деле, она забыла.
– Или о переводчице... - проявлял застоявшуюся инициативность Ниел. – У нас на первом этаже живет Рива.
– Это смешно! – Берта Ароновна часто вспоминала о смехе, вовсе не собираясь смеяться. – Ты, значит, додумался... А я – нет?!
Монополия на озарения и бесспорные мысли принадлежала исключительно ей.
– Я с утра до вечера говорила, что надо изучать английский язык! – обратилась она к Зяме. – А ты у нас в Могилеве изучал французский... Зачем? Ты ждал наследства из Франции?
– Из Америки я тоже не ждал.
Это была правда. Но правду о том, что про английский мама ни разу не заикалась, Зяма произнести не посмел.
– Переводчица должна быть своя, - объявила Берта Ароновна. – Чужой я не доверю родного сына!
Кандидатура же Ривы являлась по всем параметрам идеальной. Прежде всего, она была вызывающе некрасива. И это выглядело скромным, достойным с ее стороны. Нелюбимых женщин Берта Ароновна очень любила.
– Она умница! – воскликнула Зямина мама. Женский ум, по ее мнению, магнитом для мужчин не являлся. – Я заклинаю: не проявляй, пожалуйста, самостоятельности. Она – первоклассный юрист... Ничего без нее не подписывай!
Зяма давно уяснил, что не проявлять самостоятельности гораздо удобней, чем ее проявлять.

Встреча в аэропорту имени Кеннеди превзошла все Ривины ожидания. Вялотекущий по жизни Зяма ничего особенного и не ожидал. Их встретили адвокат покойной тети и двоюродной бабушки, а также его жена. Оба словно прикрывались букетами – по-американски неохватной величины. У американцев все неохватно: автомобили, ресторанные порции и букеты.
– С момента вступления на эту землю твоим языком буду я! – наставительно предупредила Рива еще в самолете.
«Временно слушайся ее, как меня! Она все схватывает налету...» – в Тель-Авиве сказала мама. Таким образом, к чрезвычайным полномочиям переводчицы приплюсовались и властные полномочия Берты Ароновны.
Зяма послушно кивал, поскольку привык, чтобы его освобождали от умственных и физических напряжений. Ему не приходило в голову, что от бездействия и застоя слабеют целые государства и органы власти. Не говоря уж о других органах... Инженерный диплом Зяма получил еще в Могилеве, но реально он учился лишь у Берты Ароновны.
Сметливая Рива, проживавшая с Зямой в одном подъезде, давно уже рассмотрела и раскусила его психологические особенности. И спускаясь по трапу, скомандовала:
– Ты только улыбайся, пожимай руки и подписывай. А я тебе буду подробно переводить.
– Подробно не надо, - попросил Зяма.
Достаточно было нагрузок, которые предстояли его рукам: подписывать, пожимать!
Супруга адвоката протянула цветы Зяме. И сопроводила их белозубостью, охватившей все ее лицо без остатка. А сам адвокат жизнерадостно вручил букет Риве:
– Это – жене!
Рива вспыхнула, словно обожженная внезапной идеей.
– Пока я еще только невеста! – сообщила она. Ибо, как предупреждала Берта Ароновна, умела хватать налету. В данном случае она решила схватить ее сына.
– Невеста? О’кей!
Адвокат столь одобряюще хлопнул Зяму по плечу, точно и сам непрочь был жениться на Риве. А супруга его вновь превратилась в сияющее белозубие.

– Наш дорогой наследник с английским языком совсем не в ладах? – спросил адвокат.
– Мой жених абсолютно все понимает. Но разговорный, увы, не постиг, - уточнила Рива.
Зяма закивал и заулыбался. Адвокат же вновь воскликнул «О’кей», будто знание родного ему языка как бы «наполовину» было явлением положительным.
– Мы замыслили скрепить свой брак в стране, где жила двоюродная бабушка моего жениха и тетя его мамы.
Рива уже не просто хватала, но и захватывала. Зяма опять закивал. Адвокат воскликнул: «О’кей!».
– Я сказала, что ты любил свою бабушку. И выражал эти чувства в письмах, - перевела Рива Зяме. – Что ты желал не наследства, а долгих лет ее жизни...
Зяма вздохнул.

