ТОлЧОк к размышлению, или Все о сортирах

Литературная гостиная

Предисловие
Человек познает себя, познавая современность и историю. Всего охватить невозможно, но есть вещи сами за себя говорящие, так и просящиеся в книгу, отражающие в себе большой мир. Одна из таковых – сортир, предмет, которому посвящено это сочинение.
С его автором Александром Липковым мы дружим и сотрудничаем уже почти 40 лет, успели за это время написать достаточно статей и интервью, несколько книг и сценариев, ну и изрядно надоесть друг другу. Несмотря на это, продолжаем надоедать и далее, собираемся писать и пишем, в том числе и сценарий большого публицистического телесериала «Культура — это судьба». Идею одной из его серий Липков украл у меня для этой книги, за что не слишком его осуждаю. Идеи должны жить и работать. Кстати, серия эта по ходу осуществления из проекта выпала, а книга есть, радует читателя, делает свою полезную работу, и вот ныне выходит уже вторым изданием.
В главной свое части, книга эта – историческое исследование на тему: как человек пользуется отхожим местом. Где и когда возникли первые туалеты, какие их следы обнаружены в раскопках? Разве не интересно задуматься и порассуждать об этом? Наверное, когда человек жил в племени, сортир был не нужен. Племя кочевало. Зачем кочевнику сортир? Стали оседлыми, занялись выращиванием агрикультур, оказалось, что под камень все время ходить нельзя – нужно определенное место. Потребовался сортир. Наверное, и у феллаха в пустыне есть сортир. Хотя в пустыне проще: солнце мгновенно убивает любую заразу, все высушивает. Другое дело – скученная Европа, где влага и сырость...
История сортира – это и история канализации. А история канализации идет по следам эпидемий – чумы, холеры, безжалостно косивших средневековый мир. Связь очевидна. Люди жили в тесных, густонаселенных городах. Тесных, потому что «город» – от слова «ограда»: когда нападает враг можно спрятаться за крепостные стены. Все человеческие отходы выбрасываются на тесные, кривые улочки. Мало-помалу приходило понимание, что от нечистот, кроме вони, – еще и зараза. Пока будет вонять, будут и болезни. Город обзаводится канализацией. Сначала это просто ров, потом он уходит под землю, образует единую систему с соседними рвами, система становится все более сложной и продуманной. И в Лондоне, и во многих старых городах Европы до сих пор так: прошел дождь, а на асфальте ни единой лужи. Качество канализации обусловлено необходимостью: людей много – земли мало.
В России наоборот – земли навалом, людей мало. Можно обойтись и вообще без канализации – где приспичило, там и погадил. Люди никогда не жили скученно. Вышел в поле, до ветра... В европейских языках нет такого выражения – «до ветра». У них – горы, у нас – равнины; у них – теснота, у нас – простор. Оказывается, географические различия сказываются и в такой сугубо специфической сфере, как сортир. Нам по этой части до цивилизованных стран пока далековато. Дело не только в качестве сантехники – у нас другая ментальность. «Как известно, это удобство у громадного большинства русских людей находится в полном презрении», – более ста лет назад заметил Антон Павлович Чехов. Кое-что с тех пор изменилось, но не слишком.
Увы, жизнь невозможна без ежедневного воспроизведения говна. Не будет его – наступит смерть. Говно – примерно то же, что радиоактивные отходы атомной электростанции. И то, и другое – результат горения. Жизнь есть горение. Пища, съедаемая нами, превращается в энергию. Говно – побочный продукт энергетического цикла, необходимая, неотъемлемая часть жизни. Никто не призывает возлюбить его, но само наше отношение к этой части жизни немаловажно.
Возможно, кому-то эта книга покажется скандальной. Ну, что ж, и скандалы бывают на пользу. Они привлекают внимание к тому, о чем по тем или иным причинам предпочитали не говорить. К тому же вовсе не обязательно научные факты излагать сугубо скучно и пафосно: наука, да и вообще любое познание дело живое, веселое – о чем-то можно поговорить и с улыбкой, и с горечью, тем более что и для того и другого в этой теме места хватает.

