патрик

Ньюфаундленд
Нас обманули. Вместо щенка пекинеса подсунули щенка водолаза, ньюфаундленда. Правда, крошечного, с тупой мордочкой и с черненькой масочкой настоящего пекинеса, но - с душой водолаза...
Однажды Маша проснулась и сказала, что ей приснился Чаник. Он сказал, что душа его вселилась в маленького щеночка-пекинеса, и мы должны искать его по Москве. И не беспокоиться, потому что, увидев нас, он даст знак, и мы его сразу узнаем.
Еще через месяц Динка и Маша, приехав с Арбата, сказали, что, кажется, нашли. Там, в подземном переходе, где торгуют и картинами, и золотом, и щенками, и кошками, видели они в корзиночке щеночка. Не уверены, но кажется, что он. Взяли телефон у хозяйки.
Вечером мы созвонились. Хозяйка сказала, что привезет к нам еще и его братика - серебристого пекинеса. Вдруг он нам больше понравится. Чаник-то был рыженький, классический пекинес.
Мы встретились на нашей станции метро, внизу, у вагонов. В корзине лежали два щенка - серебристый и рыженький. Рыженький поднял на меня глаза - и я сразу понял. Пока мы разговаривали, пока Динка и Маша тискали его, целовали, он все время тянулся ко мне, сверху вниз посматривал на меня огромными глазенками: все ли я правильно понял, дошло ли до меня, что это он?
Дошло. Сразу же.
Когда мы вынесли его из метро и пошли к дому, я стал рассказывать ему, что это Свиблово, что это не шумный Арбат и не дымная Красная Пресня, где он появился на свет, и вообще, Свиблово теперь и навсегда - его родина, родное место. Когда он подрастет и получит какие надо прививки, мы выведем его в свибловский собачье-человеческий свет, в общество, отдельные хвостатые представители которого уже сейчас посматривают на нашу корзину с интересом и любопытством. А пока будем гулять по утрам в корзине.
Когда родилась Динка и когда привезли мы ее домой из роддома, тогда еще мы жили на Колхозной, теперь уже Сухаревской, перед самым домом она вдруг заплакала. Но дома, на самом пороге, бабушка дала ей кипяченой воды в серебряной ложечке, и Динка сразу успокоилась.
Так и сейчас. Когда мы переступили порог квартиры, я сказал щеночку, что это его дом, и Маша дала ему кипяченой воды в серебряной ложечке...
Первые дни и ночи щенка на новом месте всегда тяжелые. Маленький собачий ребенок, на третьем месяце жизни отнятый от теплой мамы и теплого бока братика, скулит и плачет в новом, чужом и чуждом для него мире. Вы можете мне верить или не верить, но наш псёночек ни разу не заскулил, не заплакал. А тотчас же деловито стал обследовать свой дом, писать, есть и спать.
Все люди, впервые заводящие собак, преисполнены книжной премудрости. Собака должна знать свое место, свою посуду и так далее. На самом деле не проходит и двух месяцев, как пёс уже валяется на подушке в обнимку с хозяином и хозяйкой, а они питаются вместе с ним из одной собачьей плошки и предлагают друг другу доесть вкусные кусочки за пёсиком... Обычная история. Мы это давно прошли и с самого начала голову подобными глупостями не забивали. Но это так, к слову.
Маленького щенка описать невозможно. Тем более щенка пекинеса. Круглый, толстенький комочек пуха и меха. Он ведь очень маленький, но при этом полное впечатление толстости и увесистости, какой-то основательности.
Самый тяжелый, хватающий за душу момент наступил в конце второй недели его жизни в доме. До этого он вел себя, как и подобает щенку-зверьку: ел, сколько мог, и кусался, сколько сил было, поскольку зубки-то чешутся. А тут он вдруг стал соизмерять свои силы, стал не кусать, а покусывать. То есть его душа начала просыпаться, и он стал понимать, что мы его любим, и он начал нас любить. Начал прижиматься к нам крошечной мохнатой мордочкой...
Душа человеческая в такие моменты потрясается.
Но он, молодец, не дал нам много времени переживать. Он нашел нам занятие, бурно проявив свою водолазную или водолазскую душу. Начал с того, что потешно стал полоскать передние лапы в поильной плошечке с водой, затем - ложиться на нее пузичком, прохлаждаться. Потом догадался - лапой перевернул плошечку и с восторгом растянулся в образовавшейся луже. Тогда-то Маша и запустила его в ванну, включив душ на низкой подставочке...
Все пекинесы боятся воды. У них носики так устроены, что вода в них заливается, поэтому они если и не боятся плавать, то - остерегаются. А этот - ни капли. Он сразу же стал лапой ловить, поддевать и поддавать брызги из душа, шлепать по мелкой воде и ложиться отдыхать на покатую ванную отмель.