Кроме своей некрасивости, Рива обладала и другими достоинствами. Проистекавшими из достоинства основного... Ее, например, можно было без малейшего риска оставлять с мужчиной наедине. Она и попросила поселить их с Зямой в одном гостиничном номере. Хоть и в разных его комнатах.
– Нам необходима близость, - сказала она адвокату. И пояснила: - Душевная! А также и деловая...
– О’кей! – согласился он.
– Так разумней, - сказала Рива наследнику. – Вдруг тебе позвонят – и станут изъясняться на языке, которого ты... ни бум-бум!
Наследник не возражал. Мама приучила его к покорности.
Соблазнять Зяму Рива, конечно, не собиралась. Она хранила свою, не по ее вине затянувшуюся, девственную нетронутость для первой супружеской ночи... о которой Зяма еще не догадывался.
Его мужскую нетронутость оберегать не пришлось, так как ее уже не было. Связи у Зямы случались... Но связывала и развязывала Берта Ароновна.
– Веди себя культурно... Пригласи девушку в кино, - предписывала она. – А потом проводи домой. Пусть покормит тебя! Так как будет, я догадываюсь, уже поздно, можешь остаться. Не навсегда, конечно... а до утра. Только не вздумай увидеть в ней будущую жену!
По поводу Ривы Зяма подобных указаний не получал. Мамино предписание было иным:
– Ничего сам не делай! Во всем доверяйся ей... Иначе ты можешь не то сказать или не то – тьфу-тьфу-тьфу! – подмахнуть на бумаге. Помни: Рива все хватает буквально с ходу.
Воспитанный в послушании, Зяма сам ничего и не предпринимал. Характер и воля от бездействия по-прежнему дистрофировались. И, как ни поразительно, ему это все больше нравилось: он был освобожден от решений, поступков. Вынужденный поступок состоял в том, что он освоил иврит: чтобы можно было воспользоваться инженерным дипломом.
– Всем, чем можно воспользоваться, надо воспользоваться! – проповедовала Берта Ароновна.
Рива же, наоборот, скопив, подобно Зяминой бабушке, несметный запас женской энергии, перерабатывала ее в энергию изощренной находчивости. При этом любому поступку своему она находила благородное объяснение: разве такому неумехе, как Зяма, с кем-нибудь будет удобней, чем с ней? Нет, не о себе она пеклась, а о Зямином благоденствии. И дарила ему себя. Правда, за два с половиной миллиона... Но есть ли цена у семейного счастья с той, которая способна все хватать налету!
На следующий день утром в гостиницу нагрянули адвокат и корреспондент вечерней газеты, делавший вид, что интервью с Зямой – это звездный час его журналистской карьеры. Почтение, разумеется, было обращено к внезапному обладателю миллионов, хотя могло показаться, что к Зяме из Тель-Авива.
Закулисным исполнителем Ривиных планов был тетин и бабушкин адвокат. Еще в аэропорту Рива шепнула ему заветную фразу... На разных языках та фраза звучала, безусловно, по-разному, но смысл ее воспринимался везде одинаково: «Я в долгу не останусь!» Расплачиваться Рива при своей скромной внешности могла только купюрами.
– Что вы предпочитаете: вопросы-ответы или свободный, раскованный диалог? – спросил журналист.
– Мы – за свободу! – ответила Рива. Похоже, она вновь изготовилась что-то схватить. – И не включайте свой записывающий аппарат: он собьет моего жениха с мысли. Зяма еще не привык давать интервью. Записывайте, пожалуйста, сами...
Она взмахнула рукой, как властной дирижерской палочкой, - и Зяма заговорил. Текст, сочиненный Ривой, он заранее вызубрил в гостиничном номере – и потому произносил его, хоть и вяло, но гладко:
– Я никогда не видел свою бабушку, но очень ее любил, - сказал Зяма. – И очень по ней скучал.
– Я счастлив, что нахожусь здесь со своей невестой, - перевела Рива. Зардевшись и разведя руки в стороны, Рива показала, что ей не очень удобно переводить такие признания, но что переводчица не имеет права на редактуру.
– В каждом письме я желал бабушке здоровья и долгой-предолгой жизни. Я представить не мог, что она нас так скоро покинет... сказал Зяма.
– Преклоняться перед двоюродной бабушкой меня научила невеста – перевела Рива. – И я хочу, чтобы в наследство вступили мы оба.
– То есть вы становитесь миллионерами вместе, как бы в обнимку? – предвидя сенсацию, уточнил корреспондент.
– То есть вы не представляли, что так скоро потеряете свою единственную двоюродную бабушку? – перевела Зяме Рива.
– Я совсем этого не предвидел...- сказал Зяма.
– Да, миллионерами сделаемся мы оба. Как только станем супругами, - перевела Рива.
Перевод был несколько длиннее Зяминой фразы. Рива налету схватила это несоответствие – и тут же его разъяснила:
– Одну и ту же мысль разные языки выражают по-разному. Английский бывает многословней... потому что он деликатнее.
С одной стороны, она упрекнула английский язык за его многословие, а с другой – его поощрила. Соответствовало ли это качествам языка Байрона и Шекспира, для Ривы значения не имело.
Коллективное вхождение в наследство выглядело неожиданностью, поэтому журналист смачно щелкнул фотоаппаратом и запечатлел наследника Зяму с распахнутым ртом: он вроде бы возвещал о своем решении.
– О’кей! – поддержал адвокат.
Он хотел одобряюще хлопнуть журналиста по плечу, но тот пригнулся, изготовившись к следующей съемке, - и удар пришелся по шее. Оба принялись хохотать неизвестно по какому поводу, но так долго и громогласно, как умеют только американцы.
Наконец, Рива привычно, по-дирижерски взмахнула рукой.
– Я хочу, чтобы мама прочитала в газете, как все это было... промямлил Зяма.
– Я хочу, чтобы мама узнала из газеты, что я исполнил ее волю по отношению к моей невесте, - азартно перевела Рива.
Корреспондент снова щелкнул – и рядом с миллионером запечатлелась будущая миллионерша.
– Адвокат воскликнул «О’кей!». По просьбе Ривы он очень старался, но свято был убежден: все, что бодро произносилось Ривой на английском языке, полностью соответствовало тому, что Зяма вяло говорил на иврите. Адвокат слыл многоопытным... Но он, как и Берта Ароновна, полагал, что авантюризм в подобных делах – это оружие красоток и соблазнительниц. И что роковые для мужчин действия совершают лишь женщины роковые. К коим Рива, по его убеждению, принадлежать не могла.