Словно камень с души свалился!..
Если опорожнился, то можно жить в свое удовольствие.
Вольфганг Амадей Моцарт

Русский суровый климат располагает к лежанью на печке,
к небрежности в туалете.
А.П. Чехов

Нужно делать так, как нужно, а как не нужно – делать не нужно.
Винни-Пух

Перед дорогой
Три-четыре года назад информационные агентства сообщили, что в Англии открывают Музей туалета – Глэдстоун Поттери Мьюзеум. Для него срочно было отреставрировано здание в местечке Стоук-он-Трент, где в витринах постоянной экспозиции под девизом «Смыл с гордостью» заняли свои места две тысячи экспонатов. Здесь выставлены и горшки Тюдоров, и первые унитазы, творения Томаса Крэппера, и образчики специфического туалетного юмора. Пишут, что экспонаты издают неотличимые от натуральных запахи, только, так сказать, художественно облагороженные, без всяких натуралистических грубостей – достижения современной химической науки позволяют.
Ну, для чего этот музей жителям Стоука, понятно: туристам приманка, к тому же местная фабрика слывет одним из главных в мире производителей фаянсовых унитазов, керамической плитки и прочего сортирного ассортимента – так что и товару реклама. Но кто за все это платит? Платит государство, отвалившее грант в миллион фунтов стерлингов; платит Европейская ассоциация, добавившая еще 350 000 фунтов. Им-то для чего тратиться?
Как я понимаю, тратятся они на национальную историю. На культуру. Потому как какая ж культура без цивилизованного унитаза?

Похоже, что мир уже охвачен чем-то вроде туалетного бума. Вот и в музее истории, археологии и культуры южнокорейского города Илсан открылась выставка, посвященная истории туалета и обычаям пользования этим общественным местом в странах Востока и Запада. Среди редких экспонатов выставки – фотографии прообразов канализационных труб, созданных 10 тысяч лет назад и обнаруженных археологами на Оркнейских островах. В коллекции представлены точная копия ночного горшка, которым пользовался Людовик XIII, нужники династии Тюдор, шутейные унитазы, созданные средневековыми и современными мастерами. Выставка стремится улучшить общественное представление об отхожих местах. Посетителям демонстрируется видеофильм, показывающий туалеты будущего. Вся эта акция, кстати, оплаченная государством, — часть широкой кампании по улучшению общественных туалетов в стране: зарубежные туристы нередко жалуются на их состояние. Успех огромный, от посетителей нет отбоя, книга отзывов сплошь заполнена похвальными словами.

Американцы, судя по прессе, уже сетуют, что у них пока пока нет музея со столь полной коллекцией унитазов всех времен и народов, как в Стоук-он-Тренте. Но и у них существует множество мелких частных экспозиций, открытых энтузиастами, среди которых наиболее известны музей унитазных крышек Барни Смита и музей унитазов в Интернете. Действительно, может и наш Музей частных коллекций со времиенем пополнится унитазными коллекциями собирателей-энтузиастов.

Оказалось, что английский туалетный музей в мире отнюдь не первый и не единственный. «...в столичном Токио имеется не только императорский дворец и музей национальных шедевров, – цитирую А.Мещерякова, знатока японской «культурной физиологии» (термин его же) – но и музей туалетной истории. И всеяпонское «Общество туалетов» ежегодно проводит конкурс по определению лучших десяти общественных отхожих мест. В расчет принимаются чистота, отсутствие неприятных запахов, дизайн, конструкция здания, гармония с окружающими строениями, отзывы посетителей и даже название. Ну, например, «Рукомойня отшельников», «Морской воздух», «Шум прибоя».
...В Японии, как и у нас, имеются памятники архитектуры, «охраняемые государством». Только называются и ранжируются они несколько по-другому. Самые что ни на есть охраняемые – определяются как «национальное сокровище». В этой категории туалеты пока что не значатся. Но вот ко второму разряду – «важное культурное достояние» – относится целых пять отхожих мест (самое древнее – приблизительно ХIV века)».
Не удивительно ли? Их то и дело трясут землетрясения и всякие цунами, а сортиры по 600 лет стоят, целехонькие и даже не перестроенные ни под магазин, ни под ресторацию. У нас если и найдешь памятники постарше, то только храмы...

А первый Музей туалетов, как выяснилось, был создан в столице Индии Нью Дели. Его бесценные экспонаты освещают эволюцию данного явления аж с середины III тысячелетия до нашей эры. Вроде бы Индия далеко не самая преупевшая страна по туалетной части, ан нет жея, и здесь историю туалетов рассматривают как историю культуры.

