ПРОСВЕТЛЕННАЯ НОЧЬ

Кандинский и ШЁнберг в Еврейском музее
Все созданное человеком здравомыслящим затмится творениями исcтупленных.
Платон
Вечная музыка... Если вас, дорогие читатели, так же как и меня, покорили, захватили, заполонили вашу душу особенные, страстные, могучие в своем воздействии на слушателя симфонические шедевры Арнольда Шёнберга, значит, вы приобщились к той музыке, которая зовется вечной.
Эта летняя ночь, дочь ночей,
переслушанных мною,
Перемученных, перезабытых
любовных ночей,
Где я сплю – в настоящем?
Или плыву над собою?

Поэтические строки Давида Шраер-Петрова плыли надо мной вместе с шёнберговской «Просветленной ночью», романтическим (его даже называли гиперромантическим) струнным секстетом, который услышала я уже здесь в Нью-Йорке в одном из огромных залов Линкольн-центра. Этот секстет, как и большинство произведений Шёнберга, отличают невероятное эмоциональное напряжение, бьющая ключом экспрессия, вызывающая ответный нервный выброс, будто заверяя нас: любовь, преданность, человечность все равно победят зло. Музыкальные образы композитора столь мощны, что кажется, мы видим, как у его возлюбленных просветленной ночью появляются крылья и они взлетают и мчатся среди звезд.
«Великий австриец», как называют Шёнберга в родной его стране, был первооткрывателем атональной музыки, одним из тех, кто стоял в авангарде обновленной музыкальной культуры XX века, т. е. музыки современной. Наверно, именно это – непреклонение перед канонами, абсолютная революционность симфонического, а значит, художественного мышления, подлинная интеллигентность в сплаве с высочайшей порядочностью – и стало фундаментом, на котором выстроено было дивной архитектуры здание, нет, скорее храм многолетней крепчайшей творческой и человеческой дружбы Шёнберга с великим русским художником, зачинателем экспрессивного абстракционизма Василием Кандинским.
Есть старая-престарая русская поговорка: «Бог знает, кого парует» – и в любви, и в дружбе тоже. Наверняка именно высшая сила привела Кандинского 2 января 1911 г. в мюнхенский концертный зал, где он впервые услышал музыку Шёнберга и осознал, что она непостижимым образом созвучна его живописи так, будто звуки, материализовавшись, обрели красочность и легли на полотно, или, наоборот, живописные образы, рожденные мучительными раздумьями художника, вознеслись к небу призывными звуками музыки вдохновенного композитора.
Так состоялось их знакомство, давшее толчок («наверно, подземный», определил сам Кандинский) теснейшей дружбе и интереснейшему интеллектуальному диалогу – многолетней переписке двух великих людей. Таких разных – музыкант и живописец, россиянин и австриец, православный и иудей, и таких похожих – смелых, дерзновенных экспериментаторов, презревших людское мнение и молву, равнодушных к сиюминутному успеху и деньгам, бесстрашных и стойких в своих убеждениях. Настоящих мужчин – и в творчестве, и в жизни обоих мужское начало было главенствующим. Они творили в параллельных мирах: Шёнберг взорвал тональную музыку и бежал от традиционной гармонии, Кандинский отринул и живописную перспективу, и традиционную подачу и форму изображения. Они, композитор и художник, не только глубочайше понимали друг друга, но и поддерживали, одобряли, а зачастую и дополняли, даже инициировали революционные прорывы в изменчивом, постоянно обновляющемся творчестве каждого.
Поэтому ничего удивительного, что искусствоведы нью-йоркского Еврейского музея (того, что на углу 5-й авеню и 92-й улицы) соединили в одной экспозиции пересекающиеся судьбы и творения двух этих великих людей.
Если Шёнберг «упал в любовь» к музыке еще в детстве, стал играть, сочинять и проявил талант симфониста очень рано так же, как невероятно рано «проглотил дирижерскую палочку» (так шутливо говорят о даровитых дирижерах), то Кандинский, подобно Ван Гогу и Гогену, к профессиональной живописи пришел в зрелом возрасте, после тридцати, и его искушение модернизмом не было юным стремлением испытать себя, взломать все сущее, но осознанным поворотом к новым художественным свершениям – к созданию абстрактного искусства, существование которого он обосновал не только своей живописной практикой, но и теоретически.
