Жертвы бесамГлава 5. Мэри: шаг вперед

Начало см. “РБ” №22-25 (475-478)

Мои мысли, подобно вспугнутым птицам, продолжают виться вокруг процессов, происходящих в моей же психике, и продиктованного ими поведения, пытаясь их определить и объяснить. Мне кажется, будто меня подхватила какая-то волна или толкает какая-то сила, а постоянный самоанализ не то чтобы ее сдерживает, но хотя бы создает видимость самоконтроля.
В среду, 10 мая, поднимаясь на второй этаж к моей соседке Генриетте Наумовне Гольдиной, я думала, что процессов этих по меньшей мере два, причем иногда они протекают параллельно, а иногда как-то странно переплетаются. Один из них – постепенное преодоление советско-еврейских комплексов – понятен и привычен, просто скорость его пугающе возросла. Другой – постепенное укрепление чуть ли не параноидальной уверенности в том, что у гибели Элины Шехтер, смерти моего мужа Гарри и жуткой сцены, разыгравшейся в нашем подъезде, есть общий знаменатель – непонятен, незнаком и пока плохо поддается анализу...
В понедельник вечером я побывала у нашего «супера» Ника Стратиса, но ничего особенного у него не выведала. Беседа с ним лишь подтвердила, что ночная сцена в подъезде мне не померещилась, что я не приняла за избиение будничную склоку темпераментной пары или «кошачий концерт» разгулявшихся подростков.
Ник - невысокий, чернявый парень с внушительными мускулами и всегда нахмуренными густыми бровями - не скрывал своего циничного отношения к происшедшему. Да, он знает, кто эти люди. Да, этот тип бьет свою жену. Но вмешиваться он не намерен. Пусть сами разбираются.
«Насколько мне известно, соседи в таких случаях тоже могут вызвать полицию, - сказала я. – Совсем недавно я интервьюировала социальную работницу, которая помогает жертвам домашнего насилия. Некоторые из них не решаются обратиться к «копам». А некоторые даже не знают, куда звонить...»
«Она все прекрасно знает, - уверил меня Ник. – Один раз она уже вызывала полицию, и его арестовывали. И вообще это ее проблема. Почему она продолжает с ним жить? Я не хочу связываться ни с «копами», ни с ее чокнутым мужем. Он опасный человек. Он может обернуть все против меня, сказать, что я вмешиваюсь в его семейную жизнь. А «копам» только повод подай... Я однажды погнался по лестнице за какими-то юнцами, которые молотком били перила, - так потом оказалось, что я же и виноват...»
Мои попытки получить от Ника точную информацию (в какой квартире живет «опасный человек» с женой, как их зовут, сколько им лет, кто они по происхождению и т.д.) оказались безуспешными. «Супер», видимо, заподозрил, что я задаю вопросы как журналист, а не как озабоченный квартиросъемщик, и его доверительность сменилась уклончивостью.
«Они – «русские»? - спросила я, надеясь, что он ответит хотя бы на этот вопрос и ответит утвердительно. Коротенькое слово «да» или даже кивок могли усилить мои подозрения, но и уменьшить в моих же глазах степень их бредовости.
Но Ник лишь пожал плечами: «Какое это имеет значение?..»
Мое расследование застопорилось ненадолго. 9 мая в ресторане «Националь», где ветераны праздновали 60-летие Победы, я встретила Генриетту Наумовну с мужем Григорием Борисовичем (Гиршем Боруховичем) и поняла, к кому мне следует обратиться. Моя пожилая, но очень энергичная и любознательная соседка ухитрялась пробиться сквозь американскую «прайваси» и - по старой советской привычке – узнавать все сплетни и слухи об обитателях нашего «билдинга»...
Г-жа Гольдина принадлежит к славной породе «активистов» нашей общины - породе очень распространенной и многообразной. Относятся к ней люди самого разного возраста, социального статуса и имущественного положения: миллионеры, увлеченно играющие в филантропов, и получатели социальных пособий, столь же увлеченно играющие в правозащитников; студенты, раздающие пожилым людям продуктовые пайки по праздникам, и пожилые люди, преподающие школьникам историю Катастрофы; президенты респектабельных зонтиковых организаций и руководители небольших клубов при еврейских общинных центрах.
Генриетта Наумовна – маленькая, пухленькая, аккуратная женщина лет 70 – возглавляет в нашем районном центре клуб любителей литературы – то есть приглашает на встречи с немолодыми, но активными людьми писателей, журналистов, а иногда просто читает им отрывки из новейшего российского бестселлера или изданных в Америке воспоминаний «русского» иммигранта. Генриетте льстит тот факт, что в одном доме с ней живет «знаменитая журналистка Мириам Эшвилл», и при наших встречах на разных тусовках она старается подчеркнуть, что у нас особые, короткие отношения. Более того, она даже старается преувеличить степень моей «знаменитости».