Меж тем Рива разведала, что таинственный Парагвай, известный нарушением человеческих прав и свобод, как никто свободно относится к праву заключения брачных союзов. Даже позволяет скреплять их «по почте». И лететь никуда не надо! Говорят, «язык до Киева доведет». Английский же язык довел Риву до Парагвая. Переводя Зяму, она с «его слов» уведомила адвоката, что оба они возмечтали максимально ускорить свой брак. Чтобы затем достойно отметить его под сенью демократической статуи... вблизи которой жила и сотворила свое благодеяние тетя и двоюродная бабушка.
Зяма кивал, улыбался и все необходимое подписал.
Зяма был добрым... Но как часто обстоятельства ухитряются превращать достоинства в недостатки: доброту в безвольное послушание, а послушание – в рабство.

Действительно, Парагвай, с готовностью помогавший прятаться нацистским преступникам, с готовностью помог состояться еврейскому браку.
Адвокат и его супруга преподнесли молодоженам законно оформленные документы, а также, как и в аэропорту имени Кеннеди, два по-американски необъятных букета.
Вручая Зяме цветы, супруга адвоката в очередной раз ослепила его белозубием, не оставлявшим на лице места ни для чего другого. Сам же адвокат, протягивая цветы Риве, воскликнул:
– О’кей!
А нотариус был без цветов, но зато со штампами и печатями.

– Я без конца, с утра до вечера умоляла тебя изучать английский язык! – возводя руки и глаза к потолку, вновь восклицала Берта Ароновна. – А ты изучал французский. Зачем?! Ты ждал наследства из Франции? Я без конца повторяла...
Вряд ли у нее было время умолять о чем бы то ни было с утра до вечера, ибо, как она сама уверяла, «на ней держалась семья».
– Французский наш сын изучал в могилевской школе. И в институте того же города. А то, что ты «без конца повторяла», я ни разу не слышал, - осмелился произнести муж Ниел, который все настойчивей превращался в Натаниела.
Берта Ароновна повернулась к нему:
– Если бы ты внимательней слушал то, что я говорю, наша семья не нуждалась бы ни в каком наследстве!
– Перестань размахивать руками по поводу того, что невозможно исправить, - посоветовал окончательно вырвавшийся на волю Натаниел.
– Я не размахиваю руками, а кровоточу сердцем!
– Поздно кровоточить. Ты же сама выбрала Риву. Убедила нас, что она умница и что ей надо полностью доверять!
– Но я же не могла представить себе...
– Именно такая жена Зяме необходима, - кажется, впервые перебил супругу Натаниел. – Именно такая. Иначе он еще и не то подпишет!
И все же раньше, чем сдаться, Берта Ароновна, обратясь к сыну, простонала, как заклинание:
– Я умоляю: изучай английский язык...
– О’кей! – согласился Зяма.