Страсти по сабвею

Вначале меня нью-йоркский сабвей пугал, прямо культурный шок случался. Особенно в Бруклине, особенно в дождь и особенно после жизни в Москве. Однако по всем техническим показателям наша подземка пока что величайшая в мире. А в прошлом году мы отпраздновали столетие нью-йоркского метро, погрузившись в воспоминания и размышления.
В начале прошлого века Нью-Йорк считался вторым по величине городом мира. Однако большинство из трех с половиной миллионов его жителей теснились на Манхэттене (еще один мировой рекорд: Нижний Ист Сайд в ту пору был наиболее густонаселенным районом в истории цивилизации). Бруклин, Квинс и Стэйтен-Айленд яростно развивались, но сами по себе, замкнуто. Да и в самом Манхэттене из Гарлема до Уолл- Стрит добирались часами. Ньюйоркцы мечтали о небывалом счастье ночевать в одном районе, работать в другом, а веселиться в третьем. За что, как говорится, боролись...
И в марте 1900 года земля острова Манхэттен содрогнулась: двенадцать тысяч рабочих приступили к строительству грандиозного котлована, в котором должны были разместиться объемные туннели и просторные станции, а по окончании всех работ котлован накрыли могучим щитом – где из бетона и стали, а где из дерева, - и замостили камнем вровень с улицей, согласно проекту главного инженера Уильяма Парсонса. За четыре года строительство завершили, потратив невероятные по тем временам деньги: 33 миллиона долларов.
Через четыре года, в день открытия метро, полтораста тысяч пассажиров уплатили по никелю (эта мизерная цена, между прочим, 42 года держалась! Только в 48-м проезд обошелся уже в целый дайм, а в 53-м – в 15 центов; кстати, токены ввели тогда же, а отменили совсем недавно) и проехали от Сити- холла до Гарлема всего за четверть часа; без дыма и гари, без угольной пыли и крошки, в отличие от тогдашней железной дороги. С первого же дня под землей пошли и локальные поезда, и экспрессы - в каждом направлении.
Рекорд дневного напряга случился в 1946 году, в понедельник, накануне Рождества: 8,872,244 пассажира. Паутина станций разрасталась с невероятной скоростью. К 1990 году назрела необходимость серьезного ремонта, который тогда и начали, а продолжают до сих пор, а ведь уже 57 миллиардов потратили. Я, правда, считаю, что сами пассажиры больше всего виноваты: нагло бросают мусор вокруг себя, рисуют гадости на вагонах и стенах, - ну, сами знаете. Но есть и объективные факторы: подвижки почвы, усталость металла и так далее. И вообще карта метро мало изменилась с 1941 года, а ведь город наш и географически разросся, и народу прибавилось, и рабочие места теперь есть во всех районах, лишь бы доехать. Каждый божий день в нью-йоркском сабвее ездят туда-сюда четыре с половиной миллиона человек – ну просто все население, включая вполне богатых, которым под землей гораздо быстрее добираться, чем на «Феррари» каком-нибудь. Целый огромный город по рельсам движется, число «подземных» жителей приближается к числу «наземных».
Тем не менее опыт грандиозной перестройки бруклинской центральной станции Атлантик авеню, включающей, кроме линий метро, еще и железную дорогу, показал, как все можно удобно сделать, не останавливая движение ни на один будний день. И немножко красоты добавилось тоже: здесь теперь сияет и светится необычная фотоинсталляция «Горизонты из-под земли», подсказывающая бруклинцам, чем любоваться из окна вагона. Только не надо было, по-моему, сочетать серо-коричневый мрамор и беленький, туалетный такой кафель.
Кроме того, в сабвей постоянно добавляли и добавляют всяческие удобства, в частности, специальные пандусы и лифты для инвалидов – ни один город мира не проявил подобной заботы! Украшают подземку художествами: к примеру, на Астор Плэйс радуют изображения разнообразных Багир и Шер-Ханов (намекающие на меховой бизнес неподалеку), а на Гранд Централ - мчащихся поездов; роспись на Фултон- стрит, что близ порта, напоминает о первых пароходах Роберта Фултона; ужасно смешная инсталляция «Подземная жизнь» известного борца против проклятого капитализма Томаса Оттербека расположилась на Юнион сквер; яркие мозаики расцвели на Коламбус Серкл; а на Канал-стрит на чугунной решетке поблескивает глазками стая дроздов (нет, не те дрозды, не полевые...) в натуральную величину.
