«САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ - БЫТЬ В ОППОЗИЦИИ...»

В Москве, неподалеку от Павелецкого вокзала, на берегу Москва-реки, высятся оригинальной архитектуры многоэтажные башни Российского культурно-делового центра «Красные холмы». Идея его создания принадлежит человеку широко известному, но не на строительной, а на сценической площадке - лауреату Государственной премии, сопредседателю Союза театральных деятелей России, драматургу Михаилу Шатрову. Ныне президент совета директоров акционерного общества «Москва. Красные холмы», он взвалил на свои, далеко не богатырские, плечи все тяготы стратегических проблем строительства и работы этого великолепного сооружения, подобного парижскому «Центру Помпиду» и нью-йоркскому Карнеги-холлу, где соседствуют различные сферы деятельности человека: наука, культура, бизнес. Сегодня в концертных залах «Дома музыки», ставшим излюбленным местом меломанов, концертируют мировые знаменитости, а на аренду помещений в бизнес-башне стоит очередь иностранных инвесторов.
С Михаилом Филипповичем беседуют корреспонденты «РБ» в Москве Майя Немировская и Владислав Шницер.
- Но почему Шатров Когда ваша настоящая фамилия Маршак?
М.Ш.: - Вы правы я - Маршак, к тому же еврей. Известный поэт Самуил Яковлевич Маршак - родственник моего отца. Они дружили, часто общались. Но настало время, когда знакомство с нашей семьей стало опасным. Дело в том, что родная сестра моего отца была женой видного политического и государственного деятеля Алексея Ивановича Рыкова, открыто выступавшего за изменение сталинского курса построения социализма. В 1937-м его, в то время наркома связи СССР, объявили «врагом народа» и расстреляли, а заодно и моего отца. Мама запретила нам с братом упоминать о родстве с Самуилом Яковлевичем, чтобы не навредить ему. В сентябре 49-го арестовали и маму, отправили на вечное поселение в Сибирь, освободили лишь после смерти Сталина – в 1954-м.
С Самуилом Яковлевичем мы впервые встретились в 1955-м. Узнав, что в Театре юного зрителя готовится спектакль «Чистые руки» по пьесе какого-то Михаила Маршака, он позвонил мне и пригласил к себе. Мы долго беседовали, он рассказывал историю нашего рода. А потом сказал, что в литературе не должно быть двух Маршаков, что это будет мешать и мне, и ему. Так появился псевдоним «Шатров». Это была фамилия моего любимого героя в «Чистых руках». Пришлось ему дать другую.
- Самуил Яковлевич принимал участие в вашей творческой судьбе?
М.Ш.: - Никогда. Мы виделись-то раза три-четыре. Моим учителем был блестящий публицист, главный редактор «Московских новостей», один из ярчайших шестидесятников, Лен Карпинский. Сын старейшего соратника Ленина Всеволода Карпинского, которого Сталин не посмел тронуть в годы репрессий, Лен все же получил «звание» сына врага народа - им была объявлена его мать. Правда, арестовать ее не смогли – когда за ней пришли чекисты, она, тяжелобольная, доживала свои последние часы. Вскоре после ХХ съезда КПСС, на котором Н.С. Хрущев развенчал культ личности Сталина, произошла моя встреча с историком Владленом Логиновым. Дружба с ним на многие годы определила круг моих интересов и принципы, коими поступаться нельзя. В литературу же меня вводили драматурги Алексей Арбузов, благословивший на занятия общественно-политической тематикой, Виктор Розов и Александр Штейн. Мои учителя - они.
- Вы и ваша семья пострадали от советской власти так, что дальше некуда: отец расстрелян как враг народа, мама, учительница немецкого языка, наречена немецкой шпионкой и сослана в Сибирь на вечное поселение...
М.Ш.: - Меня и старшего брата удивительным образом не тронули, даже не выслали из Москвы. Материально мы нуждались безмерно. Я, старшеклассник, к физической работе был непригоден: в 1942-м в Самарканде, куда мы эвакуировались, переболел сыпным тифом, после чего начались проблемы с сердцем. Брат оканчивал институт, женился, у него родился сын. Тянуть меня ему стало не под силу. В январе 1950-го я в поезде «Москва-Пекин» отправился в Тюмень к маминому брату - Льву Александровичу Маньковскому. В прошлом ректор Горьковского университета, доктор наук, профессор и тоже «враг народа», правда, отпущенный из лагеря умирать, таким стал доходягой, он работал лаборантом в Тюменском пединституте, ректором которого был его бывший ученик.
