МЕСТО ВСТРЕЧИ

(Послеюбилейное)
Еще и для того нужно съездить в эмиграцию, чтобы, вернувшись в этот город, просыпаться по утрам с пронзительным чувством счастья и не понимать, откуда оно взялось среди дребезжанья старых трамваев, скрежета машин, удушающих выхлопных газов, беспризорных детей, бритоголовых мутантов, терпеливых смиренных старух и убого одетых старых мужчин, редкий из которых имеет передние зубы.
Вы прилетаете вечерним самолетом, вас встречает друг и мчит вас по новой гладкой президентской дороге, практически европейского вида, через горбатые мостики над Фонтанкой и Лебяжьей канавкой (лишь ухает сердце, как в детстве), мимо свежевыкрашенных юбилейных фасадов, красоту которых вы раньше преступно не замечали по причине их крайней облупленности и обветшалости, вы еще не знаете (но уже догадываетесь), что за этими фасадами - помойные дворы и зловонные лестницы, но это ничего, ничего, впереди еще много работы, зато вокруг расстилается светлая ночь, мерцает перламутровая Нева, тускло светятся вечные шпили и вас ждут слезы, объятbя и слова любви на прекрасном родном языке.

Ну и как не проснуться от счастья в этом городе, где действительно понимаешь каждое слово, даже скороговоркой брошенное в толпе, даже с плохой дикцией, буквально каждое, вплоть до нецензурного.
По утру выходим на Большой проспект Васильевского острова. Перед Домом немецкой экономики (дом номер восемь, чистенький, в полном порядке, раньше здесь была детская библиотека, интересно, конечно, что это за организация здесь обосновалась, впрочем, мне всё интересно) бездомная овчарка треплет еще живую крысу, крыса противно пищит. Особенно много крыс появилось, говорят, у залива, на улице Кораблестроителей.
На 7-й Линии, перед новым домом на месте снесённого кинотеатра «Балтика», сидит бронзовый бомбардир Василий, весёлый и славный, всем очень нравится, на коленях у него любят фотографироваться приезжие из провинции. У ног бомбардира плита с надписью: «Дар Санкт-Петербургу в честь 300-летия. ЗАО (надеюсь, понимаете - Закрытое Акционерное Общество) М-Индустрия, Президент такой-то, Замгендиректора такой-то». Мода такая. Какие-то бахбудовы, загудалины и пупкины хотят прорваться в историю ценой, должно быть, немалых капиталов.
Рядом с бомбардиром мальчик лет восьми играет на флейте средневековую нежную мелодию «Зеленые рукава». Умильные воспоминания теснятся в душе, и я отдаю ему жалкую бумажку. На улицах вообще много маленьких детей - играют на скрипках, аккордеонах, гитарах, поют. Детям все подают охотно - понятно, что выручку кто-то отберёт, но, может быть, все-таки накормят.
Холдинговая группа Просперити с согласия администрации района вырубает деревья на Большом проспекте от 3-й Линии до 27-й и строит торговые ларьки. Дело несомненно денежное, будет там море пива и другого алкоголя. Весь Васильевский остров в страшном волнении. На углу 8-й Линии и Большого, там, где был раньше колбасный магазин, висит страстная листовка беспомощных стариков: «нам не нужны новые пивные, нам не нужны игорные автоматы, мы устали от пьяного мата, верните нам наши скверы...» . Смешные создания - как можно вернуть им исчезнувшую сирень, черёмуху, вязы и клены, ничего этого уже нет, всё равно, что требовать возврата здоровых молодых суставов или, например, зубов. По верху листовки (напечатана, однако, на компьютере) написано размашисто синей шариковой ручкой: «Писать поздно, надо выводить людей на улицы».
Напротив «Василеостровской» совершенно баварский биргартен, простые люди отдыхают, пьют неплохое пиво - это хорошо, пусть. Между прочим, не стоит пользоваться этим метро в час пик - сложной системой загородок толпа загоняется в узкий коридор и движется к заветному входу, сама себя тесня и давя, со скоростью 7 см в час, но это еще не всё - по головам и плечам толпы бегут нетерпеливые юнцы и юницы, которых скорость 7 см в час не устраивает, юниц хватают за голые ножки и стаскивают внутрь толпы. Побьют их врядли - никакой размах руки в такой тесноте невозможен, разве что поцарапают.