Мало того, просохнув и отдохнув, начинал немедленно требовать повторного купания. Стоит ему услышать шум льющейся воды, как тут же мчится и устраивает скандал - требует.
Лето было жарким. Однажды, не помню уже для чего, я принес с балкона большой квадратный таз с закругленными углами и наполнил его водой. Щеночек тут же подлетел и стал тявкать.
- Он хочет залезть туда, - сказала Маша, которая лучше нас понимает собачий язык. И точно. Щеночек деловито залез в таз, устроил подбородочек на круглом бортике, блаженно вздохнул и... задремал! А мы сторожили, чтобы он во сне не уронил головку и не захлебнулся.
Проснувшись, он с плеском, как морж какой-нибудь, вылетел из своего бассейника, заливая весь пол, стал отряхиваться и носиться по квартире. В общем, веселился. А через какое-то время снова подошел к тазу и затявкал, требовательно глядя на меня.
- Ну залезай, залезай, чего же ты! - сказал я.
Однако щенок продолжал тявкать.
- Он говорит, чтобы ты налил свежей воды, - перевела Маша. - В старую воду он ложиться не будет.
- Ну знаете! - только и сказал я, однако сделал то, что велели.
И что вы думаете? Щеночек тотчас залез в свой бассейник и блаженно, сладко засопел...
Водолаз. Чистый водолаз. У него и имя самое что ни на есть американо-канадское, ньюфаундлендское, ирландское такое - Патрик. Патрик.
Но это - его имя на улице, для посторонних. А дома он Пуся, Пуськин (Пуськин – наше всё!), Пушок или просто Пух.

ХоЧешь Чаю?
Налить тебе Чаю?
Однажды летним утром мы проснулись от непонятных звуков. Балкон был открыт, и оттуда доносился восторженный, пронзительный голосок, будто кто-то радовался фиолетовым цветам вьюнка, распустившимся в рассветный час, зеленому дикому винограду, оплетающему балкон, разноцветному пахучему душистому горошку и маленькому подсолнуху в кадке... Потом восторженные восклицания смолкли, раздалось покашливание, бормотание, журчание и снова - поток восклицаний. Мы, удивленные, на цыпочках подошли к балконному окну и обмерли: на перилах сидел большой жемчужно-серый попугай карелла, с оливковым хохолком, розовыми щечками и большими круглыми глазками, крутил головкой во все стороны, приподнимался на цыпочках и вытягивал шейку, любуясь балконным зеленым великолепием и свежестью, и радостно что-то выговаривал, и пел-заливался!
Маша не растерялась: пробежала на кухню, насыпала на блюдечко какого-то пшена, накрошила белого хлеба и вышла на балкон:
- Идем, птичка, идем, хорошая, хочешь у нас жить?
И попугай, взлетев с перил, повисев долю секунды в воздухе, плавно сел Маше на руку и потихоньку, боком стал пробираться к блюдечку. Маша, бледная от волнения и напряжения, тут же зашла в комнату. Я бросился запирать балкон.
Так Рикки оказался в нашем доме. Мы старались быть честными: напечатали объявление и расклеили его по подъездам соседних домов. Но никто, слава Богу, не откликнулся.
А то, что его зовут Рикки, он сказал сам. В первый же день, хорошенько перекусив, он сел на книжный шкаф и стал вскрикивать:
- Рикки! Рикки! Рикки!
Вообще он оказался необыкновенно говорливым и с широким кругозором, особенно любил рассуждать о политике, но приводить его высказывания не буду, чтобы не задеть наших государственных деятелей. При этом он вовлекал в разговор меня, то и дело подступаясь с вопросом: «И что же ты молчишь?»
Он быстро усвоил, что на телефонный звонок приходят всегда и сразу же. И когда ему становилось скучно одному в моем кабинете, он начинал «звонить». А еще он исполнял обязанности собаки. Патрик ему очень завидовал, сердился на то, что собаки не летают. А вот Рикки любил расхаживать по полу, переваливаясь, совсем как маленький толстенький Патрик. Но мало того, он отзывался звонким собачьим лаем на любой дверной звонок. И еще как только на дворе начинали лаять собаки, а Патрика дома не было, допустим, у бабушки с дедушкой гостил в квартире напротив по коридору, Рикки тотчас же начинал отбрехиваться, чтобы всем было ясно: тут службу знают и спуску никому не дадут...
Так и жили мы, когда к нам стала приходить в гости Лизавета. Мягкая, ласковая, вальяжная кошка Лизавета то и дело перебиралась к нам с соседнего балкона. Конечно, ей любопытно было, хотелось побыть в хорошей компании. Патрик в ней души не чаял - как только она появлялась, он весь изнемогал, скулил и стонал, чтобы его допустили... Но мы не позволяли: кошка есть кошка, махнет разок лапой - и нет глаза. Тотчас же относили Лизавету домой, к соседям.
