ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ БОРЬБЫ СО СТИХИЕЙ

Землетрясения, наводнения, оползни и обвалы случались в Советском Союзе ничуть не реже, чем в мире капиталистическом. Но борьба с последствиями таких катаклизмов в СССР имела особенности, присущие лишь тамошнему режиму. Одной из основных было широчайшее привлечение сил и средств армии. За время службы на мою долю выпало участие в четырех операциях такого рода.

АШХАБАДСКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
По выпуску из военного училища получил я назначение в самый южный гарнизон страны - в Кушку, куда и прибыл осенью 1948 года. Пока устраивался с жильем, пока входил в курс служебных обязанностей, наступил октябрь. И 7 числа почти весь гарнизон был поднят по тревоге, погрузился в эшелоны и по «зеленой улице» двинулся в Ашхабад, не ведая, что случилось.
Только подъезжая к столице Туркмении, узнали мы, что на нее обрушился страшный удар подземной стихии. Мы разбили лагерь в пустыне севернее города, где уже было множество палаточных городков, и выехали в район бедствия. Наш инженерно-штурмовой батальон почти полностью состоял из фронтовиков. Уж их-то, казалось бы, ничем не удивить. Но и бывалые солдаты застыли в изумлении, когда оказались там, где еще позавчера существовал город со 180-тысячным населением. Подземная стихия за несколько мгновений уничтожила его. Землетрясение произошло ночью, и дома рухнули, похоронив под развалинами большинство своих жильцов. Точную цифру жертв при советской власти не объявляли, и только недавно я прочел, что погибло более 120 000 человек.
Практически все мероприятия по ликвидации последствий этого катаклизма проводились войсками. Они окружили развалины Ашхабада двойным кольцом блокады, вывезли уцелевших жителей в туркменские города Мары, Чарджоу, Кизыл-Арват и др. А главное - солдаты немедленно приступили к разборке развалин и в течение одной недели извлекли всех, кто выжил. Была развернута целая система полевых госпиталей, куда свезли большинство раненых, и им оказывалась вся возможная в те времена помощь.
Но самое основное, тяжкое и тягостное - извлечение и захоронение трупов. Вытащить из под развалин, свезти в район братских могил 120 000 тел - дело само по себе нелегкое. Но оно усугублялось тем, что октябрь в Туркмении еще довольно жаркий месяц, и уже через несколько дней после катастрофы трупы начали разлагаться. Можно себе представить, каково приходилось солдатам, а в основном именно они это и делали.
И может быть, задача была бы выполнена не столь успешно, если бы руководство ею не принял выдающийся полководец Великой Отечественной войны генерал армии Иван Ефимович Петров. Он, кстати, был одним из немногих уцелевших от сталинского топора офицеров царской армии. Его выдержка и мудрость весьма четко проявились в разумности действий, когда ситуация в районе катастрофы резко обострилась.
Как говорится, по закону подлости, почти все ашхабадские тюрьмы частично были разрушены, и большинство заключенных сумели бежать. Те из них, кто имел небольшие сроки, сдались военным. А рецидивисты, раздобыв оружие в развалинах милицейских участков и рухнувших армейских казарм, принялись грабить магазины, банки, сберкассы, мародерствовать в руинах жилых домов. Видимо, рассчитывали они с добычей уйти на юг, в горы Копетдага, а оттуда махнуть через границу в Иран. Но то, что называлось городом прежде, было оцеплено кольцами глухой изоляции. И в те легендарные времена, когда на постах стояли фронтовики, через их кордоны не проскользнула бы и мышь. Так что грабители метались между развалинами, пытаясь отыскать убежище и припрятать добычу.
В один из вечеров произошла трагедия, тяжкая на фоне даже ашхабадской катастрофы... В числе войск, привлеченных к действиям в зоне землетрясения, был отдельный разведывательный батальон, которым командовал подполковник Владимир Петров, единственный сын командующего войсками. Боевой офицер, прошедший всю войну, лично патрулировал по улицам на мотоцикле. И напоролся на группу мародеров, тащивших узлы из развалин универмага.
На окрик Петрова они ответили огнем из пистолетов и убили его. Гибель сына потрясла генерала. Суровый воин, прошедший страшные 4 войны, не согнувшийся под сталинским ярмом, почернел от горя, стал сильно заикаться, нервная дрожь то и дело пробегала по лицу.
Приказом командующего в зоне Ашхабада было введено осадное положение, мародеров приказано расстреливать на месте. С позиций нынешней политкорректности приказ ультражестокий. А тогда ... К примеру, все солдаты моего взвода были фронтовиками с трехлетним боевым стажем. И ни у одного из них не дрогнула рука при встрече с мародерами.
К новому 1949 году Ашхабад представлял собой огромную площадку между предгорьями Копетдага и Каракумской пустыней, расчерченную проездами улиц на прямоугольные кучи развалин. Трупный смрад, три месяца устойчиво висевший над руинами, постепенно развеялся, и строительные батальоны уже начали возводить бараки на окраинах и двухэтажки вдоль центральных дорог. А в начале 1949 года эшелоны пограничных дивизий потянулись в свои гарнизоны. Переместились в Кушку и мы.

ПАМИРСКИЙ ОБВАЛ
25 апреля 1964 года кодограмма из штаба Туркестанского военного округа требовала немедленно, по тревоге, имея с собой оперативную группу и средства для подрывных работ большого объема в грунтах, отправиться в район поселка Айни в Таджикистане. Только после разгрузки в Самарканде я выяснил у коменданта станции, что в районе кишлака Айни произошел гигантский оползень: целая гора съехала в реку Зеравшан, намертво перегородив ее в узком каньоне. И действительно, на протяжении 150 км, которые наша колонна проехала по шоссе вдоль русла этой реки, воды в ней почти не было.
Поразительное зрелище ожидало нас, когда мы подъехали к Айни. Поперек ущелья возникла широченная перемычка, естественная плотина, с одной ее стороны плескалось озеро, с другой - зиял обрыв. И выглядело это все вполне естественно, как будто веками перегораживала гора эту теснину.
Между тем ситуация была катастрофической: в новоявленном озере ежесуточно прибавлялось более миллиона кубометров воды. И через 8-9 дней оно должно было, поднявшись выше запруды, прорвать ее и ринуться вниз, сметая все на своем пути. А там было немало населенных пунктов, не говоря уж о Самарканде. Там были и урановые рудники, и гидроэлектростанции, там протянулись шоссе, линии связи, электромагистрали, там шел и единственный мостовой переход через Зеравшан, который вел из Ферганской долины на Памир. Короче, прорыв оползня сулил катастрофу всему региону.
Правительственная комиссия выработала решение: взрывом линии мощных сосредоточенных зарядов отрыть канал глубиной 12 метров и, когда уровень поверхности новоявленного озера подойдет к гребню завала, взорвать перемычку и спустить воду. Прибыли два пехотных полка, солдаты рыли глубоченные шурфы, куда прямо самосвалами ссыпали аммонит. Моя группа готовила взрыв: прокладывала основную и дублирующие магистрали, вязала боевики, следила за плотностью забивки. Ни мне, ни другим офицерам не приходилось иметь дела с такими мощными зарядами и такой протяженной электровзрывной сетью. Пуще всего береглись мы от нарушений мер безопасности: в случае чего могло погибнуть множество людей.
Работы шли круглосуточно, все торопились: по личному приказу Никиты Сергеевича Хрущева озеро должно было быть спущено к Первому мая, как водилось в те времена, - наш подарок родимой партии!
