РУССКИЕ НОЧИ В МАНХЭТТЕНЕ

Музыкальное половодье
Я хожу на эти мероприятия через раз – что-то вечно мне мешает, и почти о каждом пропуске я сожалею. На этот раз отменила намеченную раньше встречу и отправилась на очередной русскоязычник, который поэтичнее было бы наречь «русскими ночами» - по названию когда-то очень популярного произведения Владимира Одоевского. Даже не знаю, как определить жанр этой книги – роман не роман? сборник притч, рассказов и философских трактатов? русский «Декамерон»? А как определить жанр русскоязычников, которые я самовольно переименовала в «русские ночи»? Название одно и то же, а тема и место действия меняются. Сегодня это доклад с прениями о русской истории, завтра - воспоминания о встречах с Бродским, послезавтра – культурная ось Москва – Петербург. То же с местами действия: пентхаус преуспевающей бизнесвумен с видом на океан в Бруклине, квартира известного врача на 5-й авеню с видом на пруд в Центральном парке, а на этот раз – тот же Центральный парк, но вид с угла Сентрал Парк Уэст и 94-й в квартире американского адвоката Джулиана Лоунфелда, поэта, музыканта, полиглота, переводчика Пушкина, Лермонтова, Цветаевой. Только что вышел его солидный пушкинский том в издательстве «Зеленая лампа» с параллельными текстами – оригинала и перевода. Когда мы знакомились, я подарила Джулиану мою книжку «Невыносимый Набоков», и он тут же рассказал, что Набоков останавливался в Берлине у его деда, известного издателя, но дед его терпеть не мог за снобизм. «А я – за то, что у нас разные принципы перевода», - шутя добавил Джулиан, имея в виду весьма спорный перевод Набоковым «Евгения Онегина» (в четырех томах – у меня есть это уникальное издание). [!]
Этот русскоязычник – собрание нью-йоркской русскоговорящей интеллигенции под спонсорством Комитета международного интеллектуального сотрудничества (президент - известный американский математик Федор Богомолов, действующий и.о. - Юрий Магаршак) – был с музыкальным уклоном, вплоть до жалоб нижних соседей после одиннадцати часов, когда за рояль сел очередной исполнитель – Борис Берлин, с его виртуозной пробежкой по клавишам немного разбитого рояля. Был здесь и замечательный вокал – русские романсы в исполнении Вероники Фандлер под аккомпанемент Александра Резника, а началось все с цыганских романсов в исполнении Сергея Побединского. Может быть, музыки было даже слишком много, но она была хорошая и лирическая, что уравновешивало этот неожиданный крен. Музыка всегда присутствовала на русскоязычниках, но в качестве, что ли, гарнира, а здесь явно доминировала.
Замечательно музицировал и пел хозяин дома, но главное – он читал свои переводы. Прежде всего – из упомянутой книги Пушкина с параллельными русскими и английскими текстами, плюс еще не опубликованные переводы других поэтов. Поразительно, как ему удалось перевести его любимое стихотворение Лермонтова, которое, мне казалось, непереводимо по определению. Вот два этих текста – пусть читатель сам оценит:

Лермонтов
Перевод Джулиана Генри Лоунфелда

Есть речи – значенье
There are certain phrases –
Темно иль ничтожно! –
They may have no meaning
Но им без волненья
But how the heart races
Внимать невозможно.
Upon their first hearing!
Как полны их звуки
How full those sounds artless
Безумством желанья!
Of madness that’s blissful!
В них слезы разлуки,
Of sharp tears of parting
В них трепет свиданья.
And panging of trysting!
Не встретит ответа
The world doesn’t answer
Средь шума мирского
In its own noise writhing
Из пламя и света
When that word first glances
Рожденное слово;
From fire and lightning!
Но в храме, средь боя
But in the cathedral,
И где я ни буду,
Or battle, wherever
Услышав, его я
I am, on first hearing,
Узнаю повсюду.
I’ll know it forever.
Не кончив молитвы,
My prayers abandoned,
На звук тот отвечу,
Its call will be heeded,
И брошусь из битвы
I’ll flee from the battle,
Ему я навстречу.
And fly off to greet it!
Хотя этот русскоязычник протекал свободно и каждый делал на нем кто во что горазд, а мог и ничего не делать, а только слушать других, есть и пить, но так случилось, что он совпал с православным Рождеством, и это в какой-то мере определило его жанровый окрас. Его официальная повестка дня – самые странные, с уклоном в метафизику или мистику, истории, которые случились с рассказчиком. Среди рассказчиков были Федор Богомолов, Натан Коган, Жанна Левич, Юрий Магаршак, Владимир Соловьев и другие. Были также среди присутствующих те, кто обещал свой рассказ, но слово свое не сдержал и промолчал: Владимир Козловский, например. Я тоже промолчала, но по другой причине – у меня еще не прошла простуда, и я боялась, что посреди рассказа меня скрутит кашель. Вот эта ирреальная история, случившаяся со мной в реале, чему есть объективный свидетель.

Призрак на стене
Короткая преамбула.
Отношения у меня с моим отцом, мягко говоря, не сложились. Не вдаваясь в подробности – он пил, буянил, устраивал скандалы и исковеркал, а точнее, испоганил нашу с мамой и моей сестрой жизнь. Поэтому я с ним прекратила отношения сразу же после замужества, задолго до нашего переезда из Ленинграда в Москву, а из Москвы – в Нью-Йорк. И перед отъездом, и здесь, в Америке, никаких сведений о нем не имела, да, признаться, и знать не хотела.
И вот однажды, поздно вечером, сидим мы с Володей на диванчике в отеле «Люцерн» на 79-й улице, где мы поначалу жили в Нью-Йорке. Лампу не включали, было темно, и только стенка слева от нас была четко озарена светом от уличных фонарей. И вдруг вижу, на этой стене, как на ярком экране, возникает ненавистный мне профиль отца. Который я никогда не забуду и ни с кем не спутаю, потому что память обиды сильнее памяти любви. Профиль этот был горизонтальный – отец лежал навзничь, головой, похоже, на подушке, где-то в неведомом мне пространстве. Видение четко и даже слегка объемно, без всякого потустороннего туманчика вырисовывалось на белёной нью-йоркской стене.
Моя первая реакция была абсурдной. Чары ирреальности не дошли до меня, и я с раздражением подумала, что отец достал меня даже в Америке. Что ему еще от меня нужно? А затем вступило в силу потустороннее.
Я была настолько потрясена, что решила - это мое личное привидение, мой личный призрак. Как у Гамлета. Но когда я указала на этот профиль - крупно дрожащий на экране, как наведенный из кинопроектора, - Володе, он тут же признал в нем моего отца. Видение продержалось больше минуты и исчезло так же внезапно, как и возникло. Это было 30 сентября 1977 года.
Из-за этого призрака у меня умерла мечта. Ведь точно так же, как мой отец, закатывая скандалы ревности моей матери, утверждал, что я не его дочь, я тоже мечтала и даже очень надеялась, что он не мой отец. А теперь, после этого мистического явления, я вынуждена признать несомненное с ним физическое родство.
Спустя три недели я получила от мамы письмо, и в нем – вырезка из «Вечернего Ленинграда» с сообщением в траурной рамке о смерти старого большевика Константина Николаевича Клепикова. Это мой отец. В некрологе было сказано, что он скончался 30 сентября.
Вот и вся моя история. Но я до сих пор не понимаю, что метафизически связывает меня с человеком, которого я ненавидела все мое детство.
Но и без моей (и не только моей) нерассказанной истории русскоязычник в доме Джулиана Генри Лоунфелда удался и затянулся за полночь.