На водосточных трубах вдоль Среднего проспекта не раз попадается такое объявление: «Дипломы - любые» - и настрижены лепестками телефоны, чтобы удобнее было отрывать, многие уже оборваны. Вообще такие предложения встречают вас повсюду - в метро стоят дни напролет одни и те же женщины с плакатиками: «Дипломы, Санитарные книжки, Паспорта», никто их не арестовывает и не тащит к дознавателям.
Проходим мимо бывшей 24-й школы, теперь гимназия им. Крылова. Похоже, это не самая привилегированная гимназия - «требуются учителя английского, физкультуры и уборщица». Знакомая пересказывает доверительный разговор не то чтобы в элитной, просто в хорошей школе между учениками и учительницей о судьбах народа и России, ну и конечно, интеллигенции, как же без интеллигенции, если такая тема. «А можно спросить, - деликатно интересуется ученица, понимая всю неприличность вопроса, - вот сколько вы все-таки получаете, Марина Петровна? » «Ну... две тысячи - оклад», - слегка запинаясь, признаётся учительница. «Да, - задумывается тактичная девушка, - но вы хорошо одеваетесь, у вас есть красивые вещи... Да, прожить на две тысячи долларов, конечно, трудно, но всё-таки можно...» Девочка даже не подозревает, что зарплата учительницы в рублях. Отец девочки получает деньги в конверте, не рубли и, по всей видимости, не две тысячи долларов в месяц.
По Среднему проспекту мимо всё еще существующего, но, как и прежде, пустынного магазина сантехники, в котором - талдычат злые языки - один из наших замдиректоров отмывал (теперь уж, наверное, начисто отмыл) денежки, добытые на тайных кредитах в дни, когда нам месяцами не платили зарплату, через Тучков, Волховской и Биржевой переулки выходим на Биржевую линию, на площадь перед БАНом (Библиотека Академии Наук) - сегодня называется площадь Сахарова. В центре стоит памятник Сахарову зеленого цвета, бугристый. Городской сумасшедший с заведенными за спину руками, на несоразмерно большом розово-бежевом гранитном валуне, а тот, в свою очередь, на прямоугольной серой плите, а плита на траве. Сзади, у левой ноги Сахарова, впечатано на валуне «Дар городу скульптора Левона Лазарева и жителей Санкт-Петербурга...», и далее следуют четыре фамилии не известных мне жителей родного города - они тоже хотят остаться в памяти народной. Вот поставили на безымянной ранее площади, на которой прошла почти вся моя жизнь, памятник хорошему человеку, который никакого особого отношения к этому месту не имел, и вызвало это у меня почему-то тихий протест. Меня не спросили, видите ли. Почему не Вавилова, почему не Рождественского. Кто это решает?
Наискосок проходная погубленного Оптического института (в просторечьи - ГОИ) - грязные, запущенные дома тянутся к Малой Неве, смотрю на эти тусклые запыленные окна, в некоторых даже и стекла разбиты, пытаюсь вычислить, где же была наша лаборатория, на обшарпанных, шелушащихся стенах висят доски академиков - Рождественского, Вавилова, Линника, Гребенщикова, Теренина. Выморочные пустые здания. Кому должно быть стыдно - не знаю.
Библиотека Академии Наук выглядит так себе, к юбилею её не почистили, а вот Исторический факультет (Кваренги, кстати) покрасили, но внутрь не заходите. Там, на втором этаже, над военной кафедрой, вы увидите такие страшные, темные коридоры, такие непереносимые запахи, такое запустение - лучше туда не ходить. Ну нету денег, ведь История кончилась, на чем деньги-то зарабатывать. А другое крыло - получше, почище, там Философский факультет и психологи, там способы управления населением придумывают, всякие социальные технологии, там учат на пиарщиков, на белых, разумеется, а на черных только факультативно, почти подпольно и за хорошие доллары. Люди публуса, публичного успеха то есть, без пиара и дня не проживут.
