эля

Откуда я пришел, не знаю...
Не знаю я, куда уйду...

Николай Гумилев

Мы с Фромкой к восьмому классу прочитали все поэтические книжки из нашей районной библиотеки. Мы думали, что знаем всех поэтов, и гордились этим. Но когда приехавшая к нашей соседке тете Блюме племянница из Ленинграда Эля сказала, вопросительно глядя на нас:
-Был такой поэт на свете - Гумилев,- мы в недоумении пожали плечами: Мы о таком поэте не слыхали.
Эля приехала на месяц в Краснополье, и тетя Блюма сразу познакомила ее с нами, чтобы Эле было веселее и чтобы тете Блюме было спокойнее, так как мы хорошие дети.
Честно говоря, мы с девчонками в то время еще не имели дел. Про любовь мы знали только по книжкам. И появление Эли не то что бы нас смутило, но в нашей привычной мальчишеской жизни вызвало, как говорил Фромка, дискомфорт. Мы просто не знали, о чем с ней говорить и как себя вести.
До появления Эли девчонки были для нас другим миром, с которым мы не хотели иметь дело. Но с Элей мы не могли себя так вести, во-первых, потому, что тетя Блюма ее нам доверила, и, во-вторых, она нам понравилась. Я не скажу, что мы сразу влюбились в нее, хотя к восьмому классу уже многие наши мальчишки имели любовь, как говорил Еська, сын тети Дуси. Но к нам любовь пришла именно с Элей.
Мы были долговязые, стеснительные еврейские мальчишки-книжники, одетые, как братья-близнецы, в одинаковые, перешитые из папиных пиджаков толстовки с разноцветными вставками, у меня - синяя, а у Фромки –зеленая, на нас были полотняные штаны, вздутые на коленках, и наши прически украшали пионерские чубчики, кстати и краснопольские девчонки не особенно отличались внешним видом от нас, вся их одежда- это тоже были перешитые мамины кофты и платья, все это украшалось школьным фартуком и прической с косой.
Эля была совершенно другой: ее ярко-синее в белый горошек платье с воздушными рюшками на рукавах, изящные туфельки-лодочки и два огромных синих банта на голове сияли новизной специально купленного в магазине товара. Синие бусы на шее и маленькие голубые сережки в ушах дополняли ее великолепный наряд. Рядом с нами она была принцессой, неизвестно по какой причине попавшей в наше захолустье. Она была нас красивее, умнее и взрослее. И мы это поняли с первой минуты.
Единственной нашей гордостью осталось знание поэзии, и мы начали щеголять стихами с утра до вечера, отстаивая таким образом хотя бы крохи нашего мальчишеского самолюбия. Вначале Эля принимала такое наше превосходство, и пару недель мы были на высоте, но потом ей, наверное, это наскучило, и она сказала как бы между прочим:
-Был такой поэт на свете - Гумилев! Вы читали, мальчики?
Мы не читали. Мы даже не слыхали такую фамилию. Наша гордость рухнула к ее ногам. И распласталась перед ней, как раб, принесший владыке анчар.
И тогда она сказала, глядя на нас сверху вниз:
-Могу вам почитать. Но это должно остаться между нами. Он- враг народа.
При этих словах мы вздрогнули. Мы знали, что такое враг народа. Брат Фромкиной мамы дядя Шмерл, который жил в Гомеле, сидел в тюрьме как враг народа уже третий год, и тетя Хася третий год каждую ночь вскакивала с постели, заслышав на улице урчание машины: не за ними ли едут. Об этом в Краснополье знал только я.
Под большим секретом, именем всех вождей - Ленина, Сталина и почему-то Ворошилова, Фромка поведал мне эту семейную тайну.
Эля, заметив нашу настороженность, сказала:
-Я могу не читать, если вы боитесь...
Я посмотрел на Фромку. Он сжался, посмотрел на меня, я пожал плечами: как ты решишь, и он, на минуту задумавшись, тихо сказал:
-Читай!
Она сбросила с ног туфельки, вскочила на диван, как на сцену, и стала читать по памяти. Я сейчас не помню, сколько она нам прочитала стихотворений, кажется, два или три, но они нас покорили своей неожиданостью, в них было что-то от приключенских книг, которыми мы в то время увлекались, строчки были тугие, как паруса, наполненные ветром.
Кричит победно морская птица,
Над вольной зыбью волны фиорда,
К каким пределам она стремится?
О чем ликует она так гордо?

Я, как сейчас, слышу голос Эли, и нам кажется, что эта птица - она, и не стоит она на порванном нашем диване, а летит над нами, махая огромными белыми крыльями. Я не знаю, или она так хорошо читала, или сами стихи творили волшебство, но, глядя на Элю, мы видели не ее, а то, о чем она читала. С каждым стихотворением Эля преображалась, впитывая в себя таинственный мир строчек.

Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили - на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее,-

- произносила она и превращалась в дочь далекого Чада. Копеечные бусы на ее шее преврашались в янтарные, голубые сережки позванивали в ушах, как у волшебной пророчицы, а руки изгибались, будто змеи на восточном базаре.