Анекдот (очень старый). Специально подчеркиваю, что анекдот, дабы читатель не принял его за реальный факт, хоть факты случаются и почище анекдота. Итак,

Британский музей решил собрать экспозицию национальных сортиров со всех стран мира. Из России прислали длинную узкую коробку, в ней - две палки, одна с заостренным концом. Ученые англичане думали-думали, как же сортиром пользоваться, — ничего не поняли. Запросили инструкцию. Пришла инструкция: «Палку № 1 вбивать в землю - вешать ватник. Палкой № 2 - отгонять волков».

Глава третья вузовского учебника «Культурология», именуемая «Осмысление феномена культуры», начинается с поучительной преамбулы:
«На международном конгрессе по культуре работало много секций, круглых столов, семинаров. Обсуждалось множество общих и частных вопросов. Точки зрения и определения, теории и гипотезы чаще всего не совпадали. Но почему-то никто не говорил о неудаче. Что-то все-таки объединяло эту разноязычную армию научных работников, обслуживающего персонала и корреспондентов.
– Меня не спросили, – пробурчал под нос старый сантехник, оказавшийся невольным свидетелем интервьюирования маститого ученого, затруднявшегося ответить на «простой» вопрос «что такое культура?». – Культура – это исправный туалет. Еще в школе учитель говорил, что цивилизация начинается с канализации.
Не исключено, что он был недалек от истины».
Низкий поклон автору учебника, замечательному нашему ученому Павлу Семеновичу Гуревичу, профессору, доктору философских, а вдобавок еще и филологических наук. Он указывает нам верное направление.

Впрочем, предоставим слово другому замечательному ученому – философу, культурологу Григорию Померанцу. «Есть, пить и одеваться – необходимо. Никто не говорит, что можно обойтись без еды. Или без мочеиспускания. Можно не ходить в церковь, в консерваторию, даже в партком, но нельзя не ходить в уборную. И все-таки уборная никогда не становится центром культуры...»
Принимаю во внимание и это глубоко справедливое соображение. Центром, конечно, не становится, а показателем быть не перестает. Действительно, «ничто не иллюстрирует столь ярко принципиальное различие между культурой и природой, как особое устройство, устанавливаемое в закрытых от посторонних взглядов помещениях и предназначенное для того, чтобы человеческое тело могло освобождаться от продуктов переработки пищи в комфортабельных условиях... Неотъемлемая деталь человеческой гигиены, унитаз играет роль критического индикатора, показывающего разницу между цивилизацией и варварством, между порядком и беспорядком, между здоровой и вредной окружающей средой» – это я цитирую Светлану Сененко (Нью-Джерси), автора содержательной статьи «Культурная история «удобства».

Для авторской программы Андрея Кончаловского «Культура – это судьба» режиссер Игорь Бережков снимал в Москве уличные интервью. Задавал вопрос: «Что такое культура?» (Вопросы о туалете в дальнейшем тоже задать предполагалось, но до них пока не дошло). Один из снимавшихся, пожилой человек, рассказал.
В боях за Ржев отбили у немцев село. Бегаем по деревне, ищем туалет. Не можем найти. Спрашиваем у старика: – «Дедусь, где туалет?» – «Э, сынок, кабы здесь был туалет, вы бы это уже в Берлине делали».

Как бы обозначить тему этой книгу? История сортира? Или – история из сортира? Чего гадать! Пусть будет и то и другое.
Поэт Глазков написал:

Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый, век необычайный!
Чем он интересней для историка,
Тем для современника печальней.

