Маленький большой Человек

Каждое утро Алла С. просыпается с чувством тревоги, зная, что ей предстоят очередные мелкие стычки с 18-летней дочерью Ириной. Стычки, которые почти никогда не заканчиваются победой матери...
Если на улице стоит мороз, значит надо будет безуспешно упрашивать Ирину надеть шапку («Я не собираюсь портить прическу!»). Если на улице жара, значит надо будет столь же безуспешно советовать ей, что идти в колледж полуголой не совсем корректно («Сейчас все так ходят») Если накануне Ирина легла спать очень поздно (а такое бывает очень часто), значит, надо будет долго ее будить и напоминать, что постоянные опоздания могут отразиться на ее успеваемости («Наши профессора все равно ничему не учат»). И в любом случае надо будет ее уговаривать, чтобы она хоть что-то съела перед уходом.
Днем, на работе, Алла тоже не может отделаться от тревоги. Хочется позвонить дочери, узнать, благополучно ли она добралась до колледжа, хорошо ли написала очередной тест, купила ли что-нибудь в кафетерии или до сих пор ходит голодной. Хочется отчитать за то, что она сама не звонит матери. Рука тянется к телефону, но на полпути застывает в воздухе. Нет, еще рано. Надо выдержать время. Иначе опять придется выслушивать от Ирины упреки, обвинения в мелочной опеке, требования не контролировать каждый ее шаг. И напоминания о том, что она уже не маленькая девочка, а взрослая, самостоятельная девушка, которая может сама решать, что для нее хорошо, а что - плохо.
Тревога не покидает Аллу и вечером. Зайти в комнату дочери или нет? Если да, то под каким предлогом? Придумать новую басню об интересном фильме, который якобы расхваливают сотрудники? Или откровенно сказать, что ей хочется узнать, с кем Ирина без конца болтает по телефону (в чат-руме)? Может быть, надо просто-напросто нарезать фрукты, без стука открыть дверь и без церемоний потребовать у девушки, чтобы она их съела? Заодно - выразить свое нелестное мнение по поводу «свинарника» на ее письменном столе, и отчитать ее за то, что она до сих пор не притрагивалась к учебнику по математике (психологии, маркетингу)? А может быть, надо в очередной раз растормошить мужа, пробиться сквозь его инертность, традиционное «Аллочка, не делай из мухи слона!», попросить, чтобы он повлиял на дочь?
Алла долго колеблется, не зная, какой из вариантов выбрать. И в конце концов отвергает все – один за другим. Лучше не навязываться, не «возникать», не мозолить дочери глаза. Иначе можно окончательно ее потерять, утратить жалкие остатки авторитета... Алла продолжает сидеть в кресле перед телевизором, тупо глядя на экран, не понимая, что там происходит, стремясь подавить свои страхи. В 12 часов отправляет спать начавшего клевать носом мужа. В час, а то и в два ложится в постель сама, предварительно постучавшись в дверь Ирины и пожелав ей спокойной ночи. А утром все начинается сначала...
В жизни каждой матери наступает нелегкий период, когда ее дети начинают рваться вон из гнезда, а она считает, что они еще не готовы к полету, не стали взрослыми, самостоятельными людьми.
Каждая мать понимает под этой незавершенностью что-то свое. Ребенок недостаточно знаком с изнанкой жизни. Не может сам определять, что для него лучше. Легко поддается влиянию. Не приучен к правильным моделям поведения. Не знает, чего хочет от жизни...
Вот если бы ей, матери, дали еще несколько лет, в течение которых она могла бы контролировать своего сына или дочь! Тогда она, мать, успела бы довести свое дело до конца и сделать из ребенка зрелого, благоразумного, по-настоящему независимого человека. Объяснить, что люди далеки от совершенства, и далеко не каждому можно так доверять, как своим родным и близким. Внушить, что будущее не стоит подвергать риску ради нелепых модных тенденций, мимолетных увлечений и стремления быть самой красивой или самым сильным. Но, увы, никто не даст матери эти лишние «несколько лет», никто не аннулирует столь тяжелый «переходный период», когда ребенку кажется, что он уже большой, а матери, - что он еще маленький.