Кстати, что такое авангардизм? В изобразительном и прикладном искусстве, музыке, театре, архитектуре? «Такое исторически конкретное явление в развитии культуры, - определяют энциклопедии, - характерной особенностью которого является открытие новых средств, способов и форм художественного мышления». Более четко не скажешь. И, конечно, самым важным, заглавным, стала здесь творческая индивидуальность, способность мастера через свой метод, свою художественную манеру и стиль выразить духовные ценности, духовную атмосферу современной ему эпохи. Говоря о духовности, Кандинский подчеркивал, что «она связана с выражением внутреннего мира человека, который наиболее адекватно раскрывается в беспредметных формах, так как предметность является бездуховным вульгарным материализмом», а эра нового искусства означает его движение к «анатуральному, абстрактному и внутренней природе».
Собственно, точкой отсчета абстрактного искусства и стали первые «неизобразительные» акварели Кандинского, которые видим мы на выставке. Тогда, во втором десятилетии XX века, зазвучали в живописи художника апокалиптические мотивы, предощущение конца света. Не было ли это гениальным провидением грядущих катастроф – кровавых войн, революций, фашизма, гулаговской эры, гибели миллионов. Сколь красноречивы, как взывают к нашим чувствам, какую мобилизуют волю шедевры Кандинского «Акварель с красным пятном», литография «Апельсин», знаменитая «Композиция II» с ее фаллическими символами и предсказанием открытым текстом: «Бойтесь бед и смерти! Они грядут!» И величайшие по накалу трагизма его произведения – композиции VI и VII. Их линии движутся по поверхности холста плавными изгибами, взаимодействуя, они сталкиваются друг с другом, изменяют свое направление, ломаются или пересекаются, образуют те или иные комбинации. Пятна и линии действуют, как живые существа, что усиливает и раскрывает внутреннюю суть и выразительность события, приобретая характер всеобщности, и трагедия эта содержит в себе не только элементы очищения, но и гармоничное развитие, казалось бы, неразрешимых противоречий. Вот что такое гений Василия Кандинского, который сумел сотворить такую новую в абсолюте реальность, в которой ощутим весь многосложный, исполненный великих потрясений духовный мир современника, и хор красок в его цветомузыке, хор, состоящий из множества голосов, звучит мощно и взволнованно.
А ведь Шёнберг тоже писал именно многокрасочную цветомузыку, только оружием Кандинского были линия и цвет, а Шёнберга – звук. И идейная направленность тоже едина: зло грядёт, но победит добро. Интересно, что и в фашистской Германии, и в Советском Союзе картины Кандинского, как и произведения Шёнберга, отнесены были к дегенеративному искусству, были оболганы и запрещены, не выставлялись, не исполнялись. Соответственно мы их практически не знали, так что всё, что увидим и услышим мы в Еврейском музее, будет для нас внове, а уж особенно живопись Шёнберга.
Для меня было подлинным открытием то, что великий композитор Арнольд Шёнберг был ещё и очень интересным самобытным художником. Воистину мир души человеческой неисчерпаем.
У замечательного поэта Виктора Урина есть такие строки:

Кипят непредсказуемые скорости:
расстояния от сплава до распада,
расстояния от «надо» до
«не надо»,
расстояния от губ до губ,
расстояния от вер до безверий.
И выигрыш томит нас потерей,
коль притворяясь ширью
улыбчивой –
мрачнеем мы вглубь.
