Курит, колется, режется...

Вера Т. стала замечать, что с ее 15-летней дочерью Машей творится что-то непонятное. Совсем недавно была веселая, открытая, живая девочка, увлекалась спортом, поп-музыкой, с удовольствием помогала маме на кухне, охотно общалась со сверстниками – как в реальном, так и в виртуальном мире. А тут вдруг резкие перепады настроения, чередование периодов угрюмого молчания с кратковременными взрывами веселья. Слезы, жалобы, частые придирки к родителям, к старшей сестре Оле.
Даже Машина манера одеваться изменилась – раньше она предпочитала шорты, мини-юбки, майки без рукавов – все, что не стесняло ее движений и открывало глазам окружающих ее ладную девичью фигурку. Сейчас (даже в летнюю жару) ходила в брюках, в кофтах-балахонах. Плохо ела. Долго спала (Вере часто приходилось будить ее по утрам, тогда как раньше он вставала спозаранку). В придачу часами не вылезала из ванны, будто обычная степень чистоты тела ее уже не удовлетворяла... [!]
В чем дело? Болезни роста? Первая (и, возможно, безответная) любовь? А может быть, что-нибудь более серьезное и опасное? Например, наркотики. Может быть, она «колется» и хочет скрыть следы уколов под длинными рукавами свитеров? Может быть она увлеклась каким-то экзотическим культом? Может быть, ее вовлекли в юношескую (или девичью) банду? Может быть, она связалась с каким-нибудь юным (или вполне зрелым) ловеласом, который, поиграв, бросил ее?..
Муж Веры Олег успокаивал ее и даже подшучивал над болезненной мнительностью жены. Большое дело! Растет девочка, становится женщиной – отсюда и все капризы. Зачем сразу подозревать худшее, думать о всяких ужасах? У каждого явления есть вполне рациональное и, как правило, очень прозаическое объяснение. Понятно, у материнского страха глаза особенно велики, но ведь надо научиться себя обуздывать...
На Веру эти «рациональные» доводы не действовали. Она не считала себя болезненно мнительной – напротив, иногда упрекала себя за чрезмерную, на ее взгляд, беспечность. И не досаждала мелочным контролем, а старалась быть либеральной, понимающей мамой. Но с Машей явно творилось что-то неладное, и игнорировать это было равносильно преступлению.
Вере не надо было решать, какую тактику выбрать в ходе семейного расследования, какую роль играть – «хорошей» или «плохой» мамы. Она всегда была «хорошей», а сейчас надо было стать еще лучшей – то есть более ласковой, внимательной, сочувствующей, достойной доверия. И тогда Маша могла открыться ей, рассказать о своих проблемах, какими бы серьезными и страшными они ни были.
К сожалению, эта тактика не сработала. Ласки, наводящие вопросы и заявления («Разве сейчас опять в моде длинные юбки? Я не знала. А для моей «грушевидной» фигуры это - спасение), предложения-ловушки («Давай сходим вместе на пляж, чего ты сиднем сидишь дома в такую прекрасную погоду?») на Машу не действовали. Капризы, слезы, долгие периоды молчания, брезгливое ковырянье в тарелках с самыми вкусными блюдами – все это продолжалось, как раньше.
Тогда Вера решила просто вызвать дочь на откровенность столь же откровенными вопросами: «Доченька, я замечаю, что с тобой что-то происходит. Ты ведь знаешь, я всегда была тебе другом. Ты знаешь, что мне можно все-все рассказать – я никогда не буду на тебя злиться и во всем постараюсь тебе помочь...»
Когда не сработал и этот прием, Вера попыталась сыграть роль «плохой» мамы – стала кричать на Машу и требовать, чтобы та призналась, что с ней творится. «Колоться» начала? Связалась с каким-нибудь негодяем? В ответ на эту атаку Маша просто-напросто убежала в свою комнату и заперлась. Потом – дулась, не говорила с матерью три дня...
Наконец, в следующее воскресенье Вера решилась на крайние меры – вошла в ванную, когда Маша принимала душ, отдернула цветистую занавеску... Открывшаяся ее глазам картина так ее поразила, что она остановилась как вкопанная, не замечая, как хлещущая из душа вода забрызгивает ее волосы, кофту, юбку, шлепанцы...
На предплечьях и голенях Маши виднелись многочисленные шрамы и порезы – почти зажившие, покрывшиеся коркой и совсем свежие, из которых еще сочилась кровь... А в правой руке девочка держала бритву, и казалось, готова была нанести себе новые раны на левой руке...
Вера почувствовала, что у нее кружится голова, почва уходит из-под ног. Что это за раны и шрамы? Какая-то страшная болезнь? Венерическая? СПИД? Заразилась от какого-нибудь случайного кавалера, потому и не хотела признаваться? Но при чем тогда бритва? Хочет перерезать себе вены, но не решается? Не решается и постоянно пробует, репетирует будущее самоубийство? Догадки – одна другой абсурднее и бредовее – проносились в сознании Веры чуть ли не со скоростью света. И в тот момент, когда Маша, уронив бритву, открыла рот, чтобы закричать: «Что ты здесь делаешь?!», Вера уже поняла, каково «происхождение» жутких порезов, уродующих тело ее юной дочери...
