Игра в классику

Моцарт на старенькой
скрипке играет.
Моцарт играет, а скрипка поет.
Моцарт отечества не выбирает-
Просто играет всю
жизнь напролет.
Булат Окуджава

Он никогда не говорил о своем прошлом. В отличие от большинства наших, которые любят вспоминать свое прошлое и возносят себя в этом прошлом до фантастических высот, он, когда его спрашивали о прошлом, ограничивался коротким словом:
-Играл.
И сейчас он играл в маленьком еврейском ресторане. Играл он один день в неделю, в воскресенье, потому что в остальные дни ресторан был полупустым, и держать в эти дни музыканта было бы для хозяина лишней тратой. В эти дни он работал на кухне.
Хозяин называл его Вилей, сократив его большое и извилистое имя.
-И кто тебе дал такое нееврейское имя? - удивлялся хозяин.
-В детдоме так назвали, - пытался он объяснить свое странное имя.- Директор играл в классику. У всех найденышей были чудные имена.
-Какую классику? - не понимал хозяин. - Какой детдом?
Про классику он не объяснил, ибо чтобы это объяснить, нужно было знать классику, а реб Шмуля от таких вещей был далек, и он объяснял только про детдом:
-Это приют.
-О, приют, понимаю! А гутэ зах! - неизвестно чему радовался реб Шмуля и спрашивал: - Тебя бросили родители?
-Война! - коротко отвечал он и дальше не продолжал на эту тему разговоры.
Дали ему в детдоме, как будто знали еврейские законы, два имени, но и второе было таким же запутанным и крутым, ребята в детдоме сократили его до короткого - Амик. Фамилия была под стать именам и вызывала шутки со стороны учителей. Особенно в музыкальном училище. В консерватории толстый, добрый, всегда немного в подпитии профессор Лукас говорил:
-С твоей фамилией плохо играть нельзя! Если я тебе поставлю плохую отметку, то завтра где-нибудь в Бобруйске про «дядьку» Лукаса придумают еврейский анекдот. Мне это надо?
Потом, когда он сам стал профессором, студенты гордо именовали себя учениками Маэстро. И ошеломляли всех его фамилией.
Почему он уехал в Америку, он не мог себе точно объяснить: то ли потому, что все евреи замахали крыльями, как перелетные птицы, то ли потому, что Антон сказал:
-Амик, ты гений. Там ты далеко пойдешь. Если б я был таким, я бы тоже поехал.
-Такой уж я гений!? – засмеялся он. - Ты играешь не хуже меня. А может, и лучше. Когда ты играешь ноктюрны Шопена, я плачу.
-Но на конкурс Шопена послали тебя, - заметил Антон.
-Ну, а ты был вторым! - сказал он. - Разве есть настоящая разница между первым и вторым?
-Есть, - сказал Антон.
-И какая? - спросил он.
-Не судьба! - засмеялся Антон. - Не судьба! Как в старом еврейском анекдоте про поезда. Слыхал?
-Нет, - сказал он.
-Хорошо, расскажу, - сказал Антон. - Город А и город Б соединяла одноколейка. Всю жизнь ходил один поезд- туда и обратно, обратно и туда. Но однажды вышли два поезда. Один из города А, а другой из города Б. Вейзмир?! Они шли навстречу друг другу! Но... не столкнулись. Почему?
-Не судьба, - засмеялся он.
-Вот именно, - сказал Антон и добавил: - И куда мне с такой не судьбою в Америку ехать?! А у тебя судьба! Будешь пить кофе в Париже со Славиком Ростроповичем, болтать с Ван Клиберном в Нью-Йорке... Судьба - она злодейка. Спеши! Как говорил Гораций: Carpe diem! Лови момент!
И он поверил в судьбу.
Антон помог собраться, оформить документы, проводил до Бреста.
Он уезжал одним из первых, через Австрию и Италию. Как очарованный, бродил по Вене, любовался готикой соборов, долго стоял на Домгассе перед Домом Фигаро и отдал последние деньги на Венскую Оперу. Быть в Вене и не быть в опере он не мог. Потом был Рим: пьяцца Сан Пьетро, пьяцца Навона, фонтан Треви ( он бросил туда монетку, чтобы вернуться), руины Колизея, итальянки ...
В Америку пускали только по родственным связям. У него, детдомовского пацана, нигде родственников не было. Но как говорил Антон, судьба решает все. Сотрудник американского посольства долго смотрел его документы, с каким-то безразличным взглядом слушал его болтовню, потом неожиданно сказал:
-С такой фамилией в Америку не пускать грех! Если я скажу – «нет», мне не простит история, - и засмеялся. - И жена. Она у меня преподаватель музыки. Виолончелистка.
Вечером его удачу отмечали соседи по комнате, еще ожидающие решения посольства, пили дешевое красное итальянское вино, закусывали фруктами, которые купили после закрытия базара за копейки, пели русские песни, и хозяйка дома, кареглазая неаполитанка Ненуча, целовала его и обещала приехать в Нью-Йорк на первый его концерт. И он был счастлив, как никогда в жизни. Он не знал, что это были последние минуты счастья... Au revoir, как говорят французы. Прощай, удача!
Через неделю он вылетел в Нью-Йорк. И начались будни. Кушать надо было каждый день, и даже несколько раз в день, и он оставил вершины на потом, и как все, стал браться за любую работу. Здесь музыкантов хватало и без него - и местных, и приезжих. Все приезжие уверяли, что там были талантами, но их притесняла власть, все толкали друг друга, пытаясь обрести более теплое место под солнцем. А солнце не грело, а сжигало. Он тоже пытался что-то сделать, куда-то ходил, что-то показывал, кого-то убеждал, но не хватало настойчивости, хватки и английского языка, который ему почему-то не давался. Хотя все говорили, что музыканты быстро берут язык.