Ну, хватит, Васильевский остров - моя крошечная родина, конечно, но это еще не весь Питер. Поедем в Центр, на Невский, постоим в душной пробке на Университетской набережной. Довольно долго, минут сорок.
По Неве проплывают прогулочные пароходики, называются «Флагман Руслан», потом «Чайка» и еще какой-то. На борту у каждого надпись: «Красота спасёт мир». Средних лет трудовой человек стоит рядом со мной в автобусе, пальцем постукивает в окно, указывает на надпись и говорит: «Не факт». Мое согласие ему не требуется. Красота, видите ли, спасет мир. Даже не смешно.
Мы стоим в обычном раздолбанном автобусе, не только пенсионеры переполняют его, но и более молодые экономные жители. Рядом другой автобус, современный и чистенький, на лобовом стекле крупные буквы: «Льгот нет», в нем неэкономные жители сидят.
От безделья и тягостного медленного движения к Дворцовому мосту читаю разнообразные городские надписи. Вот, например, по борту троллейбуса тянется: «Родному городу - родные соки». Что это? Призыв к донорам сдавать какие-нибудь жизненные соки - может быть, лимфу. Или реклама завода натуральных фруктовых соков?
«Замечательные» призывы и лозунги раскиданы там и сям. Ресторан «Мыши» рекомендует «повысить уровень сыра в организме», а ресторан «Зов Ильича» предлагает блюда «советской и антисоветской кухни». Бывают совершенно загадочные. Можно устроить такую игру. Приходишь в гости и спрашиваешь: что означает «Мы открываем ваши ноги солнцу»? Никто не мог понять, только Доктор сообразил, что это про средство удаления волос на ногах. А «Натри себе всё»? Это-то что такое? Даже находчивый Доктор не догадался. И я не скажу, а знаю. Думайте сами. Или все-таки сказать? Да очень просто - это лотерея такая. Ребром монетки стираешь картинки на билетике и, если какие-то картинки совпадут, выигрываешь вещи - модную кепочку или темные уродливые очки.
По правде говоря, прочитав: «Если мама сдохла - приходи в кей», нельзя не вздрогнуть. Не пугайтесь, «мама» это материнская плата, а «кей» - компьютерный магазин (непонятно, почему так пишется, ведь английское key - ключ - читается просто ки). Постепенно, однако, образуется определенный навык, ну как в игре в английские шарады. И увидев обещание «Море драйва», понимаешь, что это зовет любителей всяческого движения тренажерный зал.
Тонкий петербургский стилист утверждает, что книжный магазин единственное место, где нетрудно вообразить соотечественникам, что проживают они в цивилизованной стране. И действительно, окинув взглядом это печатное изобилие и немыслимое разнообразие, с радостью с ним соглашаешься. В Доме книги на всех этажах толпятся люди, листают, читают, наслаждаются, нет, правда, удобных диванчиков, как в Мюнхене, но ничего, это пустяки. Немного шумно ведут себя посетители - если говорят по мобильному телефону, то очень громко, чтобы все видели, что эта штука у них есть. До закрытия Дома книги остаётся пятнадцать минут, и вдруг молодой охранник орет жутким жлобским голосом: «Граждане, магазин закрывается. Поторопитесь с выбором и оплатой». И так несколько раз. Все спешат к кассам и выходу, лишь одна сухонькая старушка продолжает читать. «Мамаша, к вам это не относится?» Старушка, не торопясь, ставит книжку на стенд, поверх очков холодно взглядывает на охранника и говорит: «Молодой человек, позвольте поинтересоваться, кто была ваша гувернантка?» Можете представить, что отвечает ей молодой человек, одно утешает, что старушка, не дождавшись ответа, давно уже удалилась.