Позиция «из-под столика», Глазковым воспетая, наверное, отменно хороша, но чем хуже взирать на мир из сортира? Может, и обзор уже, но поле для осмысления куда как необъятнее. Недаром место это зовется «кабинет задумчивости». Здесь простой смертный ощущает себя равным вершителям судеб мира. Все же знают это ходовое обозначение: «место, куда царь пешком ходит». Перед ним все равны. И никому еще неведомый лицеист Кюхельбекер, жаждущий увидеть великого поэта России, и великий Державин, спрашивающий у лакея: «Где тут, братец, нужник?» И генсек Хрущев, и представители трудовой творческой интеллигенции, с которыми он хочет поделиться соображениями о соцреализме в искусстве и с которыми же по-свойски, по-товарищески пускает струю в нужнике Дома приемов на Ленинских горах.
Сортир, а особливо сортир лагерный, солдатский, – место мужского братства. Как там у них, у женщин, не знаю, но для солдата сказать о ком-то: “срать с ним рядом не сяду” (помните, в народном романсе: “Я срать бы с ним рядом не стал, ведь я от Москвы до Берлина всю дорогу по трупам шагал”?) – значит, выразить последнюю степень презрения. Точнее, предпоследнюю. Последняя – не сесть на одном гектаре.
Опять же сортир – место, хотя и самое демократическое, но одновременно и самое аристократическое. Где, как не здесь, блаженный покой, отдохновенье души? Японский классик Танидзаки Дзюнъитиро чуть ли не оду пропел во славу сортира: «Для достижения удовольствия нет более подходящего места, чем японская уборная: здесь человек, окруженный тихими стенами с благородными пористыми деревянными панелями, может любоваться через окно голубым небом и зеленой листвой... Поистине уборная хороша и для того, чтобы слушать в ней стрекотанье насекомых и голоса птиц, и вместе с тем самое подходящее место для того, чтобы любоваться луной».
Добавим, дабы почитатели Танидзаки не спешили переносить его идеи в реальность российскую, что в классической японской уборной (такие были в деревенских домах в XIX веке и еще оставались в веке XX) вполне возможно было положить на пол лепешку (и потом ее съесть). Потому что пол в уборной считался чистой поверхностью. В классической Японии все горизонтальные поверхности делились на грязные, по которым ходили в обуви, и чистые, по которым ходили в носках. Все горизонтальные поверхности внутри японского дома считались чистыми. (Когда в Японии пустили первый поезд, первыми пассажирами показательного рейса были высшие сановники государства; перед входом в вагон все они оставили на перроне свою обувь, и очень удивились, не обнаружив ее па перроне прибытия.)

Еще тысячелетье назад великий китайский поэт и политический деятель Оуян Сю увековечил тайну своей «творческой кухни» в строках: «...И я чаще всего пишу свои произведения в трех местах – верхом на коне, лежа на изголовье и сидя в уборной. Ведь только в этих местах рождаются наилучшие замыслы». Где, как не здесь паренье духа?!
Может быть, и Пушкин, Александр Сергеевич, свою «Деревню» пописывал не иначе, как в туалете.

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Где, как не тут, с тобой спокойствие, труды и вдохновенье?!
Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
В уединенье величавом
Слышнее ваш отрадный глас.
Ну, где уединенье величавее?! Где глас оракулов слышней?!

Не настаивая на единственной верности предлагаемого прочтения, оставляю дорогому читателю принять его как рабочую гипотезу. Тем более что есть, есть у Александра Сергеевича поэтические строки, вне всяких сомнений, родившиеся в уединенье сельского сортира.
1825 год, деревня, письмо к другу Вяземскому:

В глуши, измучась жизнью постной,
Изнемогая животом,
Я не парю, сижу орлом,
И болен праздностью поносной.

Решайте сами, о каком «животе» речь – о том, который приспело опорожнить, или о том, который есть жизнь. И почему праздность «поносная» – потому ли что достойна поношения, или потому что понос прохватил. Впрочем, как отделить одно от другого?

Но вот что точно: поэт Тимур Кибиров, вдохновлявшийся Пушкиным (читавший его «Сортиры» в том не усомнится), струю поэтическую несомненно ассоциирует со струей, так сказать, сугубо физиологического свойства:

Поэзия, струись! Прохладный бак
фаянсовый уж полон. Графомана
расстройство не кончается никак.
А муза, диспепсией обуянна,
забыв, что мир спасает красота,
зовет меня в отхожие места –

в сортиры, нужники, ватерклозеты
etc. И то сказать, давно
все остальные области воспеты
на все лады возможные. Вольно
осводовцам отечественной Леты
петь храмы, и заимки, и гумно,
и бортничество – всю эту халяву
пора оставить мальчикам в забаву.

А может, поэт действительно прав?! Не потому ли и меня влечет моя сугубо прозаическая лира в сторону все тех же «сортиров, нужников, ватерклозетов», что обо всем прочем многократно, с разной степенью таланта и убедительности, написано?
Но, так или иначе, пора в дорогу!