-Одно из двух, - грустно шутил он, - или я не музыкант, или я исключение из правил. И то, и другое не очень приятные вещи.
А годы шли. Работал он и домашним учителем музыки, и настройщиком инструментов, и грузчиком в музыкальном магазине.
-Все-таки около музыки, - успокаивал он себя.
Все работы были временные, не постоянные. Жить одному было трудно, и он «приженился» к Констанции. Она не любила, когда ее называли по-иному, и всегда поправляла его, если он называл ее Катей.
-Меня даже в детском саду называли Констанцией, - обижалась она. - У нас было пять Кать и одна Констанция.
Родом она была из Белой Церкви, под Киевом. Здесь, в Нью-Йорке, у нее была большая хорошо устроенная родня, и ее сразу по приезде устроили поваром в ресторан реба Шмули. А она устроила его.
Сначала он не писал писем, дожидаясь лучших времен, но лучшие времена не приходили, а старая жизнь забывалась, и так он никому не послал ни одного письма. Правда, однажды он вспомнил о детдоме в Краснополье и послал туда большую посылку с игрушками (там, в Белоруссии, он делал это каждый Новый год, а здесь вспомнил об этом через пять лет после приезда), но посылка вернулась с припиской почты, что детдом в Краснополье давно закрыт, а новый адрес неизвестен.
Новых друзей он здесь не завел, и поэтому очень удивился, когда однажды хозяин, спустившись на кухню, которая находилась в бейсменте, сказал, что его в зале ожидает друг.
-Он даже назвал твое нееврейское имя и фамилию, - сказал реб Шмуля.
Констанция вопросительно посмотрела на него, а он пожал плечами: здесь по имени его никто не называл. Да и никто из знакомых здесь не знал его имени.
Он вышел в зал в переднике и поварском колпаке. Была середина недели, но зал на удивление был полон. Он окинул зал глазами и увидел его.
-Антон! - он выдавил из себя это слово, и комок подкатил к горлу.
-Амик! - Антон, как всегда элегантный, в черном костюме с бабочкой, в белой рубашке и с платочком в кармане пиджака, поднялся ему навстречу. Он, казалось, не изменился, все такой же подтянутый, улыбающийся, правда, с проседью в волосах.
-Десять лет как мы не видались. Целых десять лет! - глаза заслезились, и он утер их краем передника.
-Десять лет, - повторил Антон, обнимая его. - Трудно в это даже поверить!
Антон усадил его рядом, налил вина, и они выпили за встречу. А потом Антон сказал:
- Я здесь уже неделю, а нашел тебя только сегодня, когда надо улетать. Через три часа самолет.
-В Минск? - спросил он.
-Нет, в Париж. На конкурс.
-Желаю тебе победы! - сказал он.
Антон рассмеялся:
-Иные времена, иные нравы! Прошло то время, когда я был конкурсантом. Есть время сеять, есть время снимать урожай. Сейчас я еду в составе жюри. Пригласили возглавить.
-Поздравляю, - сказал он. - Ты далеко пошел.
-Судьба! - сказал Антон. - Когда уехал ты, я стал первым!
-А кто взял моих учеников в консерватории? - поинтересовался он.
-Все я, все я! - улыбнулся Антон. - А где иного им найти?! Дали профессора и твоих учеников. Кстати, тебя я не подвел. Твой любимый Паша взял первое место на конкурсе Чайковского. А Света была второй в Варшаве. Твоя заслуга, и моя немножко. Она узнала, что я лечу в Америку, и передала тебе привет.
-Спасибо, - сказал он.
-А знаешь, как я тебя нашел? - перебросил разговор Антон. - По телефонному справочнику. Переводчик надоумил. Твоя фамилия – единственная в Нью-Йорке. И надо же было, чтобы в последний день до этого додумались. Поехал к тебе домой, и там соседка навела на этот ресторан.
-Здесь выступал с концертами? - спросил он.
-Нет, - сказал Антон, - провел лишь мастер-класс. Но хватит про меня, как ты?
-Как видишь, - сказал он и поправил на голове колпак.
-Женат? - спросил Антон.
-Женат, - кивнул он.
-И кто она?
-Констанция, - сказал он.
-Я так и знал, - засмеялся Антон. - Дочь нашего детдома?
-Другая опера, - сказал он. - Ее папа любил «Трех мушкетеров».
-А все равно судьба, - сказал Антон. - А я все не женат.
-Не судьба, - засмеялся он.
-Увы, - согласился Антон. - Слишком много вокруг прекрасных студенток! И все они влюблены в профессора!
Реб Шмуля, нервно следивший за их разговором, не выдержал и подошел к столику:
-Виля, ты видишь, сколько сегодня народу. На кухне работы на десять человек, а вас всего трое! Скажи своему другу, что поговоришь с ним в другой раз. Я не такой богатый, чтобы платить тебе деньги за беседу с другом. Ты меня понял?
Вольфганг Амадеус Моцарт кивнул ребу Шмуле, извиняющимся видом улыбнулся Антону и встал из-за стола.
-Прости, работа, - он хотел сказать еще что-то, но отказался от своих намерений, махнул рукой: – Прошай, Антонио! – и ушел.
- До свиданья, Вольфганг Амадеус! - сказал Антонио Сальери, поправил сбившуюся набок бабочку и тихо сказал, глядя вслед удаляющемуся Моцарту:
- Судьба играет на трубе, а мы играем на судьбе.
Потом допил оставшееся в бокале вино и повторил:
-А мы играем на судьбе...