Петербург по-прежнему окружен Ленинградом и его областью. Даже близкие окраины неухожены и грязны, дорожки между домами разбиты и заполнены непросыхающими лужами, открытые люки зияют без всякой ограды. Мы идем в гости. Долго блуждаем. На домах нет номеров, а на парадных - номеров квартир. Я возмущаюсь. Нетвердым шагом, с бутылкой пива в руке приближается местный человек и резонно заявляет: «Кто тут живет - знает, а гости к нам не ходют». А мы вот гости, мы не виделись много лет, и перед радостью встречи все бледнеет. Да наплевать на эту грязь и запустение, если нас здесь любят как нигде.
Относительно молодая эмигрантка, устав от заграничного одиночества и отсутствия приличных любовников, возвращается жить и работать в Питер, сохранив при этом американское гражданство и американское финансовое вспомоществование. Оглядев замусоренные пространства, с горечью отмечает она вечный российский вопль в небо и полное отсутствие желания вымыть лестницу в собственном доме. Судья ей известно кто. А у этих людей, у которых нет денег вставить зубы и необходимый сердечный клапан, нет еще и сил. У них сил нет, понятно вам. А последние силы они берегут для какого-нибудь будущего экстремального момента. Они подозревают, что он может наступить.
Признаваться, что вы живете в Германии, Голландии или, еще того ужаснее, в Париже, - опрометчиво, особенно в местах скопления мелких чиновников. Если вам пришла пора оформить законную российскую пенсию, не расчитывайте, что это быстро получится. Эти уставшие женщины в отделах социального обеспечения, окруженные бестолковыми клиентами, ни словом не выдадут свою ненависть, только взглядами: мало того, что она как сыр в масле катается с Гавайских островов на Канарские, она еще здесь, в нашей бедной стране, хочет урвать якобы заработанные пятьдесят долларов.
Отделение милиции на берегу реки Смоленки. Никудышное убогое помещение, драный фиолетово-коричневый линолеум. На первом этаже толкутся цыгане и недорогие мятые проститутки. На втором паспортистки. Очередь томится в ожидании новых паспортов, с имперским орлом. Люди развлекаются как могут. Парень бросил за шиворот своей девушке абрикосовую косточку, девушка корчится и хихикает. Тетка громко ругает теперешнюю плохую народную жизнь, вспоминает, как хорошо раньше жила, как ездила в отпуск к морю. Кто-то защищает «демократов», поминая «пустые полки». Тетка звереет : «так это сами демократы всё загодя скупили и спрятали». Очередь оживляется, и уровень шума растет. Снизу, с первого этажа, взлетает по лестнице молоденький милиционер: «А ну замолкните! Счас всех на хрен на улицу под дождь выгоню». Все замолкают и мрачно ждут.
Я сижу в углу - ниже травы, тише воды. Мой паспорт, конечно, не находят, хотя назначено именно на сегодняшнее утро, велят прийти снова в пять часов. Кажется, начинаю привыкать к этим порядкам, при которых ничего нельзя планировать, ни в чем нельзя быть уверенным заранее, и перестаю рассказывать, как замечательно всё организовано в Мюнхене - приходишь в какую-нибудь чиновничью организацию, нажимаешь кнопочку, вытаскиваешь номерок, садишься в удобное кресло и ждешь, когда высветится твой номер. Прописка (теперь говорят «регистрация») занимает в Питере по крайней мере неделю, в Мюнхене почему-то двадцать минут.
И вообще, попридержите язык, рассказывая о заграничных удобствах и правилах. «Я, конечно, презираю Отечество моё с головы до ног, - но...» и далее по тексту. Рискуете нарваться. Даже среди хороших друзей. Будете потом долго оправдываться и доказывать, что вы любите ненаглядную Россию, что вам обидно за обыкновенного незнаменитого и хорошего человека, за старушек, собирающих бутылки, за озлобленных теток с больными детьми, которые так унизительно и плохо живут, вам больно, что их не жалеют и обманывают какие-то другие плохие люди. И ничего не докажете. И на лицах ваших собеседников будет написано что-нибудь вроде «А не трогайте наших плохих людей...».