В нью-йоркском сабвее не только едут, а еще и играют, танцуют и поют; часто звучат песни на русском - знакомые с детства и в прекрасном исполнении, между прочим. Один мужик с Вашингтон Хайтс всегда по утрам военные песни по-соловьиному насвистывает. Другой садится на Стилвелл - на аккордеоне исполняет «Полет шмеля». На Бродвей-Лафайетт как-то призрачный белый клоун исполнял знаменитую пантомиму «Маски» Марселя Марсо; увидев мой доллар, шепнул русское «спасибо» без акцента. На Канал-стрит китайцы свою пентатонику намурлыкивают; на Четырнадцатой латиноамериканцы пляшут мамбы-самбы в обнимку с надувными резиновыми блондинками; а на 42-й мускулистые африканцы кувыркаются в брейк-дансе. По метродороге в Бронкс близ зоопарка малолетние афроамериканцы демонстрируют рэпы и брэйки, от которых не только вагоны, но и тоннели трясутся. А как-то на 34-й почти под потолком вывесили странного вида устройство из металла и стекла; пассажиры - кто подлиннее – подпрыгнули и коснулись стеклянных подвесок, и послышался ангельский глас челесты. Народ по нескольку поездов пропускал, чтобы поиграть. Или вдруг на Декалб авеню в полночном вагоне, битком набитом работягами в тяжко пахнущих комбинезонах, возникает скрипка - концерт Сарасате. Как мы различаем эти звуки музыки под стук вагонных колес?..
Конечно, граффити я не выношу, но восхищаюсь бездарными храбрыми творцами: ну нет такой высоты, чтобы они не влезли и не попортили стены! Впрочем, живопись в метро бывает и настоящей: так, художник и архитектор Марк Рабинович уже больше десяти лет украдкой зарисовывает лица соседей по вагону – спящие, усталые, забавные... Две с лишним тысячи подземных обитателей увековечены в его рисунках, и число их растет.
Иногда подземка пугает всерьез. В тягостные часы, black out в душной тьме тоннеля многие неожиданно осознали свою зависимость от электричества; далеко не сразу отважились покинуть нагретый вагон, храбро побрели по шпалам и вышли на поверхность на Чемберс-стрит, зорко глядящей тысячью глаз с белых кафельных стен. Хотя это еще что - вот после одиннадцатого сентября мною овладел совершенно безумный страх перед возможным взрывом в метро: какую-то с виду реалистическую статью я прочла об этом, и – вот она, великая сила печатного слова! – все представляла себе ужасающий грохот, потом небывалую тишину, потом гул океанских вод, рвущихся на поверхность... Как-то еду я на рабочее интервью, выхожу на вест-сайдской станции Хаустон-стрит – и глазам своим не верю: мой кошмар ожил в настенной мозаике. Объяли воды душу мою, над недвижными турникетами плывут веселые дельфины, в вагонах плещуются осьминоги, рыбы в окна любопытно заглядывают. Это, думаю, какое же воспаленное воображение надо было иметь, чтобы за пять лет до одиннадцатого сентября вот такое удумать? На работу меня взяли, и почти три года я ежедневно сражалась со своим страхом, видя эти страсти в сабвее на Хаустон по дороге на работу и после рабочего дня. И очень нескоро моя душа перестала в сабвее сжиматься: опять-таки я прочла, что структура нью-йоркского метро чрезвычайно устойчива, сама крыша тоннеля гасит энергию взрыва. Хотя за подозрительными рюкзаками и по сей день зорко приглядываю.
Но в целом я больше не боюсь нью-йоркского сабвея. Привыкла, даже наслаждаюсь – скоростью, лицами, разговорами, музыкой, даже шумами. Не расстаюсь с картой, на которой сплетаются разноцветные линии поездов. Не устаю рассматривать мой прекрасный Нью-Йорк в окне вагона. И никогда не пропускаю момент, когда поезд величественно поднимается из бруклинского тоннеля на Манхэттен Бридж, и солнце слепит днем, а огни города – вечером, и стальные крылья моста скрещиваются над головой, и даже самые болтливые пассажиры смолкают... И гром-грохот-перестук колес по рельсам напоминает, что всю эту громаду сами люди и построили – сабвей на свою голову. Теперь остается только радоваться, а это мы уже умеем.
Римма Харламова