Но однажды их дома не оказалось. А Патрик рвется к Лизавете, извивается на руках, тявкает. И тогда мы все, Динка, Маша и я с Патриком на руках, пошли к бабушке и к дедушке - переждать.
А про Рикки забыли. Патрик из нас всё соображение выбил. И когда вспомнили минуту спустя, когда с побелевшими лицами ворвались в квартиру, мы уже ко всему были готовы. Но нас встретил голос Рикки, который кому-то что-то строго говорил.
Мы подошли к двери кабинета и обмерли. Из-под дивана, посверкивая глазёнками, робко выглядывала Лизавета, а Рикки расхаживал перед ней вдоль дивана (если бы это был человек, то можно было бы сказать, что он расхаживал, заложив руки за спину) и, не сводя глаз с Лизаветы, спрашивал ее:
- Хочешь чаю? Налить тебе чаю?
Мы так и не узнали, как попала или как забралась Лизавета под диван. И уж точно никогда не узнаем, что же она чувствовала, выглядывая из-под дивана, затравленно взирая на пернатое маленькое существо, которое по-хозяйски расхаживает перед ней и вопрошает совершенно человеческим голосом со вполне ощутимой легкой угрозой:
- Хочешь чаю? Налить тебе чаю?

Знаменитость
Я – знаменитость. Когда выхожу утром на прогулку с Патриком, все со мной раскланиваются, улыбаются, заговаривают. И я, разумеется, со всеми раскланиваюсь, улыбаюсь, разговариваю. Делюсь своими мыслями о внутренней и внешней политике, об экономике, о нравах. А что делать? Положение обязывает быть простым и общительным.
Однажды жена и дочка уехали к родственникам в Петербург и взяли с собой Патрика. И потому на утреннюю прогулку я вышел один, думая, что на этой неделе смогу больше внимания уделить народу: обычно Патрик мешает, тянет куда-то по своим надобностям.
В магазине, где я делаю покупки, в первом же отделе со мной никто не поздоровался. Дали два батона – и все. И в другом отделе, и в третьем. И только в последнем, уже у выхода, продавщица, присмотревшись ко мне, воскликнула: «Так это вы? А я вас и не узнала без Патричка! А где же Патричек? Как-то странно видеть вас без Патричка...»
И тут я понял мгновенно, что вся моя слава и вся моя знаменитость заключались в том, что я состоял при Патрике!
Конечно, каждая собака для своего хозяина – необыкновенная. Но Патрик и вправду необыкновенный для всех. Такой громадный пекинесик, с совершенно роскошной шубой, абсолютно круглый, с детскими глазами и удивленно приветливым детским выражением лица. Автобусы сбавляют ход, когда мы идем вдоль улицы.
В общем, понял я в тот день, что все эти годы в своем районе сиял лишь отраженным светом Патрика. Как сияют некоторые телеведущие светом экрана, или начальники – светом должности. Не случайно же в мире телевидения есть профессиональное выражение – иметь эфир. Если имеешь эфир, ты – все. И неважно - сам по себе ты значишь что-то или нет. Если появляешься на экране, все остальное не имеет никакого значения. Как говорил один телевизионщик, если ты имеешь эфир и тебе хотя бы раз в день не звонят и не говорят гадости – считай, что день прожит зря... Вот какие страсти там кипят. Потому-то «лишили эфира» там звучит как «похоронили».
Ну а про начальство все знают. Убрали с должности – и нет человека. Где осанка, где умные слова и речи, которым все внимали? Как будто их и не было. Или и вправду – не было?
Потому-то начальники и придумали номенклатуру. Откуда бы тебя ни сняли, все равно в номенклатуре место найдется, с голода не пропадешь. Правда, с известностью придется проститься. Тут уж ничего не поделаешь. Как-то я спросил жену, помнит ли она Шумейко с Рыбкиным. Она посмотрела на меня как на больного: «Да ты что, никогда таких фамилий не слышала!» Тогда я спросил: «Хорошо, но хоть Строева с Селезневым еще не забыла?» В глазах ее отразилось мучительное сомнение: вроде бы когда-то что-то слышала...
А ведь эти люди не так уж и давно были третьими и четвертыми в государственной иерархии власти! С экранов телевизоров не сходили!
Так проходит мирская слава.
Вот на какие мысли навело меня мгновенное низвержение меня с пьедестала местной знаменитости.
И я стал строить планы, как бы отомстить неверному народу. Вот приедет Патричек, замышлял я, выйдем мы на улицу, вы все снова начнете за десять шагов улыбаться и здороваться, но я буду подчеркнуто сух и официален.
А потом образумился и подумал: а народ ведь прав. Ему нужны непреложные ценности. То есть Патрик.
Но зато Патрик любит меня просто так. Ни за что!