Зачарованный иудей

Правда – вещь в искусстве неизбежная
Академик Леонид Пастернак

К сожалению, не могу пригласить наших читателей на две эти, безусловно, очень интересные выставки-ретроспективы картин и рисунков выдающегося русского художника Леонида Пастернака. 140 лет со дня рождения – дата, вроде бы, не такая уж капитально юбилейная, но в Москве, городе, где он учился, жил и творил, который считал единственно своим, и Лондоне, где прошли последние годы его жизни и где он умер, развернуты обширные экспозиции творческого наследия художника, оставившего заметный след в искусстве XX века.
Нет, он не был авангардистом, хотя и приветствовал новое в искусстве, если было это новое талантливо и несло смысловую нагрузку. Был Пастернак реалистом, но не традиционалистом, потому что самобытной, правдивой, узнаваемой, собственной, а не взятой взаймы мыслью рождена была его живопись. Он состоялся как художник, рос как творец именно в те годы, когда Россия была беременна революцией, когда от бремени этого стеная и истекая кровью, разрешилась, когда покидали ее многие из тех, кого не успел убить «взбесившийся Октябрь». И художник оставил нам целую галерею жанровых сцен, но, главное, замечательных, будто изнутри высвечивающих душу и сущность человека, портретов свои современников, которые создавал он на протяжении более чем тридцати лет с самого начала века великих перемен.
Он был одесситом. Коренным. Из очень бедной семьи. Детей было много – тяжко рождались, просто умирали. Выжили пятеро, и среди них слабенький мальчик, малевавший чуть ли не с младенчества. В одесской школе рисования постиг он начатки мастерства живописца. Но настоящим учителем стал для юноши московский профессор Е.С. Сорокин, в мастерской которого Пастернак работал и учился. Потом – Мюнхенская академия художеств, завершение курса на юридическом факультете Московского университета, что и помогло ему получить вид на жительство в старой русской столице, что было для еврея не просто. А уехать из Москвы не мог, потому что там жила его любовь.
На знаменитой пианистке, с детства концертировавшей по всей Европе, Розалии Кауфман женился Пастернак по великой любви. «И ни разу ей не изменил», - свидетельствовал он в старости.
Розалия любила его исступленно (а был он умен, дерзок, красив необычайно), навсегда рассталась с концертной деятельностью, осела в семье, следуя толстовскому тезису: «Любить – значит жить жизнью того, кого любишь». Известная русская актриса Софья Гиацинтова, в родительском доме которой бывали Пастернаки, писала о Розалии Исидоровне: «Врожденный артистизм придавал ей нечто привлекательно-беспокойное. Может это талант, не находя выхода, бился в ней». Чудесная пара. «Художник Леонид Осипович (это снова из воспоминаний Гиацинтовой), высокий, красивый, с пышной шевелюрой и чудесной улыбкой, одетый в классическую художническую черную бархатную куртку, с белым бантом на шее, говорил много, умно, темпераментно». Чудо ли, что был он так страстно любим удивительной этой женщиной, словно о ней слова Лескова: «Горит перед ним, как свеча». И так всю жизнь.
В самом начале карьеры Пастернак исповедовал идеи передвижничества. В Третьяковской галерее вы, наверное, видели большое полотно «Вести с родины». Глаза солдат, заброшенных куда-то далеко от родного дома, полны тоски, а в лицах читается одно: «Домой бы!». «Муки творчества», «Домой», «Молитва в приюте слепых» – эти картины стали широко известны, а его полотно «Накануне экзаменов» в 1900 году было приобретено Люксембургским музеем в Париже. Потом были годы отвержения, диктат передвижничества, портреты, интерьеры, ландшафты, выполненные акварелью, пастелью, углем чаще, чем маслом, духовное родство и участие в выставках «Мира искусства», в которую входили такие живописцы, как Сомов, Бенуа, Лансере, Бакст.
Много, разумеется, вместе с женой, путешествовал. Отсюда, наверно, ощущается в его работах влияние французского и немецкого импрессионизма. Но это были лишь блестки - тема, манера, дух творчества, школа Пастернака были русскими.
Толстовская тема у Пастернака открылась иллюстрациями к бессмертному роману «Война и мир», потом были «Воскресенье», рисунки к рассказам, среди которых точностью передачи авторского замысла и философской глубиной выделяются картинки к поразительному рассказу «Чем люди живы». Художник был частым гостем в Ясной Поляне. Портреты и зарисовки Толстого и его семьи хранятся в толстовских музеях в Москве и Петербурге, в музеях и частных коллекциях разных стран. Пастернак написал и последний прижизненный портрет уже тяжело больного писателя.
«Рука Пастернака – рука мастера, -писал известный творивший на иврите поэт Хаим Нахман Бялик, - …Он установившийся художник, истинный портретист, замечательный иллюстратор произведений литературы. Академизм не выхолостил, не лишил свежести восприятия, безупречный вкус уберег его от увлечений модными выкрутасами… Он не только художник, но и педагог прекрасный».
В 32 года Пастернак стал профессором московского училища живописи, ваяния и зодчества. Успешно преподавал он и в Оксфорде в последние годы жизни.
В 1905 году Леонид Пастернак был избран действительным членом Санкт-Петербургской Академии художеств – акт для еврея неслыханный. Нет, он не изменил вере отцов. В его письме к князю Львову по поводу избрания профессором еще в 1894 году есть такие слова: «…а на то, чтобы оставить еврейство для карьеры или вообще для улучшения социального положения, я никогда не пойду». И не пошел, хоть и не был «соблюдающим» иудеем.
Борис был, пожалуй, самым большим почитателем творчества отца, особо тонко чувствовавшим его поэтичность и одухотворенность, гармонию его прекрасных живописных сочетаний. Особенно нравилась ему теплая гамма оранжевых тонов.