Из красного дерева лодка моя,
И флейта моя из яшмы.
Водою выводят пятно на шелку,
Вином- тревогу из сердца.
И если владеешь ты легкой ладьей,
Вином и женщиной милой,
Чего тебе надо еще?-

- спрашивала она, спрашивали ее голубые глаза, по-детски припухшие губы, спрашивала вся ее изящная фигурка, напоминающая китайскую статуэтку, которую мы видели у краснопольского китайца Лейзера.

В темных покрывалах летней ночи
Заблудилась юная принцесса.
Плачущей нашел ее рабочий,
Что работал в самой чаще леса.

Нам казалось, что эти стихи поэт писал про Элю. Это она была принцессой. Нам очень хотелось узнать, откуда она знает эти стихи, но мы боялись спросить у нее об этом. И мы стали предполагать. Я подумал, что Эля их читала до того, как Гумелев стал врагом народа. Мы часто вырывали из школьных учебников стихи врагов. А Фромка предположил, что Гумилев - ее папа.
-Наверное, он сейчас в тюрьме, как наш дядя Шмерл?- сказал он.
-А может расстреляли?- сказал я.
-И может, поэтому, Эля приехала к тете Блюме,- высказал догадку Фромка.-Там ведь, наверное, все знают, что она дочка врага народа. И боятся с ней дружить!
-Наверное,- согласился я.
И тогда Фромка подговорил меня спросить у тети Блюмы фамилию Эли. Я долго выбирал подходящий момент, когда тетя Блюма будет одна. И однажды, увидев из окна идущую за водой тетю Блюму, отбросил книгу которую читал, схватил ведра и помчался со всех ног к колодцу, удивив маму своим рвением. Когда я у тети Блюмы спросил про Элю, она подозрительно посмотрела на меня:
-А на что тебе ее фамилия?
-А мы ей хотим книжку подарить,- сказал я. - И подписать ее на память.
- А гутэ зах,- подкупилась моими словами тетя Блюма.
У Эли оказалась обычная еврейская фамилия. Я сейчас не помню, какая. Фромка был разочарован, но жажда узнать что-нибудь еще про этого поэта не давала ему покоя.
-И откуда она знает эти стихи? Может, у нее дома книжка есть?
-Спроси! - сказал я.
-О врагах народа не спрашивают,- сказал он со знанием дела.- Ибо самому можно оказаться врагом. Мама все дядины письма спалила, и о нем у нас в доме не говорят.
И, может быть, мы так бы и не решились спросить у Эли, откуда она знает эти стихи, если бы она сама, зайдя к нам проститься, не сказала:
-А хотите, мальчики, я вам еще раз прочитаю стихи Гумилева?
-Хотим!- сказали мы в один голос..
И она прочитала. Она читала те же самые стихи, но теперь они звучали печально и запоминались печальными строчками. Печальные строчки этих стихотворний были слишком взрослыми для нас, но мы почему-то понимали их боль.

А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я ненужно-скучная любовница,
Словно вещь, я брошена в Марселе...

Мы жалели Элю. До слез, которые подкатывали к горлу.

...Ранним утром заспанный рабочий
Проводил принцессу до опушки,
Но не раз потом в глухие ночи
Проливались слезы об избушке..

И Фромка не выдержал, он пересилил страх и спросил:
-А ты еще какие-нибудь стихи этого поэта читала?
-Читала,- кивнула она.-У дяди есть все его книжки.
-Твой дядя поэт?- спросил я.
-Он был следователем ВЧК!- сказала Эля и добавила.- Он вел дело Гумилева. В 21-м году.
-Ого-го!- сказал Фромка.- И Гумилев до сих пор сидит в тюрьме?
-Его расстреляли,- сказала Эля.-Тогда.
Больше мы ни о чём не спросили. И она больше ничего не сказала.
Когда она ушла, Фромка раскрыл томик Лермонтова, который мы собирались подарить ей, и прочитал пару строчек:

- Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!

Потом посмотрел на меня и тихо сказал:
- Дантес не понимал, а они понимали!
-Окуда ты знаешь, что понимали?- спросил я.
-Раз столько лет хранят его книги- значит понимали,- уверенно сказал Фромка.
Я ничего ему не ответил. И больше в тот вечер мы ничего не сказали друг другу. Молча посидели и разошлись.
Назавтра мы проводили Элю до автобуса. Она нас поцеловала на прощание. Мы долго махали ей вслед руками. Потом возвращались вместе с тетей Блюмой со станции. И по дороге тетя Блюма вспомнила про книгу, которую мы обещали подарить Эле.
- Киндерлах!- растроенно сказала она.- А вы книжку забылись Эле подарить?!
-Забылись,- признался я.
Фромка подтверждающе кивнул.
А потом, когда мы остались одни, я сказал:
-А Эля ни при чем.
-Ни при чем, - согласился Фромка.

Рисунок М. Беломлинского