В иммиграции тяжесть «переходного» периода усугубляется несколькими факторами. Первый: мы ехали в США «ради детей» и хотим, чтобы им здесь жилось лучше, чем жилось бы в России и других постсоветских странах. Второй: в силу своей занятости и привыкания к американской жизни мы не можем дать детям даже то, что могли бы дать в России и иже с ней. Третий: большинство нынешних родителей относятся к поколению бэбибумеров – мечтателей и «перфекшенистов», которые хотят вырастить из своих детей совершенных людей и с трудом смиряются с малейшими недостатками в их характере, с малейшими своими промахами в воспитательном процессе. Четвертый: «русские» родители и их американизированные дети по-разному отвечают на вечный вопрос: «Что такое хорошо, и что такое плохо?» Пятый: родители привыкли к стандартной советской модели жизни - школа, вуз, работа, женитьба, дети, - и американское разнообразие их пугает. Шестой: дети быстрее осваивают английский язык, быстрее вписываются в американскую реальность, чем родители.
Наконец, седьмой: в Союзе момент морального и материального отделения детей от родителей наступал гораздо позже, чем в Америке, а бывало, что не наступал никогда. В Союзе родители могли контролировать детей на протяжение всей жизни: когда они учились в вузах, влюблялись, женились, начинали работать, продвигались вперед по службе, обзаводились собственными детьми. Мизерные зарплаты, пресловутый «квартирный вопрос», знакомства, связи, накопленный жизненный опыт, который мог пригодиться детям, ибо в стране мало что менялось на протяжение десятилетий, – все это давало родителям возможность не обрывать пуповину и прикрывать детей своими теплыми крыльями.
Здесь, в Америке, дети начинают качать права в очень раннем по понятиям экс-советского гражданина возрасте. Одни – в 17-18 лет после поступления в колледж. Другие – в 13-14 лет, после перехода в high school. А третьи – еще раньше. И тогда во многих семьях разыгрываются драмы – со скандалами, истериками, рукоприкладством, даже вызовами полиции...
Именно такая драма произошла в семье одной моей приятельницы (назову ее Верой), чья дочь (назову ее Катей) взбунтовалась в 15 лет. Условия для столкновения, вернее, для разрыва, были идеальными – нарочно не придумаешь. Консервативный отец, который долго не мог найти работу и впал в депрессию. Сверхзанятая мать, которая почти с ходу нашла престижную работу и боялась ее потерять. И единственная дочь – гордость и надежда родителей, - которая в результате оказалась предоставленной самой себе. К тому же Вера и ее муж вступили в брак достаточно поздно, дочь у них родилась, когда им уже было далеко за 30, и они понимали ее хуже, чем понимали бы более молодые родители.
Катя ходила в обычную “паблик скул”. Училась неплохо. В выходные подрабатывала в аптеке. Подумывала о профессии медсестры. А по вечерам – в компании других мальчишек и девчонок – шла в ближайший парк, где подростки болтали, шутили, флиртовали, курили, высмеивали учителей и боссов. Обычная компания американских подростков. Но для Веры, и особенно ее мужа, друзья дочери не были “обычными”. Вызывающая одежда, татуировки, сигареты (а может быть, и наркотики?!), разговоры о сексе (а может быть, и приобщение к сексу?!) Такого ли они хотели для дочери?!
Словом, родители категорически потребовали у Кати, чтобы она порвала со своими дружками и подружками. А Катя в ответ заявила, что она “уже не маленькая, и сама знает, что для нее лучше...” Она действительно считала себя взрослой. Возможно, даже более взрослой, чем отец, то ли растерявшийся, то ли не желающий снизойти до простой работы. Более взрослой, чем мать, дрожащая перед своим начальством и забросившая заботы о семье. И Катя действительно была уверена, что в ее поведении нет ничего необычного и предосудительного. Она училась, работала, думала о будущем. А то, что ее представления о будущем не соответствовали мечтам родителей, - тут она была не виновата. Давление родителей натыкалось на стойкое сопротивление девочки. А когда отец перешел к рукоприкладству, она вызвала полицию...
Конечно, далеко не все “русские” семьи доходят до таких крайностей в “переходный период”. Большинство родителей, подобно Алле, занимают умеренную, вернее, нечеткую позицию. То вспоминают старые добрые представления о непререкаемом авторитете родителей и беспрекословном подчинении детей, то возвращаются к новым, либеральным понятиям о дружеских, равноправных отношениях между поколениями. То осыпают детей упреками и требованиями, то боятся сказать им лишнее слово, опасаясь их “окончательно потерять”, а значит – утратить последние шансы довести процесс их воспитания до конца.
А может быть, этот процесс никогда не завершается? Вернее, может быть, процесс воспитания ребенка перерастает в процесс влияния на взрослого человека? Может быть, на каком-то этапе нам, родителям, следует признать, что дети стали зрелыми людьми, и с ними надо вести себя соответственно, если мы желаем хоть в чем-то их изменить?