Дядя, встретив меня, поздоровался с каким-то пассажиром из мягкого вагона. Мы шли по платформе, когда вдруг раздался крик «стой!» и лай собак. Все остановились: из тюремного вагона выгружали арестантов. Среди них мы одновременно увидели: я - маму, дядя - сестру. Дядя успел зажать мне рот ладонью, чтобы я не окликнул маму. Оказалось, человек, с которым он поздоровался, секретарь Тюменского обкома партии, выдал ему разрешение на работу. Дядя мог бы ее потерять, если б выяснилось что среди арестантов его сестра. Так, того не ведая, мы с мамой в Сибирь ехали вместе. В конце-концов ее определили в село Большой Улуй под Красноярском.
- Как случилось, что вы, «поруганец» советской власти, фактически посвятили ей все свое творчество? Ведь все ваши, ставшие в советское время культовыми, пьесы: «Чистые руки», «Большевики», «Именем революции», «Диктатура совести», «Красные кони на синей траве», «Так победим», «Шестое июля», «Брестский мир», «Погода на завтра» и другие - они о пролетарской революции, большевиках-коммунистах, Ленине, его соратниках...
М.Ш.: - Я написал тридцать с лишним пьес, свет увидели лишь немногие, остальные запретил Главлит как «подрывающие устои советского режима». Цензура отлично угадывала заложенную в моих пьесах иносказательность. В журнале «Современная драматургия», публиковавшем материалы из Архива ЦК КПСС, есть об этом резолюции бывших «партийных идеологов» Зимянина, Суслова, Фурцевой. Сохранился «исторический документ» - обращение к главе КГБ СССР Юрию Андропову директора Всесоюзного института марксизма-ленинизма академика Егорова с просьбой запретить во МХАТе мою пьесу «Так победим».
Да, мои пьесы – о революции, большевиках, коммунистах, советской власти, но ни одна не прославляет «казарменного социализма». Я выступал против этого режима, который ненавидел, но при этом любил свою страну. В том, что произошло с ней, виновна не она сама, а вершившие в ней власть. например, главная тема пьесы «Большевики» – проблема насилия и революции, иначе говоря, террора. А в «Шестом июля» я показал честную женщину с иной точкой зрения на происходящее в стране, что было ужасающим и наказуемым нарушением устоев!
- Немало внимания в своем творчестве вы уделяли Ленину. Что он для вас?
М.Ш.: - Какой бы грязью сейчас ни обливали Ленина, он, безусловно, грандиозная личность. Насколько это было возможно, я изучал «ленинскую тему» и здесь, и за границей. Весь шквал опубликованных недавно материалов мне известен давно. Время заставляет как-то иначе оценивать некоторые события.
Слышу и читаю много всякой лжи, особенно о том, что в 1918-м власть в стране захватили едва ли не шпионы немецкого генштаба. Кстати, в свое время комиссия американского конгресса, изучавшая документы, якобы подтверждающие этот факт, признала в них явную фальшивку.
В то же время совершенно точно можно назвать виновника провала дела октябрьской революции. В первую очередь – коммунисты; во вторую – коммунисты, в третью – коммунисты. И Ленин когда-то предупреждал: никто, кроме коммунистов, не может помешать делу коммунистов; никто не сможет скомпрометировать их лучше, чем они сами себя. Так оно и произошло. Не зря цензура, в свое время настойчиво старалась вымарать эти слова из пьесы.
Я не участвую в работе компартии России. Почему? Да потому, что она никаких выводов из событий прошлого не сделала. Не пожелала признать факт того, что в трагедии, произошедшей в СССР и происходящей сегодня в России, виновата прежде всего компартия. Не ЦРУ, не ЦРУ плюс ФБР, плюс Моссад, а Коммунистическая партия Советского Союза. Ее руководители, образно говоря, должны сидеть на скамье подсудимых и отвечать за миллионы безвинно убиенных в годы сталинских репрессий, за жертвы В еликой отечественной войны, за убийство Михоэлса и членов ЕАК, за сегодняшние события на Кавказе, за обнищание народа... Можно ли двигаться вперед, даже не попытавшись проанализировать причин своего поражения?
- Но вы не принимаете участия и в демократическом движении России.