К юбилею город завалили подарками. Французы водрузили на Сенной площади прозрачную колонну (против неё граждане сильно возражали, но ведь этим гражданам никогда не угодишь), символизирующую мир, о чем на разных языках на колонне и написано. Финны сажали в Приморском парке яблони, а японцы, соответственно, - сакуры. Швейцарцы подарили, естественно, часы - точные и цветочные. Еще есть цветочные часы в Александровском саду. Пока идут. Традиционное пасхальное яйцо изготовил в дар Петербургу внук Фаберже Тео. Принц Уэльсский Чарльз подарил юным морякам учебный парусник. Пусть тренируются мальчики. Корреспондент «Русского базара»Нина Аловерт привезла из Нью-Йорка выставку своих фотографий, и возлюбленные тени обосновались во Дворце на углу Невского и Фонтанки.

Все старались.
Знаете, что чехи подарили? Новую печь для крематория. И кажется, было её торжественное открытие, то есть ввод в эксплуатацию, и присутствие отцов-управителей, и неплохой, наверное, фуршет вокруг печи. «О - да: Смерть и Пошлость друг дружке не чужие», - остаётся воскликнуть вслед за тонким петербургским стилистом.
«Нет, все-таки кто-то должен учить, что такое пошлость, что такое хорошо и что такое плохо», - говорит Ирина, наблюдая плохо поставленную драку якобы близких родственников в телевизионной передаче «Окна». Играют людей. Но что-то не очень удачно. Вдохновенный ведущий Нагиев мечется по экрану, то ли подзадоривает ряженых, то ли успокаивает; лицо довольное, торжествующее - рейтинг передачи растет. Фальшивые интонации, видите ли, заполнили эфир. «Ну, моя дорогая, так и до цензуры можно договориться...». Ирина оживляется: «Не можно, а нужно...» «Кто же будет определять...» И завели старую песенку.
Старая-то она старая, но кто скажет устроителям выставки «100 портретов. Великие современники» на Большой Морской: «Ребята, ну нельзя же так...», кто скажет художнику Араму Сарабекяну: «Арам, дорогой, губернатор Яковлев, Андрей Ургант, Тамара Максимова, Иосиф Кобзон и даже Даниил Гранин - люди не без способностей, может быть, даже очень талантливые люди, но ведь не великие же, точно не великие».
Испытываешь просто злорадное удовольствие, что по малости своей, по невеликости не попадаешь в эту принудительную галерею, в эту антологию всемирной пошлости. (А не позируйте непроверенным художникам. Мало ли как используют ваше доверчивое лицо. Это я кому говорю? Ну, например, Александру Кушнеру или Борису Пиотровскому.)
В родном городе нет одиночества или оно столь привычное состояние, что его не замечаешь, как не замечаешь со временем грохота трамвая в тишине белой ночи. И потом, петербургское возвышенное одиночество так легко разделить с любителями всяческих искусств и представлений, от «Кабуки» до Шемякинских «Принцессы Перлипат» и «Щелкунчика», от «Русских художников в Париже» во флигеле Бенуа до «Московского хора» Петрушевской в театре Додина, который молодые люди, заполнившие зал, встречали безумными аплодисментами, как мы в своё время какого-нибудь «Дракона» или «Голого короля». Почему этим недавно народившимся зрителям так интересна та жизнь, которую мы хорошо помним, - коммунальные квартиры, ржавые раковины на кухне, скудная еда, фланелевые халаты, все вместе, нет выхода, все друг другу надоели, взаимная ненависть (но и любовь) и надо всем божественный Бах, Перголези, а также «домино, домино, это счастье стучится в окно».
Родной город - это место встречи, это место незабываемой любви и счастья, горя и слез, смертельных измен и разбитых сердец, ужасных обманов и новых надежд и так до конца и по кругу.
Нина стоит на фоне остановленных ею мгновений, среди подаренных нам воспоминаний, любимые тени окружают её и нас, они возвращаются, они летят над городом, заглядывают в окна и в тайную тесную каморку, называемую душой, мы слышим их голоса, они утешают:
«Значит, нету разлук, существует громадная встреча, значит, кто-то нас вдруг в темноте обнимает за плечи, и, полны темноты, и, полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою».