Жертвы бесамГлава 17. Мэри: «комлекс выбившегося в люди»

Начало см. “РБ” №22-37 (475-490)

Комплекс «выбившегося в люди» олицетворяла для меня жена Нодара Мзия. Если бы я не знала предысторию их брака, я бы, наверное, гадала, почему он женился на этой провинциалке с ее ограниченным честолюбием и еще более ограниченным воображением.
В основе «комплекса выбившегося в люди» - желание возвыситься над своим окружением, стать посредником между ним и «большим миром». «Я – не такой (не такая), как мои братья, сестры, родители, родственники. Я сумел (сумела) стать выше их всех, завоевать достойное положение в мире больших господ, хозяев жизни. Более того, я стараюсь сделать все возможное, чтобы моим близким тоже что-то перепадало от этих господ, или по крайней мере чтобы эти господа их не притесняли. Мои близкие должны осознавать мою особую роль и, следовательно, - носить меня на руках, петь мне дифирамбы и оказывать особые почести...»
В Тбилиси Мзия была невесткой «большого» Соломона Иосебашвили, и это давало ей безграничные возможности для проявления (удовлетворения) своего главного комплекса. В Америке возможности поначалу сузились, и ей приходилось довольствоваться малым: притворно жалеть или открыто унижать меня и моих детей. Она часто и с удовольствием высвечивала существующий между нами социальный барьер, подчеркивая, что живет в собственном особняке, а не в съемной квартире, что отоваривает заработанные Нодаром деньги в роскошных магазинах, а не в «русских лавках», что ее дети учатся в дорогих частных школах, а не в иешиве для иммигрантов. Потом, по мере того как Нодар приобретал статус одного из «лидеров» иммиграции, Мзия возвращала свое былое положение и с удовольствием показывала уже всем грузинским евреям в Квинсе, что возвысилась над их средой, получила доступ в круг избранных - Шехтеров, Смирновых и Хазиных.
В воскресенье 22 мая, когда я рассказывала Георгию о Мзии и «комплексе выбившегося в люди», он смеялся от души, хотя казался удрученным и подавленным. «Твоя Мзия – не уникум, - сказал он наконец. – У моей бывшей жены Бэллы «комплекс выбившегося в люди» тоже очень ярко выражен, хотя она в юности была не дочерью мелкого бизнесмена из Кутаиси, а подающей надежды актрисой из Москвы. Вообще этот комплекс свойственен многим нашим иммигрантам и особенно «лидерам». Разве не все они метят на роль посредников между русскоязычными иммигрантами и большой Америкой? И такие, как Игорь Гринберг, которые откровенно втираются в доверие к американским политикам, и такие, как Юджин Шехтер, который вроде бы сам лезет в политику и намеревается сбросить одного из «хозяев жизни» с насиженного места...»
Мы сидели в небольшой пиццерии, куда заскочили во время перерыва. Вечером полиция должна была войти в квартиру Дианы Хейфиц, и Георгий добился того, что он вместе с суперинтендантом дома присутствовал при этом. После смерти Элины Шехтер прошло уже три недели, и он надеялся, что, наконец, вырвется за рамки семейно-любовно-сексуальных версий, которые ему упорно навязывались, и найдет какие-то подтверждения своих, социально-экономических, связанных с жаждой наживы и борьбой за власть. Он с трудом доедал пиццу с грибами, - казалось, кусок не лез ему в горло, - зато пил уже третий стакан кофе.
День был теплый, влажный и какой-то давящий – без намека даже на легчайший ветерок, – и это усиливало ощущение нависшей над нами опасности. За три дня, прошедшие после ночной погони за Грэгом Ривлиным и «Генкой», не произошло почти ничего нового, но эта временная передышка казалась нам затишьем перед грозой. Мы все опасались, что с Дианой уже произошло самое страшное. И все мы боялись, что это же нашей вине может произойти с нашими близкими. Татьяна с нетерпением ждала, когда Питер вернется из Европы, почти не выпускала из дома свою юную дочь Веронику, чем доводила ее до белого каления, раз десять в день звонила на работу мужу. Иосиф Данович, давно бросивший курить, вернулся к нескольким сигаретам в день и требовал от Татьяны, чтобы она дала нам с Георгием внеочередной отпуск и мы могли посвятить все свое время расследованию. Я боялась за маму и детей, и никакие средства – от кофе до валерьянки – не могли рассосать комок страха, сгустившийся в моей груди. Георгий, я думаю, также боялся за свою десятилетнюю дочь Люси, за семью своего брата, живущего в Бостоне, за Анну, даже за Бэллу, о которой сейчас рассказывал с горькой иронией.
«У нее тоже были очень мелкие способы самоутверждения. Она утверждалась за счет моего брата и его жены. Не пригласить их на вечеринку, которую она устраивала для своих артистичных подруг из свиты Анастасии Смирновой, было для нее самым большим удовольствием. А самым большим наказанием – поход со мной и с Люси в большой супермаркет или в «Костко», который казался ей магазином для малограмотной бедноты. Было время, когда офис «Рубежа» находился в Бруклине, а Бэлла работала в Манхэттене. И тогда она вела себя так, будто Манхэттен – ее фамильное поместье, где не место простым смертным вроде «русских» журналистов. Бывало, что я шел в Манхэттен на задание, и мы там случайно встречались. Знаешь, что она при этом спрашивала?»
