АМЕРИКАНСКАЯ ГЛУБИНКА

Этот длинный уик-энд наша семья провела в горно-курортном Вэйле, очаровательном и летом, и ранней осенью, а не только в пик зимнего сезона. Вместо лыжников - стайки велосипедистов, нет сахарно-снежных сугробов, зато повсюду пестреют цветы. Фуникулёр доставляет наверх, к горным кручам, любителей долгих прогулок с рюкзаками, в высоких шнурованных ботинках. Рестораны имеются на любые вкусы, бутики, галереи предлагают всевозможные ненужности, которые незачем покупать, но поглазеть – почему бы и нет. Короче, полный набор того, что ожидают отдыхающие, - блаженный отрыв от будней, забот, суеты.
Если всемирно известные Аспен, Брекенридж выдержаны в американских традициях, сохранив тщательно отреставрированные дома, возведенные аж сто лет назад, (для молодых США огромный срок), то Вэйл, где сорок лет назад не было вообще ничего, впитал европейские веяния и нашей семье напоминает французский Межев, куда мы наведывались, живя в Швейцарии.
Есть, правда, разница, на мой взгляд, существенная: в Швейцарии, во Франции мы чувствовали себя гостями, а в Колорадо – хозяевами всему, что тут есть. И как хозяева, огорчённо, с болью вбираем в плотнозелёном массиве ржавые пятна заболевших, усохших елей, жучком, непонятно откуда взявшимся, сожранных. А вот расширенная скоростная трасса, на глазах отлаженная, обошедшаяся Денверу в три миллиарда, - предмет гордости, вполне законной: город хорошеет, обретает всё больший лоск на средства и от наших налогов. А уж прилетая откуда-нибудь в денверский аэропорт, с фонтанами, мраморными полами, или встречая там дочь, в Нью-Йорке обосновавшуюся, ощущаем себя полноправными совладельцами такого вот гигантского дворца. Инстинкт собственника в человеческой природе могуч. В проявлении масштабном, выходящем за пределы собственной хаты, именуется патриотизмом. Пафосно? Ну и пусть. Чего стесняться-то? Когда-то давно я испытывала подобные чувства к городу, где родилась, - к Москве, к Замоскворечью, где выросла, и вид на Кремль от мостов, пересечённых пешком наслаждения для, распирал восторгом сопричастности.
Хочу отметить: способность любить, восхищаться не откуда-то там извне привносится, а дана, заложена от рождения - либо да, либо нет. Как, впрочем, и всё. Душа, пленившись однажды, не терпит пустот. После выяснилось, что я однолюбка, апологет родственности, семейственности, святости домашнего очага. Но с претензиями, между тем: обмана, предательства не прощаю. И уважаю тех, кто в отчаянии рискует сызнова всё начать. Эмиграция... Лучше не выразиться, чем Милан Кундера в своём романе «Невыносимая лёгкость бытия»: «Быть на чужбине - значит идти по натянутому в пустом пространстве канату без той охранительной сетки, которую предоставляет человеку родная страна, где у него семья, друзья, сослуживцы, где он без труда может договориться на языке, знакомом с детства.».
Кундера во Францию эмигрировал после вхождения советских войск в Прагу. Но и после, когда СССР развалился, туда не вернулся. Почему? Страна-то его стала другая. Думаю, и он стал другой. Не там, не с ними. А в разорванном, даже важном очень, остаются узлы.
Отнюдь не секрет, не тайна, какая работа, массированная, крупномасштабная, ведётся нынче российскими властями по налаживанию так называемых контактов, сближению с соотечественниками, осевшими за рубежом. Не внове. Разве что изощрённее методы. Всегда заманивали. Судьба Цветаевых – апокалипсис трагедии, род изничтоживший на корню.
«Окаянные дни» Бунина на родине издали в пик гласности, либеральности - в 1991 году, с предисловием, где процитировано его обращение к Алданову: «Нынче письмо от Телешова, - Бунин сообщает 15 ноября 1947 года. – Писал вечером 7 сентября, очень взволнованный (искренне или притворно, не знаю) дневными торжествами и вечерними электрическими чудесами в Москве по случаю ее 800-летия в этот день. Пишет, между прочим, так: «Так всё красиво, так изумительно прекрасно и трогательно, что хочется тебе написать об этом, чтобы почувствовал ты хоть на минуту, что значит быть на родине. Как жаль, что ты не использовал тот срок, когда набрана была твоя большая книга, когда тебя так ждали здесь, когда ты мог бы быть сыт по горло и богат и в таком большом почете!» Прочитав это я целый час рвал на себе волосы. А потом сразу успокоился, вспомнив, что могло быть мне вместо сытости, богатства и почета от Жданова и Фадеева, который, кажется, не меньший мерзавец, чем Жданов».
Впечатляет? Известно, что Константина Симонова командировали в Париж со спецзаданием: обольстить, обворожить, что угодно посулить и вернуть классика Бунина в родные просторы. Валентин Катаев, спустя двадцать лет (уже после смерти Бунина) посетив Париж, в «Траве забвения написал: «Я понял: Бунин променял две самые драгоценные вещи - Родину и Революцию – на чечевичную похлебку. Так называемой свободы и так называемой независимости.» Тоже здорово, да? Такого циника, как Катаев, следовало поискать. Мне довелось его знать - мой отец с ним дружил. И меня, ребёнка, Валентин Петрович одаривал дорогостоящими, до неприличия, подарками. Родители, переждав мои вопли, заставляли их «дяде Вале» возвращать. Отчеканив продиктованный ими текст, давилась в детской всхлипами. Не подозревая, какой мне даётся серьёзный урок - уметь самой отказаться от чьих-то щедрот. Ради, как после дошло, «так называемых», по катаевскому определению, независимости и свободы.
Надо же, всё то же самое, разве что мельчает калибр: нет Симонова, Катаева – там, у нас, в эмиграции, тоже нет Бунина. Снижена планка - обоюдно. Александр Журбин, Татьяна Толстая, Виталий Коротич отбыли, как уверяют дружно, разочаровавшись в Америке. Есть детали, но к чему мелочиться? Запало интервью с Т. Толстой в парижской русскоязычной газете, когда у неё не закончился в американском университете контракт – о чём, она, разумеется, не сообщила: верю Путину! Ну, молодец! Зачем только дедушку в разгар гласности, по телевизору, поносила как пособника сталинского режима. Её дедушка, Алексей Николаевич Толстой, тоже поверил в вождя. И не прогадал. Получил особняк и всякие соответствующие приятности. А Бунин, Нобелевку быстро спустив, нахлебников расплодив, одну лесбиянку последней своей любовью сочтя, растоптанный, изничтоженный вроде бы, сел за письменный стол и выдал «Жизнь Арсеньева».
Эмиграция той, куда и наша семья встряла, волны обозначена пренебрежительно «экономической». Недурно было бы спросить с самих себя, каждому: так или нет?
Что гадать: а если бы Бунин вернулся? Не вернулся. А мы? Мы ведь не физически, не жизнь свою, своих близких спасали. Нас там бы просто, привычно растлевали. Постоянно, планомерно, по всё той же схеме. Что самое страшное: незаметно.
Мне попался текст из интернета, автор Дмитрий Орешкин, директора аналитического центра «Меркатор» института географии РАН. Не поняла. Показалось: шутка что ли?
Прочла еще раз: «Даже самые отчаянные борцы за справедливость на практике все прекрасно понимают. Ребенка на учебу они отправят в Москву, а не в Семихватки. И лечиться, если что, постарались бы в Москве. Так же делать политическую или творческую карьеру... Так уж странно устроена реальность, что университет удобнее ставить поближе к центру, а не в каждом рабочем поселке. И крупный госпиталь тоже.»
Далее, с издёвкой: «Даешь Семихватский государственный университет! Даешь всем равный доступ к медицинскому обслуживанию! То есть онкоцентр с Каширского шоссе, Боткинскую больницу и центр сердечно-сосудистой хирургии им. Бакулева – сейчас в Семихватки!... Да еще, пожалуйста, Большой театр не забудьте - людям же надо культурно отдыхать. И тогда уж метрополитен заодно: народа в Семихватках сильно прибавится, придется решать транспортную проблему».
Нет, увы, не придётся. Текст Д.Орешкин опубликовал в «Новой газете», вроде бы от российских властей независимой. Березовский из Лондона, считается, газету содержит. Так вы что, коллеги-россияне, совсем что ли спятили? «Семихватка» - ваша родина и есть, за пределами Москвы вымирающая, безнадёжно спивающаяся, в очередной раз обманутая. Как вы смеете о своём народе судить вот так?
Моего мужа, работающего в департаменте здравоохранения штата Колорадо, часты командировки, куда он меня, как правило, прихватывает. Пока у него деловые встречи, заседания-совещания, шляюсь, изучаю жизнь американской глубинки. На самом деле, пилим на машине часов восемь-десять в Тмутаракань. И здрасьте: в отеле спортзал, бассейн, в номерах, пожалуйста, с интернетом связь. Засрань! Семихватка типичная. Две с половиной улицы. А на тротуарах скульптуры. Как-то в одном таком городке насчитала четыре магазина, с выставленными на витрине бальными туалетами, смокингами. Ну какого им надо рожна? Надо. Люди. Люди с неопровержимым, не оскорблённым ничем, никем чувством достоинства.
Нравится в такие городки возвращаться. Мой шнауцер Микки, старый, не успевал, еле переползал дорогу на зеленый, для пешеходов, свет. Машины ждали, пока мы с ним не переступим на тротуар. Встречные со мной здоровались, впервые видя.
И мне казалось: вот где я хотела бы родиться. Или, что важнее, умереть.