Мне часто думается: Бог
Свою живую краску кистью
Из сердца моего извлек
И перенес на ваши листья…

Но никто, в свою очередь, не понимал так Бориса, не верил в него так, не предвосхищал взлет его поэтического таланта и трагическую его судьбу, как отец. Пастернак не раз рисовал сына – и похожего на маленького олененка мальчика, к которому трудно было подобрать ключ, и молодого поэта – приветливо-открытого, рассеянного, погруженного в себя, очень застенчивого и бесконечно талантливого. Таким мы увидели его на рисованном портрете, какой мог создать лишь человек, бывший не только превосходным рисовальщиком, но и углубленным психологом и провидцем.
«Он владеет искусством рисунка, как очень немногие из современных европейских художников, и на этом поприще создал огромное число мастерских произведений», - писал о нем Герман Штрук, известный немецкий гравер, иллюстратор и художественный критик.
Революцию Пастернак, подобно большей части интеллигенции, встретил с энтузиазмом, откликнувшись на призыв «нести революцию в массы», создал альбом портретов Ленина и других деятелей послереволюционных лет. Это были подлинно исторические документы: ведь ни одна фотография не может так выявить характер, внутреннюю жизнь и сущность, значимость человека, как это делает настоящий художник.
Как и для большинства тех, кто поначалу был увлечен революционными идеями, советская действительность обернулась для Пастернака горечью и разочарованием. Под предлогом необходимости лечить жену (а она действительно была очень больна) художник с семьей уехал в 1922 году в Берлин. Уезжали лишь на время, но не вернулись никогда. Борис остался в СССР. Один из всех. Несколько лет жили Пастернаки в Берлине – сам художник, больная его жена, дети – некрасивый, но бесконечно симпатичный Шура (это его внучка Анна Пастернак развязала компанию перемывания грязного белья покойной принцессы Дианы, написав бестселлер о ее любовной связи с предавшим ее майором Хьюитом) и девочки. Одна из них, Жозя, ставшая настоящей библейской красавицей – смугло-розовая кожа, блестящие глаза, грациозность Суламифи, - часто позировала отцу. Это была удивительная семья: они были близки не только семейной близостью, но и интеллектуальными запросами, художественными устремлениями, испытывали постоянный душевный интерес друг к другу. Возможно, именно поэтому Борис тосковал по семье так остро.
В Берлине, а потом в Лондоне, куда Пастернак перебрался после смерти жены, он продолжает много и плодотворно работать. Теперь в центре его внимания человек. Художником Божьей милостью, портретистом от Бога называли его. Работал он, по его собственным словам, «взасос».
«Одно лишь внешнее сходство не приносит художнику удовлетворения. Он выпытывает у каждой черточки, морщинки на лице внутренний мир, духовность человека. И поэты, художники, композиторы, ученые охотно вручают ему себя. Они знают, рука мастера не подведет, не даст маху…» - это снова пишет Бялик, а известный английский искусствовед Макс Осборн добавляет: «С неменьшим мастерством Пастернак изображает женщин… Здесь красота живописных объектов предъявляет совсем иные требования, чем в мужских портретах, и художник ничем не стеснен, широко использует все богатство своей палитры».
Нельзя забывать, что в совокупности все эти многочисленнейшие портреты составили как бы портрет времени, в котором жил художник, отразили психологию этих сложнейших, полных тревог мультиреволюционных лет, как одаренного душой субъекта. И в этом живопись отца близка поэзии его гениального сына.
Кстати, Леонид Пастернак, безусловно, наделен был даром слова, о чем свидетельствуют его статьи - исследования в «Мире искусства» и других журналах, блистательная монография о еврейской теме в творчестве Рембрандта и его письма, каждое из которых самостоятельно литературное и философское эссе. Вот строчки одного из них, адресованного другу в Палестину, где незадолго до этого побывал художник: «…У вас солнце ликующе празднует обновление природы, рядит весну в роскошь миндалевого расцвета, плодотворит мандрагоровую яблоню и пьянит зачарованного иудея…». Как образно и как возвышенно поэтично! Так же, как образно, поэтично и вдохновенно было все творчество Леонида Пастернака. Он говорил когда-то: «Смерти нет. Смерть не по нашей части». По отношению к его искусству это верно. Оно живо.