ЗВЕРЬ

Он был совсем другой, не такой, как все. И глаза другие, и волосы. Короче, среди зимы он светился, как экзотический фрукт на голом дереве без листьев. И не надо было особого ума, чтобы понять, что мимо него никто просто так не проходил. Каждый хотел понюхать, потрогать и поиграть. Но, как любой фрукт, он обладал кожурой. Неприступной, холодной, неподвластной даже красным накрашенным коготкам милых МГИМОшных девушек!
Она была легкая, как летний вечер, который никогда не давит, но ты всегда ясно ощущаешь его присутствие, его сладость и власть. С ней было так легко, что неприятности уходили и растворялись как иллюзия.
Она плакала и смеялась так легко и нестрашно, что создавалось полное ощущение, что вот сейчас откуда -то сзади громкий голос крикнет: «Отлично, умница, снято!!!!». Но то, что напоминало другим кино, было для нее жизнью… жизнью, похожей на хрустальный сон.

Фрукту не хватало этой легкости как воздуха, как осеннего солнца и семяизвержения после изнурительного секса…Он отчетливо понимал, что может за считанные секунды сделать эту легкость своей. Но, как у любого охотника, желания кидаться, и рвать зубами не было. Надо было тихо красться, продавливая сексуальностью снег, сдувая с глаз челку и стирая со лба пот,…Он слишком дорожил жертвой, чтобы в одну секунду потерять ее, выпустить из рук. Та легкость была слишком желанна, он мечтал заставить ее страдать и тяжелеть, как мучался он сам, перебарывая свои комплексы.
В ее легкой светлой головенке не могла даже поместиться мысль о том, чего добивается этот кипящий зверь, чего он хочет и к чему клонит все разговоры. Почему его движения так плавны и нежны…
Но в мгновение ока они поменялись местами, он схватил ее и попытался согнуть, но, казавшаяся издали тростинкой, она оказалась настолько крепкой , что по ночам у него ныли руки.
Хватило месяца, чтобы он понял, что смертельно болен, болен так, что уже не вылечится. Он потерял кожуру и обрел уязвимость.
А она оставалась легкой, как летний вечер, как пустой, раскачивающийся в саду гамак, как снег, который не подчиняется никому и никогда…
Ами был из чеченской семьи, с кучей родственников, которые нагрянули в Москву как татаро-монгольское иго. Это были не «чурки», как их называют москвичи, а настоящие чеченцы. Богатые, гордые и уважаемые, недаром Ами без проблем поступил в МГИМО.
Ира была тоже не очень простой девочкой. Папа занимал большое место в правительстве, мама занималась цветами, а окна большой семикомнатной квартиры выходили на Белый дом.
Ее всегда оберегали, наставляли и следили, чтобы она не пошла по кривой дорожке.
Ему готовили в жены чеченскую девушку из хорошей семьи, которая кроме старших братьев и отца мужчин не видела.
Как они встретились, понятно. Он был завсегдатаем самых дорогих московских клубов, где изнывала от лени и денег золотая молодежь. Отец сам возил его туда на большой черной машине и, когда Ами уже был готов глотнуть холодную клубную ночь, пихал ему в карман презервативы. «Мальчик должен нагуляться», - говорил он. - Иначе не выйдет из него ни путного мужа, ни порядочного отца».
Ира же дожидалась, когда мама и папа уснут, надевала нечто прозрачное и блестящее и кидалась в ту же водянистую и тягучую московскую ночь.
Хотя учились они в одном институте, Ами не мог заговорить с ней, его всегда сопровождал старший брат. А Ира может и смотрела на него, да не смела вскинуть глаза до такой степени, чтобы встретиться с его.
Один из злачных московских клубов свел их вместе. Может повлияло выпитое, может музыка, давившая на уши, подбивала к уединению, только водитель большой черной машины зря прождал Ами до 7 утра.
Не пришел он домой и в полдень, когда его мать с повязанной головой накручивала телефонный диск в поисках сына.
Иру же не искали. Мать проводила отца в командировку и, решив не будить дочь, пошла в свой цветочный магазин.
Они расстались в 3 часа дня. Снег лип к сапогам, небо висело так низко, что, казалось, вот-вот свалится на их головы и утопит в своей пене и серости. У него были большие черные глаза, в которых Ира отражалась вся целиком, от пяток до макушки, он плохо говорил по-русски, но в совершенстве знал английский, французский и чеченский.
Им не мешало его незнание языка, они не очень-то разговаривали. Ами вообще считал, что с женщиной не о чем говорить, его отец говорил с матерью только при гостях или когда был в хорошем настроении.
Ира нравилась Ами, нравилась ее легкость и непосредственность. Она не просила провожать себя, как это делали клубные потаскушки, изображавшие порядочность, и в то же время была как бы сама по себе, независима и горда, как и он. Ами не знал, что женщины тоже могут быть гордыми. Те девушки, с которыми его знакомил отец, не имели своего мнения, практически не поднимали глаз, больше молчали или тихо шелестели, отвечая на заданные вопросы.
Но нет, он не был влюблен! Еще когда ему было 15 лет, когда они только приехали в Москву, еще до института, отец посадил его перед собой в большой светлой кухне и говорил, говорил, говорил. «Ты можешь делать с русскими девицами все, что тебе хочется, можешь наделать им детей, можешь проводить с ними дни и ночи: но запомни, ты никогда не приведешь в дом русскую шалаву. Никогда, запомни! Иначе я тебя прокляну, ты будешь мне не сын! А из всех неприятностей я тебя вытащу. Но женишься ты только на чеченке! И не вздумай влюбляться, я уже выбрал тебе невесту, ее и полюбишь.» Это так хорошо вошло в его смоляную голову, что других мыслей там не было. Он просто хорошо проводил время - развлекался.
Что же касается Иры, то домой она бежала быстрее ветра. Надо было скорее сесть на телефон и позвонить Крысе. Крыса была лучшей подругой. Немой хранительницей всех тайн и сплетен. Но на пороге ее встретила мама. Мать, как известно, не проведешь, и первый вопрос был задан не в бровь а в глаз: «Кто счастливчик?». Ира не усмотрела в своих отношениях с Ами ничего дурного и с пеной у рта стала рассказывать маме о прекрасном поклоннике. Маму все радовало - и то, что они вместе учатся (значит богатый), и то, что два языка знает (значит интеллигентный), и то, что проводил до дома (значит порядочный). Единственное, что смущало, - это имя! «Ирочка, а что за интересное имя у мальчика, как ты сказала его зовут? Ами?». «Он чеченец». Лицо матери изменилось, брови поползли вверх, а губы плотно сомкнулись: «Забудь раз и навсегда, никаких черных не будет, погоди, я еще отцу расскажу». Дело было не в том, что родители были националистами, дело было в сложившемся стереотипе: восточные люди жестоки с русскими женщинами, они не любят и не уважают их.
Ира мучалась, советовалась с Крысой, а время шло и Ами по-прежнему занимал ее ум и сердце. Она даже начала немного сходить с ума. Могла встать ни свет, ни заря и под предлогом ранней лекции поехать к нему и готовить завтрак, могла прогулять все самые важные занятия, если Ами хотелось заняться сексом. И уж что тут говорить - ни о каких противозачаточныхсредствах речь не шла. Ира не могла подумать, что столкнется с такой проблемой. Кто угодно, но не она.
Наступило лето, Ами уехал в аул. Говорил, что к бабушке, на самом деле -знакомиться с невестой. Ира с мамой поехала в Мексику. Мама радовалась - Ира цвела на глазах. Круги под глазами пропали, она вся порозовела, поправилась и стала кушать за двоих.
А она и ела за двоих, за себя и того, кого оставил Ами внутри нее. Когда приехали в Москву Ира поняла, что дело не в аппетитных мексиканских блюдах, врач подтвердил догадку? Но как можно было сказать маме? Паника накрыла с головой, терзала днем и не оставляла ночью. В итоге она решила позвонить Ами. Он не понял, о чем она говорит, ругался, называл нехорошими словами, пытался уличить в неверности. Ира поняла - бесполезно, она для него всего лишь девица ДО женитьбы.
Аборт сделали хорошо, в этот же день Крыса забрала ее домой.
Пришел сентябрь с его желтой листвой и мокрым асфальтом. Они встретились молча, постояли, посмотрели друг на друга. Он был загорелый и полный сил, она -изможденной и настрадавшейся. Он хотел продолжить отношения, она хлестнула его сорванной веткой по лицу. Первый раз женщина обожгла его ударом, он не знал, как себя вести, и тоже ее ударил. Больше она с ним не разговаривала. Прошло много времени. Ами все рассказал отцу, более того, признался себе, что любит эту странную, не похожую на остальных русских девушку. Приходил, просил прощения, но Ира будто покрыла глаза лаком. Они больше не смеялись и не искрились. Она стала другой, надломленной, но по-прежнему сильной.
И легкой, легкой, как шифоновый шарфик на шее красавицы, как поцелуй влюбленных, как прикосновение ребенка.