Однако «подарка» не получилось. На рассвете 29 апреля я был разбужен каким-то непонятным ревом. Выскочил из палатки и глазам не поверил: вся перемычка - а ее ширина превышала 1100 метров - была усеяна людьми. Да не солдатами, а местными жителями, таджиками. Особенно густо - плечом к плечу -толпились они у небольшого глинобитного домика, рядом с которым росло несколько карагачей. Шум стоял оглушительный. Солдаты с перепугу бросили копать и позабирались на склоны ущелья. Я перепугался еще больше: ведь в шурфах уже была заложена взрывчатка!
Выяснилось, что домик этот - могила какого-то безвестного дервиша, который прослыл в здешних местах святым. Такие могилы называют тут мазарами, им приписывают чудотворные способности: исцелять от бесплодия, лечить хромых и слепых. Их посещают поодиночке и устраивают коллективные радения - зикры. В знак посещения и своей мольбы привязывают к деревьям цветные лоскутки. Карагачи у мазара так и пестрели ими. Заведовал могилой дервиша весьма уважаемый человек, его называли пиром, нечто вроде муллы.
Вот он-то и поставил в известность всю округу, что мы собираемся взорвать святой мазар. И впрямь: русло отводного канала должно было пройти в каких-нибудь десяти метрах от домика с карагачами и при таком мощном взрыве от него и следа бы не осталось. Это было воспринято как святотатство. И все попытки военного и местного начальства так или иначе удалить верующих ни к чему не привели. Наоборот, народу становилось все больше. Люди без конца творили молитву, и невиданное для нас зрелище тысяч спин в полосатых таджикских халатах, клонящихся долу, действовало прямо-таки завораживающе. Нам, атеистам по определению, такое немыслимое поклонение казалось чем-то нездешним. Как будто прямо в средневековье попали...
Между тем сроки поджимали, да и вода прибывала. И правительственная комиссия приняла решение: канал пробивать по дуге, обходящей мазар. Это продлевало работы дня на три, и все эти дни верующие не уходили с перемычки, сбившись толпой человек в пятьсот, они дежурили у мазара круглосуточно. И только перед самым взрывом удалось уговорить их уйти в безопасное место.
Картина эта неизменно встает перед глазами сегодня, когда пытаюсь анализировать события, сотрясающие планету. Ведь еще тогда, в самые архисоветские времена, незыблемо сохранялась на громадной среднеазиатской территории вековая общинная, клановая структура, насквозь пронизанная традиционными, свято соблюдаемыми мусульманскими обычаями. Причем невозможно было различить, где бытовой обычай, а где религиозный обряд.
3 мая прогремел взрыв, образовавший отводной канал. Бульдозеры спустились в него и стали расчищать будущее русло. А вода озера уже плескалась всего лишь метра на 2-4 ниже верха оставленной нами перемычки, когда прозвучала команда «огонь» и командир нашей штурмовой роты нажал кнопку конденсаторной подрывной машинки. Вода рванула в проран, устремилась по каналу и водопадом стала низвергаться по обратному скату горы, перегородившей ущелье у кишлака Айни.
Однако обещанных правительственных наград мы, исполнители, не получили. Из-за того самого мазара не уложились в срок, не преподнесли «подарок» партии к Первому мая. Правда, мазару тоже не повезло: через пару недель и его смыло водой нового русла.

ТАШКЕНТСКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
В мае 1966 года я получил назначение в часть, которая дислоцировалась в узбекском городе Чирчике. А этот город находится всего лишь в 20 км от столицы республики Ташкента, где за месяц до моего перевода произошло сильное землетрясение. В отличие от известной мне ашхабадской катастрофы, средства массовой информации были наполнены рассказами о масштабных потерях, которые причинила подземная стихия жилому фонду этого громадного города. Удивляло, впрочем, что при таких разрушениях ничего не сообщалось о человеческих жертвах, неизбежных в случае сейсмических катаклизмов. Я, впрочем, вспоминая Ашхабад, отнес такую «скромность» прессы к нежеланию оповещать население о размерах трагедии.
