В КАПСУЛЕ времени

Всё мною написанное –  это факт, 
 этого достаточно;  картины заряжены  присутствием тех, кто написан.  Физическим присутствием.
 Энди Уорхол

Это сам Энди Уорхол, которого, ничуть и нисколько не преувеличивая, назвали иконой современного американского искусства, говорил, что и живопись его, да и он сам всегда в капсуле времени, определив себя как современника своего зрителя и своего персонажа. И феномен – полотна его, а уж особенно портреты, заряжены именно физическим (другого слова не подберёшь) присутствием и духом не только тех, кто на них изображён, но и самого художника. Потому что в каждую картину вкладывал он частицу самого себя. Своего миропонимания и мироощущения. Своей оценки человека – такого, какой он есть. И каков он сам. Оттого и советовал он любопытствующим: «Если вы хотите поподробней узнать об Энди Уорхоле, посмотрите на лица в моей живописи». Ну а если о великом Уорхоле поподробней хотите узнать вы, дорогие читатели, пойдите в Бруклинский музей, где пару дней назад открылась потрясающая душу выставка самых проникновенных, оглушительно впечатляющих работ художника, написанных в последнее десятилетие недопустимо рано оборвавшейся жизни.
Десятилетие это завершило жизнь, полную удивительных свершений, озарений и открытий, взлёта идей и их воплощения, дерзкого экспериментаторства, парадоксов и трагических ошибок и пристрастий. Как художник состоялся очень рано. Едва перешагнув столь важную для человека пограничную линию, обозначенную цифрой 20, сделал имя своё известным. И где – в столице искусства, в самом притягательном для художников всего мира городе, в Нью-Йорке! Куда он буквально бежал из задымленного Питсбурга, где родился и вырос в иммигрантской, со славянскими корнями, но полностью американизировавшейся семье. Боялся, что в родном, но слишком уж промышленном для ищущего художника городе ему себя не найти.
А искал в себе художника где только мог – от очень быстро прославившего его насыщенного психологизмом, физиологизмом даже, портрета-исследования до разрисовки фирменной баночки Кемпбелл-супа (что, кстати, резко подняло уровень продаж этого в общем-то ничем не примечательного супчика). Был поначалу хорошим и сразу же востребованным, не годами, а скачком набравшим профессионализм газетным и рекламным иллюстратором и графиком. Откровенничал позднее: «Зарабатывание денег – вот чем было для меня искусство».
Но в гремящих шестидесятых, в годы, когда Господь в неизбывной своей щедрости сбросил на землю полнёшенькую пригоршню талантов, пришёл к самому себе, к тому Энди Уорхолу, которого весь мир узнал и признал как символ мыслящего новаторства и талантливой непохожести – ни на кого. Потому что его стиль – в иллюстративной технике, в дизайне, в портрете, даже в абстрактных полотнах – был уникален и вошёл в искусство как уорхоловский стиль. А ещё почитают Энди отцом поп-арта. Да он и был «агитатором, горланом, главарём» в буйстве поп-артовской революции в начале 60-х. Стало быть, он тоже шестидесятник, в любой работе которого отчётливо проявлены и мастерство, и глубина творчества, и способность к импровизации и выбросу идей, и удивительным образом сочетающиеся гармоничность структуры с малеровской дисгармонией и контрастностью красок, тем и мыслей.
Ох, сколько было «накручено, наворочено»! И в жизни, и в творчестве. Сколько клубнички подброшено не то что в разделы скандальной хроники, а на первые страницы таблоидов! Но рядом шли непрекращающиеся искания, завершающиеся бешено талантливыми, всегда оригинальными находками. И в портретном искусстве тоже. Наверняка вы помните воистину гениальную серию из десяти еврейских портретов, о которых наша газета вам рассказывала. Как сумел художник полноценно и полнокровно раскрыть образ гиганта мысли Эйнштейна, мудрой и алмазно твёрдой Голды Мейр, неисчерпаемого в постижении реальности Кафки и рождённого им кафкианства, божественной Сары Бернар, великого Гершвина – сотворив портрет музыки...