«Я вспомнила фильм, который как-то показывали по одному из «женских» телеканалов, - говорит она. – Там речь шла о девочке-подростке, которая наносила себе раны бритвой, когда у нее были неприятности в школе или дома. То есть «резалась» в тех ситуациях, в каких другие подростки «колются». Но в той семье атмосфера была накаленная – мать пила, отец ею пренебрегал и так далее. У нас же хорошая, дружная, крепкая семья. Мы с мужем любим и уважаем друг друга, а в девочках души не чаем...»
Маша, пойманная с «поличным», уже не могла прибегнуть к уверткам. Да, она часто наносит себе царапины и порезы. Почему? Потому что ей все надоело – школа, где все ее подружки – вредные и самодовольные дуры, дом, где все притворяются, что любят друг друга, но не замечают, что человек страдает... И вообще в этом нет ничего страшного и ненормального, многие девочки и мальчики наносят себе раны, чтобы утешить сердечную боль...
Эти бессвязные признания и нелепые обвинения вызывали у Веры новые предположения и догадки. Либо Маша просто подражает «другим девочкам и мальчикам» и следует новой идиотской моде, либо ее поведение основано на реальных страданиях, на какой-то травме, нанесенной ее неокрепшей психике.
Вера еще раз вызвала дочь на «разговор по душам» и наконец узнала, что послужило причиной ее опасного увлечения. Маша влюбилась в... отца своей подруги (той самой, вредной и самодовольной дуры) – интересного, обаятельного и общительного человека. Тот, казалось, тоже был к ней неравнодушен: охотно с ней беседовал, когда она заходила к ним, перебрасывался шутками, иногда подвозил ее домой, если они с подругой допоздна занимались, а несколько раз, после особенно удачных шуток, даже обнимал ее и чмокал в лоб. Но стоило Маше признаться ему в своих чувствах, как он по-отечески ее отчитал, посоветовал переключиться на сверстников и стал избегать встреч с ней.
«С тех пор я себя ненавижу, - призналась матери Маша. – Я сама себе отвратительна! Мне так стыдно и так больно! Но мне хочется сделать себе еще больнее. Хочется себя бить, царапать, резать. И в то же время хочется, чтобы я ничего не чувствовала, чтобы боль прошла...»
«Психологические и событийные причины ее «хобби» стали мне понятны, - говорит Вера. – Но не могу понять, каким образом она узнала о таком вот странном способе борьбы с душевной болью. Неужели он так распространен?..»
Побеседовав со своей знакомой, психологом по профессии, Вера узнала, что «странный способ» действительно довольно распространен (см. «РБ» № 478). Узнала и о некоторых причинах его распространенности. Елена (так зовут психолога) объяснила Вере, что чувства подростков – любовь, неприязнь, боль, зависть – обычно очень сильны, а родители и вообще взрослые часто не принимают детей и их чувства всерьез. Поэтому юноши и девушки стремятся демонстрировать, афишировать свои чувства, свои страдания. А один из способов прокричать о своей боли – показать, как ты с ней борешься. Ты куришь, пьешь, колешься, режешься - значит ты страдаешь, тебе больно, и ты хочешь как-то эту боль заглушить...
«Сейчас я понимаю, в чем мы с мужем ошибались, - говорит Вера. – Мы не воспринимали всерьез переживания Маши. Впрочем, и переживания Оли. Мол, какие у вас могут быть проблемы? Ну, детское увлечение, глупая размолвка подружек, после которой дружба станет еще прочнее... Мы играли в дружбу с детьми, но не были им настоящими друзьями. Мы пытались всегда и все обратить в шутку. А чувства подростков – штука серьезная. У Оли характер более твердый, а Маша, как видите, сломалась... Я раньше думала, что такая вот ненависть к себе, склонность к саморазрушению у подростков проявляются только в тех случаях, когда родители их все время давят и критикуют. Я думала, что нашим девочкам это не грозит, потому что мы их так любим, так с ними нянчимся и носимся... Теперь я понимаю, что детей надо не только любить, но и уважать – как равных, как взрослых... Тогда и они себя уважают, и поводов для «отвращения» к самим себе у них гораздо меньше...»
Сейчас Маша с помощью Елены, родителей и старшей сестры борется со своим пороком. Но Вера часто думает о «других девочках и мальчиках», которые тоже им страдают. Знают ли об этом их мамы и папы? Стараются ли их понять, поддержать? Или между родителями и детьми – глухая стена непонимания? И что будет с подростками, которых некому образумить, остановить? Куда может завести их опасное «увлечение»?..