Не успел принять должность, как получил приказ немедленно прибыть в центр Ташкента с ротой танковых бульдозеров. И уже к вечеру эти танки выстроились у потрескавшихся стен городского универмага, а я в горсовете получил карту центральной части города с нанесенными зданиями, которые подлежали сносу.
Когда же рассвело и я осмотрел эти дома, то невольно изумился. Потому как сносить предстояло одну из сторон улицы Карла Маркса, ту, на которой и стоял центральный универмаг и которая по степени прочности нисколько не отличалась от противоположной, сносу не подлежавшей. Я засомневался и попросил письменный приказ. И мне его выдали. А раз так, слушай команду: пушки к корме, танки - вперед!
За полтора месяца бульдозерные отвалы этих танков снесли множество зданий, в том числе такие известные любому ташкентцу, как ГУМ, кинотеатры «Искра» и «Хива», кафе «Стекляшка» и др. Многие из них были не из сырцового кирпича. Впрочем, и глинобитные в большинстве случаев устояли. К примеру, медресе Барак-Хана и Кукельдаш, построенные в ХVI веке, мавзолеи Шейхантаур и Юнус-Хана, оба ХV века. Казалось бы, столь древние сооружения из сырца неизбежно должны бы рухнуть. Но не только они, а и весь массив глинобитных домов, составляющий огромный лабиринт улочек и тупиков Старого города, лишь слегка подремонтировали и стоит он нерушимо по сию пору.
А сносились те здания, которые республиканское начальство постановило засчитать в урон, причиненный подземной стихией. Он выразился цифрой в 2 миллиона 300 тысяч кв. м. жилья. Каков был урон на деле - неведомо. Сегодня вполне очевидно, что факт землетрясения был использован руководством Узбекистана, по согласованию с Кремлем, для того, чтобы быстро и эффектно преобразить центр столицы республики. Это сделали строители, которые прибыли сюда со всех краев Союза со своей техникой и материалами. А площадь под застройку готовили танковые бульдозеры.
Символично, что реальные масштабы ашхабадского катаклизма в советские времена не публиковались, а разрушения ташкентского - раздувались во всех органах массовой информации. Но о человеческих жертвах помалкивали в обоих случаях. В ашхабадском - их было слишком много, в ташкентском - почти не было.

ЧАРВАК
Весна 1970 года в Чаткальских горах была перенасыщена влагой, и реки Чаткал, Пскем и Угам принесли в русло Чирчика колоссальную массу древесных стволов и просто бурелома. А теснину в верховьях этой реки к тому времени перегораживала одна из самых высоких каменно-набросных плотин на планете - около 170 метров. В скалах были пробиты отводные тоннели, и вода, устремляясь с этой высоты, крутила турбины, вырабатывавшие 600 мегаватт электроэнергии.
За верхним бьефом плотины простиралась гладь водохранилища емкостью более двух кубических километров. Комплекс гидроэлектростанции назвали по имени кишлака, приютившегося неподалеку, - Чарвакским. Но к началу мая 1970 года поверхность водохранилища была забита стволами и ветвями тысяч деревьев, смытых с гор. Оголовки тоннелей, отводящих воду, также заполнены буреломом. Уровень водохранилища стал катастрофически расти, грозя прорвать плотину. Грандиозный гидротехнический комплекс оказался на грани уничтожения.
В Ташкенте срочно была создана чрезвычайная комиссия для спасения Чарвакской ГЭС во главе с первым заместителем председателя Совмина республики Камалом Мирзаахмедовым. А для реальных действий сформирован сводный батальон под командой автора этих строк. И на рассвете 8 мая мы прибыли в Чарвак.
Зрелище, открывшееся нам, было весьма впечатляющим. За гребнем плотины по всей поверхности водохранилища громоздился лес, образовав сплошной настил, по которому мы ходили и он почти не прогибался под ногами. А бревна с верховьев все плыли и плыли. Следовало немедленно это остановить, и я решил перегородить вход в водохранилище запанью. Ее соорудили из тросов, к которым прикрепили бревна. Начало этой гирлянды плавающие транспортеры переправили на противоположный берег, закрыв русло. Бревна, которые скапливались у нашей запани, солдаты баграми вытаскивали из воды.