М.Ш.: - Я очень рано начал ездить на Запад, встречался там с людьми, раскрывшими мне изнаночную сторону западной жизни. Никогда не был сторонником капитализма, а тем более вот такого современного российского - не капитализма, а воровизма. Здесь, на «Холмах», нахожусь достаточно высоко, чтобы видеть: элита, власть погрязли в коррупции. Интеллигенция же сегодня, если сама в том и не участвует, спокойно взирает на это. Разве не мы, интеллигенция, виноваты в том, что на сцену выводятся не подлинные проблемы общества - огромные, катастрофические, а «проблемы» о том, что у кого находится между ног и как оно работает? Разе не интеллигенция виновна в том, что современное российское телевидение оболванивает народ, растлевает молодежь, превратилось в мастер-класс бандитизма?!
Многое не устраивает меня в современной России. В первую очередь– работающая на лжедемократию идеологическая система. именем демократии она прикрывает гигантское воровство.
Все мои пьесы были направлены против предыдущего преступного режима. Я и мои единомышленники - драматурги, режиссеры, артисты – пытались расшатать тот строй, очистить его от грязи. Но прошло время, и вместо того, чтобы очиститься, он стал еще мутнее и грязнее. Государство, провозгласившее свою экономику рыночной, в действительности выстроило гнуснейший базар с абсолютным отсутствием понятия о нравственности, чести и морали.
Происходящие ныне в стране политические и экономические процессы настолько тревожны, что, думается, долго так продолжаться не может. Молчать люди не будут. Боюсь, страна на пороге серьезных общественных катаклизмов. Бездарная базарная экономика, работающая в угоду избранных, сделала большинство людей нищими, лишила их возможности нормально дышать. Самый строгий счет за это - к интеллигенции, к самому себе. Мы проглядели, как взамен демократии нам подсунули «нечто», с претензиями на капитализм. Хотя с истинным капитализмом он не имеет ничего общего. На месте американцев и европейцев я бы за один стол с ним не садился.
Трагедия, что наша левая интеллигенция, ориентированная на социал-демократическую модель развития общества, включающую в себя идеи социальной справедливости, которую, кстати, поддерживаю и я, не выдвинула ни одного безупречного харизматического лидера, способного возглавить это движение. Его сегодняшние лидеры оказались слишком маленькими для такого большого дела...
Мой давний знакомый, итальянский коммунист Джан-Карло Паетта сказал однажды: «Я хорошо понимаю ваших Зиновьева и Каменева, которые испугались развития событий в октябре семнадцатого. Самое прекрасное - быть в оппозиции. Самое страшное - получить большинство, а вместе с ним - ответственность за страну».
- Последних 15 лет в театрах нет ни одного вашего спектакля. Неужели вы не вернетесь в драматургию? Стали бизнесменом?
М.Ш.: - Никакой я не бизнесмен. С самого начала оговорил свое категорическое неучастие в финансовых проблемах акционерного общества; этими вопросами должны заниматься профессионалы, а не драматурги и поэты. Последнюю пьесу «Может быть...» я написал в 1993-м для знаменитой английской актрисы Ванессы Редгрейв. Западная пьеса на американском материале времен комиссии по антиамериканской деятельности - своеобразный их тридцать седьмой год. Я б продолжал писать, будь на душе спокойно. Сейчас не хочется. Не нравится, не приемлю происходящее в России. Больше всего расстраивает среда, в которой жил, живу и работаю - интеллигенция. Не хочется ходить в театр, не хочется общаться с коллегами. После кончины моего друга Олега Ефремова, не изменившего своим взглядам, осталось несколько старых друзей, с ними и общаюсь.
Вернусь ли в драматургию? Давно обдумываю пьесу о Сталине. Но не о «вожде мирового пролетариата, палаче своего народа» и т.д. Еще в начале 90-х мне повстречался его охранник и рассказал потрясающую историю, которая и ляжет в основу пьесы. Мне и самому давно интересно понять Сталина-человека. Что переживали его дети, внуки, не имевшие даже права доступа к нему? Почему этот всесильный диктатор умирал в одиночестве?
-Но если в России вам так муторно, что не можете писать, почему не уезжаете на Запад, в Америку?
М.Ш.: - С Леном Карпинским мы много говорили о судьбах нашей страны, и Лен как-то произнес фразу: «ненавижу, любя». С тех пор эти слова стали формулой моей жизни, ее внутренним смыслом, определили направление поисков в драматургии. Я ненавидел прошлый, лживый политический режим нашей страны, не приемлю и сегодняшний, но преданно люблю Россию. Потому и не уезжаю.
Майя Немировская,
Владислав Шницер
Москва