Мы идем другим путем?

На эти размышления у компьютера меня натолкнуло признание моей коллеги Бэлы Гершгорин, прозвучавшее в одной из ее последних статей: «Если раньше, в желторотой юности, при случае я любила «поактивничать», то теперь, слава Богу, чуточку подросла и считаю это дурным тоном. Стремления кого-то на что-то подвигать, чему-то учить, в чем-то разубеждать стало гораздо меньше. Парадокс для журналиста?..»
Действительно, парадокс. Многие англоязычные журналисты США во главе с президентом национального пресс-клуба Джонатаном Салантом предсказывают сейчас новый виток в истории масс-медиа, их переход от беспристрастности к идеологической заряженности. А многие их русскоязычные коллеги, подобно Бэле Гершгорин, испытывают некоторую усталость от идейности, некоторое к ней отвращение. Почему мы идем другим путем? Чем объясняется наше расхождение со старшими американскими братьями?
Для начала позволю себе предположить, что под «желторотой юностью» Бэла имеет в виду не только молодые годы в Советском Союзе, но и первые годы жизни в Америке. Ведь здесь каждый иммигрант обретает новую жизнь и проходит, вернее, пролетает те же этапы, что и в той, оставленной за океаном: беспомощное детство, мятежную юность, зрелость с ее разочарованиями, смирением и новыми надеждами.
В годы нашей «юности», то есть в бурную эпоху, когда Москва, а также Киев, Минск, Тбилиси, Ташкент и т.д. оказались на Гудзоне, стремления учить, подвигать и разубеждать у нас, русскоязычных журналистов, было более чем достаточно. Читатель требовал от нас ответов на практические вопросы типа «куда пойти учиться (лечиться, трудоустраиваться)?», но он ждал от нас ответа и на вечный вопрос: «Что такое хорошо и что такое плохо?»
Выходцы из СССР, страны до предела идеологизированной, отличались более высокой степенью идейности, чем иммигранты из многих других стран, чья американская мечта не выходила за пределы собственного дома и собственного бизнеса. Да, «русские» тоже ехали в Америку за богатством, славой или бестревожной жизнью, но большинству из них, в придачу, хотелось что-то искренне любить и что-то честно ненавидеть, во что-то верить, что-то приравнять если не к абсолютному, то хотя бы к относительному добру. Наши иммигранты напоминали Скарлетт О’Хара, пришедшую на благотворительный бал, чтобы всласть натанцеваться, но они напоминали и Мелани Гамильтон, готовую отдать свое обручальное кольцо во имя великого дела - «for the cause». Оставалось только объяснить им, в чем этот cause, это дело заключается.
И русскоязычные журналисты, люди, оперирующие идеями и, следовательно, идейные вдвойне, с энтузиазмом взяли на себя эту благородную, хоть и неблагодарную миссию. Новообретенная юность воодушевляла и окрыляла нас, а нерастраченный в стране насильственного единомыслия полемический потенциал требовал реализации. Что только мы не приравнивали к cause, с чем только не поднимались на трибуну или на баррикаду, что только не защищали с оружием (пером, микрофоном) в руках! Американскую политику и американскую экономику, свободу предпринимательства и свободу слова, хищный и обузданный капитализм, консервативные и либеральные ценности, Республиканскую и Демократическую партии, ортодоксальный и реформистский иудаизм, мирный процесс на Ближнем Востоке и жесткую политику Израиля по отношению к Палестинской автономии.
Помню, как Владимир Едидович, пригласивший меня на работу, сказал во время интервью: «Наша газета – проамериканская, проеврейская и проиммигрантская». Эта программа вполне соответствовала моим представлениям о cause, и вскоре со страниц «Форвертса» стали доноситься мои эмоциональные призывы к бывшим советским евреям – воскресить попранное достоинство, гордиться своим происхождением и своим наследием, своей религией и культурой, своими прекрасными библейскими именами, «обрусевшими» в условиях государственного антисемитизма.
Мое миссионерство не вмещалось в пределы газетных страниц: даже на семейных и дружеских сборищах я ухитрялась завести разговор о еврейской культуре; даже своим родным и близким дарила на дни рождения и праздники что-то с ней связанное: мезузы и миноры, блюда для седера и стаканы для кидуша, сборники еврейских пословиц и опусы еврейских мастеров криминального жанра. В результате я стала пользоваться репутацией «еврейской начетчицы», враждебно относящейся к «великой русской» культуре, хотя произведения русских классиков занимали внушительное место в чемоданах, которые наша семья везла через океан.