В «Национале», когда торжество шло к концу, Григорий Борисович – невысокий, крепкий, шумливый старик – подошел к столу для прессы (уверена - по поручению жены) и пригласил меня в «уютный уголок», где они сидели вместе с другими пожилыми парами. Я приняла приглашение (благо, мой блокнот был уже весь исписан, а пленка в фотоаппарате закончилась) и, выпив чашку чая в компании Генриетты и ее друзей, намекнула, что хотела бы к ней зайти - поговорить по важному делу...
Г-жа Гольдина была приятно заинтригована и в среду вечером встретила меня с распростертыми объятиями. Стол в ее небольшой, обставленной с претензиями на хороший вкус living room почти прогибался от обилия закусок и пирожных, а в центре его красовался электрический самовар, привезенный из ее родной Винницы.
«Ну, о чем мы с вами будем беседовать? – спросила она, щедро накладывая на мою тарелку грибной салат и игнорируя мои просьбы не беспокоиться. – О предстоящей встрече нашего клуба с коллективом «Рубежа»? Или, может быть (тут она лукаво улыбнулась), пришла пора подыскивать вашему Дэнику невесту?..»
Поняв, о чем я собираюсь с ней говорить, Генриетта Наумовна резко изменилась в лице. Приветливая улыбка угасла, глаза растерянно забегали, а в те секунды, когда она случайно встречалась со мной взглядом, мне казалось, будто за выцветшей голубизной ее радужных оболочек мелькают мысли: «Я ничего не знаю, мое дело – сторона...»
Такая реакция меня, признаться, поразила. Генриетта Наумовна, как и всякая сплетница, должна была, по идее, смаковать пикантные и даже жестокие подробности жизни соседей. Неужели то, что происходит за дверями квартиры N, настолько ужасно? Неужели «чокнутый муж» нашей несчастной соседки – действительно такой опасный человек?
Наконец, Генриетта взяла себя в руки, и на ее лице появилось выражение притворной заботы. «Я ведь их знаю, - сказала она сочувствующим тоном. – И хочу помочь этой бедной девочке. Я даже пыталась организовать для нее встречу с консультантом по домашнему насилию в нашем центре...»
«Так они – «русские»?!» – воскликнула я, чувствуя, как кровь приливает к моему лицу.
Генриетта начала нервно водить вилкой по тарелке, а в ее глазах, казалось, опять замелькали тревожные мысли: «Попалась, старая дура! Вляпалась! Нечего было хвастаться...»
«Да, они «русские», - сказала она, улыбаясь через силу. – Славные ребята. Очень любят друг друга. Но – молодые, неопытные. Приглашают к себе друзей, устраивают «парри», пьют, потом ссорятся. Иногда это приводит к драке...»
«Ты это про Генку с Катькой?!– раздался вдруг зычный голос Григория Борисовича, который ввалился в living room из спальни (случайно услышал наш разговор или подслушивал?). – Да какие же они славные и любящие? И не женаты они вовсе. Генка не такой дурак, чтобы жениться на этой шлюхе. Он ее просто продает своим богатым дружкам. И вообще у них дома – бордель!..»
«Гриша, что ты несешь!? - воскликнула Генриетта, вскочив со стула, и ее лицо вспыхнуло – то ли от гнева, то ли от стыда. – Такие выражения! И при нашей дорогой Мэричке!..»
«Очень правильные выражения! – сердито заявил Григорий Борисович, а потом громко рыгнул, и я ощутила, что от него несет перегаром. – Вещи надо называть своими именами. У них не квартира, а проходной двор. Наш внук Вовка тоже водил туда пару раз свою кралю, за что я ему чуть не надавал по шее! И надавал бы, только в Америке запрещено учить таких дурней уму-разуму...»
Генриетта плюхнулась обратно на стул и, казалось, приросла к нему. Яркая краска на ее лице сменилась какой-то зеленоватой бледностью. Испугавшись, что с ней что-то случится (инфаркт, инсульт), я, сама до крайности взволнованная, решила сменить тему и – не слишком ловко - перевела разговор на трагедию семьи Шехтеров. Обстоятельства гибели Элины, реальные и вымышленные, обсасывала в эти дни вся община, и «горячая» тема, по идее, должна была немного разрядить атмосферу. К моему ужасу, Генриетта и вовсе побледнела, съежилась, ее начала бить мелкая дрожь. А Григорий Борисович, не замечавший или игнорировавший состояние жены, стукнул кулаком по столу, так что чашки подскочили с блюдечек, самовар задрожал, а открытая бутылка с «Кока-колой» опрокинулась, заливая скатерть темной, пузырящейся жидкостью...
«Все беды от таких вот богачей, как Шехтеры! - прорычал он. – Они развратили нашу иммиграцию! Все им прислуживать рвутся! Все им задницу лижут! Алик Шехтер ведь тоже захаживает к Генке со своими девками! И даже с Катькой, по-моему, путался!..»