НЕИЗВЕСТНОЕ ОБ ИЗВЕСТНОМ

Рассказывает Александр Рошаль, главный редактор журнала «64-Шахматное Обозрение», заслуженный тренер России (Один из монологов шахматного гуру, «Независимая газета, декабрь 16, 2005, www.ng.ru/saturday/2005-12-16/15_roshal.html)

О родителЯх, родине и патриотизме
Я – ЧСИР, член семьи изменника родины. Отца арестовали как автора одной из первых конституций Израиля в день, когда мне исполнился год (Александр Рошаль родился в августе 1936 года – Р.В.). И расстреляли. Спорил, понимаешь, с Кагановичем, каким должен быть настоящий еврей... Выражаясь их языком, отец был расстрелян по делу. Мать провела 18 лет в тюрьме, лагере, ссылке (где я с ней был на поселении с 9 до 16 своих лет). Казалось бы, мне прямая дорога в диссиденты. Корчной вопрошал: как же он предал родителей и свою жизнь, стал служить этому государству?! Может, сказалось воспитание – от меня скрывали все это, при мне об этом говорили на идиш. Опасаясь, что я вырасту народным мстителем, и панически боясь, что и со мной произойдет нечто подобное, семья избегала любых рассказов на эту тему. Это потом я узнал, что отец написал книжку «В тисках аграрного кризиса» и все остальное... А сразу после ареста родителей чуть раздавался стук в дверь – меня прятали под огромным столом со скатертью до пола, чтобы не забрали в детдом. Потом уже оформили на бабку опекунство... Когда мне было 9 лет, брат матери привез меня к ней в Казахстан. Она ждала нас на полустанке, стояла в телогрейке, плакала... Дядя сказал: «Иди, это твоя мать». Я было пошел, но испугался и вернулся к нему. Считаю, что это моя большая подлость – уже пора было что-то чувствовать. Мама всю жизнь оставалась под гнетом того, что произошло, реабилитировали ее позднее всех – в 1956 году. Как-то я дал ей прочесть рассказ «Саночки» Георгия Жженова, проведшего 17 лет в лагерях. Прочтя, она сказала: «Он там точно был». Потом, в разговоре со Жженовым, я пересказывал ее лагерную историю, и он сказал: «Она там была». Эта параллельность восприятия – как их лагерное братство для меня... (За неделю до этой публикации, 8 декабря 2005 года, на 91-м году жизни умер Георгий Жженов, великий российский артист, один из немногих, кого называли «совестью нации» - Р.В.)[!]
Когда слышу «Сталин», у меня рука, что называется, тянется к пистолету. Не могу спокойно слышать. А в 53-м году я, ставший первым медалистом Актюбинской школы рабочей молодежи, писал в выпускном сочинении, вошедшем в сборник лучших, что умер наш рулевой, который дальше всех видел. Притворялся ли я тогда?.. Однажды я проснулся в холодном поту – мне приснилось что-то дурное про Сталина. И какое было счастье, когда я понял, что это только сон!
В брежневские времена я много ездил по всему миру. Поначалу выпускали редко и с трудом – все места в делегациях были давно расписаны. В 1975 году Карпову в Милане устроили турнир-экзамен – мол, покажи, чего стоишь, новый чемпион без матча с Фишером? Меня опять «отцепили» в последний момент. А Толя – кулачком по столу: не приедет Рошаль на турнир – позвоню в ЦК. Я там работал на все газеты, радио, ТАСС, еженедельник «64». В записной книжке – пометки, для кого какая мысль и фраза, дабы не повториться. Заработал себе болезненный «телефонный купол», диктуя сутками в разные редакции. Врач зафиксировал за 23 дня среднесуточную «норму» сна – меньше четырех часов. Потом неделю возили нас по Италии, а я, честное слово, засыпал иногда стоя – как трудовая лошадь. Вот тогда бы мне, блатному, и завидовали бы иные из коллег. Ну а такого, как в Багио, они и вовсе не нюхали. Мне предлагали остаться на Западе – в 78-м году на матче в Багио и потом, в 81-м, в Мерано – люди, сочувствовавшие Корчному. Понятно, без его ведома. А может, от нашего «ведомства». Я тогда вспомнил не Кремль с голубыми елочками, на реку Илек в Казахстане и заключенных – как они по грудь в воде режут камыш на циновки, с неба летят белые мухи и среди заключенных – моя мама... И поезд из пары вагончиков, ходивший между Актюбинском, нашим жилгородком и зоной, прозванный зеками «Доходягой».
Это – моя страна, а не ваша, старые и новые начальники! Моя родина – Малый Комсомольский переулок, где я родился в коммуналке и где арестовали отца. Если мне не нравятся самозванцы из «государственной безопасности», это не значит, что мне не люба моя страна. Я не могу долго находиться за границей, я – здешний. Я – русский еврей, русский по воспитанию, по жизни – я более русский, чем многие представители титульной нации. Только вы уж и мою национальность не трогайте.
Когда приехал впервые в Израиль, черт знает, какие сильные чувства испытал, восторгался, изумлялся... Но сколько злобного услышал от наших выходцев: «Да будь она проклята, Россия, как нас там давили». Видел я там и «патриота» – в Союзе он был завстоловой автозавода, кормил тысячу человек, а отпускали ему продуктов на три тысячи – «Вот я наваривал! Мамаша сюда вызвала – делать нечего, надо тут что-то придумывать». И подобные смеют упрекать таких, как я! Категорически отрицаю также, что вернувшийся нынче в страну и учащий меня жить якобы диссидент имеет на это право. Хотя, конечно, есть очень-очень настоящие личности.
Я не революционер – может быть, потому, что у меня отбили охоту, вырезали этот аппендицит – так считает Корчной. В 72-м году смотрели мы с ним в Белграде «Доктора Живаго», после сеанса к нам подходили люди, сочувствовали, как тяжело в вашей стране жить. Так лучшего защитника и пропагандиста советского государства, чем Корчной, на тот момент не было! Потом жизнь развела по разные стороны баррикад, а недавно он подписал мне свою книгу – «Рошалю, моему друговрагу». Он, как и Каспаров, должен ведь помнить, кто способствовал проведению их уже отмененного претендентского матча. И вообще мне есть что напомнить и не перед кем оправдываться ни за то, что я много ездил, ни за то, что я много писал, ни за то, что чего-то добился в шахматном деле. Самая большая для меня трудность по жизни – быть правильно понятым. И я криком требую, чтобы никогда не говорили, будто я что-то предал – свою родину или память отца.