Чтобы мрачнеть вглубь у обоих друзей было немало причин: две мировые смертоубийственные войны, а в годы между ними тоже несущие смерть и ужас – революции, голод, холод, бег к зияющим вершинам в России, нацизм в Германии, аншлюс в Австрии. Обоим родные их страны пришлось покинуть: Кандинскому – Россию (в 1921-м уже навсегда), Шёнбергу – бежать в США. Оба всё это пережили тяжко. Да и в личной жизни лада не было, хотя опять же оба по природе своей были однолюбами, да вот судьба распорядилась иначе. Поздний брак Кандинского был истинным несчастьем, замешанным на вздорности, жадности, глупости и неверности жены, которую он любил мучительно и сильно, хотя цену ей знал. А Шёнберг свою Матильду любил и вовсе безумно даже тогда, когда ушла она от него к художнику Рихарду Герцлю, бросив двоих детей. Потом, как ни в чём не бывало, вернулась. И он принял, был только огорчён самоубийством Герцля. Господи, какие страсти бушевали, какие женщины – Матильда Шёнберг, Альма Малер, напропалую изменявшая своему мужу Густаву, ещё одному великому австрийскому композитору и дирижёру, и своему любовнику великому художнику Оскару Кокошке тоже. Так что титул «великий» от нелюбви и предательства не спасает.
Когда Матильда умерла (ей не было и сорока), Шёнберг написал знаменитое свое симфоническое «Ожидание», а Кандинский откликнулся колористическим крещендо. Нет, композитор не скорбел до конца своих дней, через некоторое время женился вторично. К тому же в жизнь его вторглась бисексуальность: Альбан Берг, а потом и другие юные музыканты заполняли его жизнь и возникали на его полотнах. Но самое интересное, на мой взгляд, в живописи Шёнберга – серия его автопортретов. Как календарь его жизни. Кто может полнее, глубже и беспощаднее рассказать о себе, чем сам художник, а у Шёнберга были два пути, две возможности: его музыка и его картины. «Ожидание» он повторил на полотне. А самым значительным и самым трагическим его автопортретом был и остался тот портрет в полный рост, где идет он по бесконечной унылой дороге, и мы, видя лишь сутулую спину, понимаем: это путь в никуда. Пластика поразительная.
И еще одно полотно, о котором нельзя не сказать: «Красный взгляд». Кошмар. Портрет фашизма, который пришел два десятилетия спустя. Прорицание гения?
Издание альманаха «Голубой всадник» было идеей Кандинского. В этом журнале он и его соратники воплощали весь спектр бушевавших в их мозгу и сердцах эмоций, желаний, видения мира и человека. Там были литературные и нотные тексты, рисунки, литографии, политические статьи. Альманах дал свое имя и художественному объединению авангардистов и последователей новорожденного экспрессионизма. Его участниками были Марк Кандинский, Клее, Макке... Причастен был и Шёнберг. Значение объединения в становлении искусства XX века трудно переоценить. На выставке, которая так и называется: «Кандинский, Шёнберг и «Голубой всадник», демонстрируются работы художников «Всадника» (их было 14): Франца Марка (знаменитая его «Желтая корова»), Габриэль Мюнтер, Робера Делано, Альберта Блоха, Анри Руссо, Давида Бурлюка... Как видите, интернационал, опубликовавший в альманахе один из самых громких модернистских манифестов.
Конечно же, обвинение Кандинского, чьи слова переврала Альма Малер, в антисемитизме было клеветой, которую гневно опроверг Шёнберг, да и сам Кандинский был оскорблен до глубины души. «Это невозможно!» - заявил он.
К сожалению, дружба двух великих не выдержала испытания старостью. В 1936 г. Кандинский написал Шёнбергу последнее письмо.
«Духовность от самых корней». Так сказал Оскар Кокошка о творчестве каждого из них. Мы в этом убеждаемся, знакомясь с их произведениями.
Добраться до Еврейского музея можно поездами метро 4, 5, 6 до остановки “86 Street”. По четвергам после 5 вход свободный.
Кстати, там же увидите вы потрясающие, вдохновленные Шёнбергом телеинсталляции Дары Бирнбаум «Ожидание». 7 декабря в Элис Тюлли Холле Линкольн-центра в 5 часов можно посетить концерт, в котором прозвучит «Просветленная ночь» Шёнберга, а 16 декабря в 8:00, 20 декабря в 1:30 и 23 декабря в 7:30 в «Метрополитен-опера» будет дана единственная опера Арнольда Шёнберга «Моисей и Аарон».