В то же время в «Русском базаре», который не втискивался в узкие идеологические рамки, велись страстные дебаты о том, почему некоторые из наших иммигрантов уезжают обратно в Россию, а другие остаются в Америке. Эти дебаты подтолкнули наши масс-медиа к ряду других споров, так или иначе связанных с Россией. Надо ли учить детей и внуков русскому языку и приобщать их к русской культуре? Надо ли всем выходцам из СССР-СНГ объединяться в некую русскую (русскоязычную, русскоговорящую) общину? Надо ли порвать всякие связи с «бывшей родиной» или надо формировать своего рода российское лобби, отстаивающее в Америке ее интересы? Можно ли считать людей, призывающих к созданию этого лобби, народными дипломатами, способными превратить Россию в союзника Израиля и США, или их следует рассматривать как агентов бессмертного, хоть и меняющего название КГБ?..
Теракты 11 сентября 2001 года и война в Ираке вызвали новые бурные волны полемики, и наши СМИ в начале нового тысячелетия оказалась не менее, а даже более расколотыми, чем Америка в целом. В русскоязычных газетах, на радио и телевидении велись яростные, далекие от политической корректности дискуссии о выборе между безопасностью и свободой, о белых перчатках и ежовых рукавицах, о военных трибуналах и пытках, о людях и «нелюдях», о «мужественном» Гарри Трумэне, «мягкотелом» Билле Клинтоне и спасающем положение Джордже Буше-младшем.
А потом волны стали идти на убыль, и за пылкими спорами стал ощущаться некий холодок... Что произошло? В первую очередь, нас, как и всех американцев, постигло разочарование. В обеих главных партиях и в могущественных спецслужбах, в больших корпорациях и правозащитных организациях, в наемных «рупорах партий» на телеэкранах и в продажных «слугах народа» на Капитолийском холме. Наши causes оказывались, на поверку, не такими уж великими и благородными, и защищать их с оружием в руках и с пеной у рта не имело особого смысла. Возможно, трезвые и практичные дети моих коллег тоже говорили родителям, что им пора повзрослеть, что не стоит ломать копья и бороться с ветряными мельницами на потеху толпы...
Жизнь издевательски зачеркивала наши мечты и спутывала наши карты. Газета, проповедовавшая американские консервативные ценности, стала собственностью украинского олигарха, а газета, стремившаяся предотвратить превращение русскоязычной иммиграции в «российскую диаспору», была куплена пророссийски настроенной группой, с которой постоянно воевала. Одни и те же не в меру активные активисты влезли в правления организаций, защищающих интересы Израиля, русскоязычных евреев США и... России. А подозрение в том, что за деятельностью этих активистов скрывается «рука Кремля», выродилось в мелкую охоту за ведьмами, вернее даже, в некое подобие споров между Паниковским и Балагановым: «Ты ведь агент КГБ!» «А ты кто такой? Ты сам - агент КГБ!..»
Неудивительно, что некоторые русскоязычные журналисты стали постепенно отходить от активной боевой журналистики. Подались в еврейские организации и в городские службы, начали работать над книгами или специализироваться в областях, далеких от политики и иммигрантских проблем – литературе, музыке, кино. Другие журналисты упорно оставались в СМИ и не отступали с передовых позиций, но постепенно, увы, превращались в те же «рупоры партий», а иногда, что еще хуже, - в рупоры своих новых хозяев...
Вашей покорной слуге повезло: после многих катаклизмов я оказалась (и осталась) в «Русском базаре», который и сейчас не втиснут в узкие идеологические рамки, и сейчас позволяет журналистам проявлять подлинную независимость. Та же Бэла Гершгорин писала когда-то, что в «Русском базаре» нашли приют золотые перья нашей иммиграции, бежавшие из газет, которые уже никому не нужны. На мой взгляд, в «Русском базаре» нашли приют журналисты по-настоящему ищущие, чей миссионерский пыл, возможно, поостыл, но чья порядочность осталась нетронутой.