А сейчас, на выставке в Бруклинском музее, собраны несколько десятков портретов выдающихся американцев, создающих впечатление теснейшего душевного контакта каждого из них с художником и утверждающих, что был Уорхол способен идентифицировать личность, проникнуть в глубины её подсознания, после множественных эскизов дать объёмную характеристику модели. Джек Николсон, надевший дьявольскую улыбку, словно прикипевшую к лицу маску. Йоко Оно – концентрированная сексуальность и воля; тёмные очки не мешают, а каким-то непостижимым образом помогают постичь душевный строй неординарной этой женщины. Мик Джаггер – открытость миру. Лайза Минелли – одарённая, знаменитая и несчастная. Юный Майкл Джексон ещё до этих ненужных изуродовавших его операций; художник уже тогда провидел стыдную суету последних его лет и трагический конец. Каждый портрет блистателен. Так же, как блистателен и аналитичен предшествующий ему спаянный с интервью очерк – подготовительная работа Уорхола-портретиста и имеющая самостоятельное значение публикация Уорхола-журналиста. Альбом вырезок из газет здесь же на стенде. Читаются эти умные эмоциональные очерки запойно.
Автопортрет. У настоящего художника это всегда отчёт прежде всего перед собой. Попытка в самом себе, в своих промахах, в своих неизгнанных убийственных желаниях разобраться. Копание в собственном естестве. Исповедь. У Уорхола, может быть, острее, чем у многих других. С него, с представления художника зрителю, с исповедального рассказа живописца о себе и начинается экспозиция. И снова эта размноженность образа – один за другим повторяющиеся портреты. Одинаковые? Но феномен в том, что нам кажется, будто в каждом что-то добавлено, какая-то чёрточка, какой-то нюанс, блик, цветовой всплеск... В этой раме портретов десять: разночтению помогает меняющийся колер – жёлтый, синий, алый, вспышка зелёного – понял, нашёл! Но вдруг один из десятка опрокинут в пучину серой тоски, непонимания, неверия... Мёртвая хватка фортуны. А вот этот повторению не подлежит, он особенный. Художник показал, как он огорошен: поймал на лету идею и сам не уверен в возможности её осуществления, в её нужности.
И в том же 1978-м гениальный диптих: бросок чёрных линий, неожиданно сложившихся в образ-откровение, апогей самоанализа. По невероятной, напряжённейшей одухотворённости, по выплеснувшемуся из сердечных тайников страданию этот шедевр может быть сравним только с прощальным автопортретом, написанным в каком-то странном призрачном цветовом спектре незадолго до смерти. Он смотрит мне в глаза и убеждает – не сдаваться, противостоять слабости. Чего сам он не смог.
Последние работы мастера полны грозных предчувствий и горечи. Не этот ли олицетворяющий рок мотоцикл (динамика сверхъестественная) его собьёт? Не судьба ли проглядывает сквозь пятна отнюдь не декоративного «Камуфляжа»? Такие настроения стали вроде бы беспричинно, но всё настойчивей обуревать его с конца 85-го. Вплоть до февраля 1986-го, когда смерть унесла гения. Ему было 58.
Именно тогда, в последние месяцы бытия своего на земле, стал он задаваться мучительным вопросом, что есть вера. И созданное Уорхолом огромное, оглушающее зрителя силой и правдой общечеловеческих обобщений полотно «Тайная вечеря» – вовсе не парафраз великого творения Леонардо, а глубочайший анализ каждого леонардовского персонажа, как бы перемещённого в ХХ век и ставшего современником самого Уорхола. Так и было воспринято показавшееся поначалу кощунственным толкование библейского сюжета американским художником в Милане, куда для открытия расположившейся неподалеку от монастыря Санта Мария делле Грацие, знаменитого бессмертной фреской Леонардо, новой галереи прибыли три сотворённые Уорхолом вариации «Тайной вечери». Энди сумел показать трагическое одиночествоУчителя. Каждый из апостолов занят своим. Кто-то что-то доказывает, кто-то спорит, чем-то увлечена вдруг оказавшаяся за пасхальной трапезой Магдалина, о чём-то, только не о сыне, тревожится Богородица. С ужасом, но и с торжеством вспоминает Иуда о задуманном предательстве и неотвратимости гибели Христа. Господи, в кого художник уверовал, и ты предан...
Выставка не просто интересна. Она заставляет думать, примерять на себя, делать выводы. Такую возможность дарит нам замечательный этот музей. Его адрес: 200 Eastern Parkway. Поезда метро 2, 3 и автобусы В71, 41, 69, 48 до Бруклинского музея.