Собачьи Слезы

Кто из одесситов не знает, где был Шалашный переулок? Наверное, только младенцы. Если вам ночью вдруг необходимо было купить бутылку водки, спички, сигареты или буханку хлеба - любой таксист безошибочно доставлял вас в Шалашный переулок к «Маньке- воровке», или по-одесски «Манька-декойтекер». Манька жила против керосинной лавки, в полуподвале двухэтажного дома и торговала через форточку с десяти вечера до восьми утра Ну и для молодых одесситов (для общего знания собственного города) добавлю, что Шалашный переулок находился между Екатерининской и Александровской, параллельно им, и соединял Малую Арнаутскую и Куйбышева. За Манькиным домом был пустырь с многочисленными сараями. Свое прозвище она получила не за воровство, а за торговлю краденым. У Маньки была своя клиентура, которая делала заказ ей, а уж потом она знала, кому и что поручить. Когда на Малой Арнаутской против Шалашного переулка построили первый в Одессе кооперативный дом, Манька уже «отошла от дел» и занималась ночной торговлей. Кооперативный дом, именуемый «Офицер запаса», был двадцатиквартирный, в пять этажей, со своей котельной и водоподкачкой, дающей воду в любое время, что для Одессы являлось неслыханным чудом.[!]
Живущие по соседству сразу окрестили наш дом «дворянским гнездом» или «воровская 72». Организатором кооператива был Николай Дрогин, капитан китобойца, герой Социалистического труда да еще член бюро обкома партии Одессы. Обладая большой пробивной силой, он выбил этот участок под застройку дома, вместо стоящей на этом месте одноэтажной развалюхи. Дом построили за два года, в 1968 г. – добротный и уютный. Претендентов было много, но Николай самолично отбирал кандидатов. Я в то время находился за границей на приемке судна и, получив предложение от Николая, – а мы с ним были знакомы с военного времени – с радостью согласился. Часто с балкона в ночное время можно было наблюдать, как очередное такси подъезжало к манькиному окошку. Все об этом знали, но никто старуху не трогал.
Манька держала дома целую псарню разнокалиберных собак, и их тявканье раздавалось круглосуточно. Никакие жалобы соседей не помогали. Одинокая Манька кормила и купала собак, а чтоб они не болели, подсыпала им в пищу какие- то травы. Все собачки были в ошейниках и расчесаны. Выводила она их на пустырь на рассвете и вечером, а потом этот пустырь тщательно убирала. Иногда соседские мальчишки забрасывали ей через окошко кошку - лай и визг раздавались на всю улицу. Манька площадно матюгалась на всех языках мира с особым одесским акцентом и выносила, не выбрасывала, очередную кошку за дверь. Она ни с кем не общалась, но если кто-то просил о помощи для больной собаки, никогда не отказывала. Некоторые жильцы нашего дома пользовались услугами Маньки. Лечила она заочно и безошибочно, собственноручно готовя известные ей одной травяные варева. Иногда она выпивала и пела под гитару тихим грудным голосом еврейские и украинские песни, чаще всего «Фейгалэ» и «Мисячко ясное». Говорили, что ее с сестрами, немцы загнали в доманевское гетто, сожгли, но она чудом уцелела, за что после освобождения провела три года в советской тюрьме.
За Манькины услуги владельцы собак расплачивались старыми вещами ,и она всегда была причудливо одета.
В день Победы к каждой проданной военным бутылке водки Манька прилагала полевой цветок. Курила она безбожно, свою седую голову прятала под черной косынкой. Сколько ей лет, никто не знал.
Однажды в какой-то праздник я со своими близкими друзьями Колей и Гришей пошел по заказу наших жен на Привоз за продуктами. Жили мы все в одном доме и дружили семьями, но в силу своих профессий редко виделись. А тут праздник - и мы собрались все вместе. Было раннее майское утро. Идем через Шалашный переулок и вдруг видим, как на манькином пустыре несколько подростков 14 - 16 лет держат на веревке двух собак, а третью подвешивают к треноге, под которой горит костер. У собаки из глаз текут крупные слезы. Настоящие слезы. Мы поняли друг друга с полувзгляда. Ударом ноги я отбросил треножник от костра. Коля и Гриша схватили двоих, третий убежал. Схваченных обоих изуверов с маху посадили задом на костер.
На их вопли выскочила Манька, и увидев эту картину, сначала тихо заплакала, а потом, забрав собак, пыталась нам целовать руки и дать бутылку водки. У первой собаки была обожжена лапа и подгорела шерсть, а слезы продолжали капать из ее собачьих глаз, не понимающих - за что? С воплями и дымящимися задами бежали с пустыря малолетние изверги. Праздничное настроение было испорчено. Гриша, большой почитатель советских законов, сказал, что возможно последствия, но мы поступили правильно, а Николай послал подальше все эти законы. Но никаких последствий не было. Через несколько дней жена Николая сказала, что ее зубной врач забрал из больницы сына, который нечаянно упал в костер и сильно ожег задницу. Ему частично пересаживали кожу. Мы молча уставили сь глазами в потолок, только Коля вымолвил: «Как это вообще можно упасть в костер и не передом, а задом? Наверное, задница у него вместо головы». Больше мы к этой истории не возвращались, а затем опять пришлось надолго расстаться. Коля ушел бить своих китов в Антарктику, я - поближе, в учебный рейс на «Экваторе», а Гриша - к своим станкам на завод. Прошел год. Прихожу я из очередного рейса. Тишина в Шалашном переулке. Исчезли сараи и пустырь, строится новый дом. Где Манька? Где собаки? Вместо керосинной лавки – угольный склад. Хозяин - тот же, армянин Мартирос. Он рассказал, что Манька умерла. Что перед смертью она всем собакам к ошейникам прикрепила лоскутки с именем и названием породы и просила соседей после ее смерти собачек разобрать. Спасенную нами (породы терьер) она выходила, назвала Палёнка и упросила жену Николая забрать ее, поведав нашу историю. Палёнка еще долгие годы жила у Дрогина. Все свои многочисленные склянки и мешочки с травами она отдала в ветеринарную лечебницу, находящуюся рядом с Привозом. Исчезновение Маньки обнаружили таксисты - по закрытому окну. Дверь была открыта. Манька лежала на кровати с Торой в руке, собачки молчали. Похоронила Маньку еврейская община. Где? Мартирос не знал. На похоронах не было ни одного человека. Собачек разобрали, а комнату отдали дворнику. Недавно я посетил родные пенаты. Наш дом стоит обшарпанный, окна нижних этажей зарешечены, двери в парадных обшиты металлом, на них установлены хитрые замки. Из соседей остался один верный друг – Гриша Пилявский, гордый защитник советского строя. Второй друг, Коля Дрогин, при всех своих званиях и регалиях жутко ненавидевший советский строй, умер несколько лет назад на пороге своего дома. Там, где была керосинная лавка и угольный склад, теперь возведено из стекла и бетона здание банка. Дом, где жила Манька, перестроен. И Шалашный переулок тоже. Как он сейчас называется – не знаю. Но при его упоминании у меня всегда всплывает в памяти Манька и собачьи слезы.