- Догадываюсь. «Как ты сюда попал»?
- Хуже. Она спрашивала: «Что ты делаешь в Манхэттене?» Будто удивлялась, как это меня туда пустили без ее ведома... Впрочем, все это – довольно скучные материи. Лучше расскажи о Нодаре и его романе с русской красавицей. Мы не только застряли в «мексиканских» версиях, но в придачу должны их подтверждать...»
«Нодар переплюнул многих грузинских юнцов, которые ехали в Россию учиться и (или) развлекаться, - сказала я, отодвигая остатки свой пиццы и принимаясь за чай с лимоном. – Он завел роман не с рядовой русской девушкой, падкой на темпераментных кавказцев, а с дочерью своего «шефа», московского профессора, помогавшего ему работать над диссертацией. Ведь у Нодара честолюбие и жажда наслаждений всегда как-то странно переплетались, – ему нужны были не просто хорошенькие девушки, а «трофейные» подружки. Но, соблазнив дочь своего профессора, он рисковал будущим. Я знаю со слов Гарри, что папочка этой девушки тоже был весьма честолюбив: строил для дочери головокружительные планы и вовсе не хотел отдавать ее за «грузина», к тому же отличавшегося бурным неуправляемым характером. Да, среди грузинских евреев отец Нодара, мой свекор, считался «большим» человеком, но для столичного профессора он был всего лишь редактором маленькой провинциальной газеты...»
«И поэтому Нодара спешно женили на Мзии, - усмехнулся Георгий. - Но я удивляюсь, как он с его характером дал себя уломать. Истерики? Ультиматумы?..»
«Наверное, было всего понемногу. А может быть, его честолюбие возобладало над жаждой наслаждений. Но он долго вымещал свою злость на Мзии – изменял ей, пропадал по ночам со своими дружками-картежниками, всячески ее унижал, даже поднимал на нее руку. Она все терпела, лишь бы сохранить привилегированное положение невестки Соломона Иосебашвили».
«Все это, конечно, любопытно, - вздохнул Георгий. – Но как нам доказать, что именно Элина Шехтер была «трофейной» девушкой Нодара?»
«Я уже звонила в Израиль, говорила с моей золовкой Ирмой. Она младше Гарри и в то время была совсем девочкой. Но она помнит, что «трофейную» подружку ее старшего брата звали то ли Лана, то ли Лина. Это здесь Элину называли Элли, а в России она, я думаю, была просто Линой... Но ты можешь еще раз поговорить с Анастасией или с Марком Бродом. И я надеюсь, Мила Хазина, вернувшись из Парижа, наконец, соизволит с тобой встретиться...»
Вечером в поезде линии D, который вез меня домой, я снова с некоторым удовлетворением думала, что жизнь в Америке и работа в прессе изменили и закалили меня: под большим прессом я не распадалась, а сжималась в одно напряженное целое. И это «целое» могло, игнорируя страхи, рассматривать затишье перед грозой как передышку, как возможность оглянуться назад, на оставшиеся за спиной крутые повороты, и задать вопросы, требующие ответов. Вопросов было много: что знали мои соседи Гольдины об избиении Дианы? Какое отношение имеет ко всему этому Алекс Шехтер? Кто, кроме него, захаживал в великосветский бордель «Генки и Катьки»? Существует ли вообще эта загадочная особа, или Катька и Диана – одно и то же лицо? Почему Грэг Ривлин медлит и не встречается с Татьяной? Кто сказал Анне Винокур о романе Элины и Марка Брода и почему? Чего Нодар добивался от Дианы? Наконец, передышку можно было использовать, чтобы вытащить из подсознания в сознание окутанные туманом факты и ответить на самый главный для меня вопрос: почему я связываю гибель Элины Шехтер со смертью моего мужа и с той жуткой сценой насилия в нашем доме, которая и поставила, бросила меня на этот странный и опасный путь?
Я осознавала, что мне нужно начинать все заново, по второму кругу: идти к моему «суперу» Нику Стратису с фотографиями Дианы и «оборотня», идти к Гольдиным и допытываться у Генриетты (у Григория Борисовича?), что они знают о Диане, Алексе Шехтере, Питере Иоффе (убийстве Элины?), стучаться в двери «Генки и Катьки» в надежде, наконец, увидеть последнюю. И при всем этом мне надо быть максимально осторожной, чтобы каждый мой шаг не навлекал на всех нас (моих детей!) новые угрозы, чтобы клубок, который мы старались распутать, не запутывался еще больше.
Едва я открыла дверь в свою квартиру, ко мне навстречу выбежали Дэни и Тама. «Гольдиных ограбили! - сказал Дэни, который казался одновременно испуганным и возбужденным. - Григория Борисовича стукнули чем-то по голове. Его забрали в больницу. По-моему, он в довольно тяжелом состоянии...»
Продолжение следует