Но сплошной их навал с поверхности баграми вытащить было сложно. Мы привезли с собой батарею фугасных огнеметов с напалмовыми зарядами, и я приказал дать залп по бурелому в центре водохранилища. Насквозь мокрые лесины исправно сгорели. Еще бы! Напалм дает при горении около 2 000 градусов С. Следовательно, можно было быстро спалить весь завал. А потом пробить и тоннели.
Но больше зарядов для огнеметов у нас не было. Получить их можно было только на окружных складах в Ташкенте, за 70 км от ГЭС. Ехать надо было самому, оставив сборное войско в горах. Да и прибыть в город я мог только к ночи. А дело было накануне 25-й годовщины Победы, когда начальство, которое могло выписать напалм, и прапорщики, которые должны его выдать, наверняка уже приступили к празднованию и трезвых среди них не сыщешь. Да и кто я такой, чтобы они со мной имели дело в такое святое время?
И тут я вспомнил о правительственной комиссии, которая себя пока никак не проявила в деле, ради которого и была создана. Ведь ее возглавлял сам первый зампред узбекского Совмина! Стоило ему по правительственной связи позвонить начальнику штаба Туркестанского военного округа и сообщить о наших нуждах, как эти напалмовые заряды нам бы сюда еще до утра привезли. И не надо будет в Ташкент ехать.
Похвалив себя за находчивость, отправился на поиски высокой комиссии. Уже совсем стемнело, когда я подошел к широкому насесту, вроде таких, что бывают у чайханы. Над ним соорудили балдахин, постелили ковер, набросали подушек, развернули целую кухню. А посреди всего этого комфорта восседал сам зампред. Увидев меня, он гостеприимно воскликнул: «А, подполковник, салам, салам ! Давай к нам садись, скоро плов вечерний будет. Пока чай пей, рассказывай, как дела».
Я сказал, что есть один только способ ликвидировать навал леса на водохранилище - сжечь его. Мы попробовали, горит хорошо. Зампред снисходительно одобрил наше намерение. Тогда я объяснил, что для его выполнения мне нужно полтысячи штук напалмовых зарядов для фугасных огнеметов. И попросил его позвонить начальнику штаба ТуркВО генерал-лейтенанту Петру Будаковскому, чтобы тот приказал эти напалмовые заряды срочно, еще до утра привезти сюда на Чарвак.
Реакция Мирзаахмедова была совершенно неожиданной и весьма импульсивной. Он вскричал: “Вы что! Вы что думаете, мы не понимаем совсем ничего? Какой может быть напалм, мы же не американские агрессоры. Что здесь, Вьетнам, что ли? Здесь Чарвак, а не Вьетнам, и Вы меня в такие дела не путайте. Я никому звонить не буду по такому политическому вопросу”.
Все мои попытки убедить этого ответственного товарища, что напалмовый заряд - это обычный боеприпас, такой же как пистолетный патрон, ни к чему не привели. Зампред стоял, как скала в Чаткальских горах. Пришлось все-таки ехать в Ташкент, метаться там по квартирам спящего начальства, будить пьяных завскладами. В итоге я пригнал к утру два грузовика с зарядами. И огнеметные залпы сожгли весь древесный настил поверхности водохранилища, а потом и лес, забивший оголовки отводных тоннелей.
А когда опасность разрушения плотины Чарвакской ГЭС миновала, высокая правительственная комиссия, пальцем не шевельнувшая для того, чтобы помочь военным в этом деле, уехала в Ташкент, не попрощавшись с нами и не сказав ни слова благодарности. Не услышали мы его и потом. Да об этом непростом и ответственном деле вообще ни слова не прозвучало в СМИ - ни в местных, ни в центральных. Как и о других делах, о которых рассказано в этом очерке.