НОЧЬ НА РОЖДЕСТВО В ДЖОРДАНВИЛЛЕ

Вырвавшись из Нью-Йорка, моя машина мчалась на север... Черная полоса дороги, заснеженные холмы. Частые попискивания прикрепленного к лобовому стеклу прибора, предупреждающего: «Впереди полицейский радар!» За четыре часа езды спидометр накрутил двести пятьдесят миль. На указателях мелькают необычные названия городков и озер – Монахатан, Черокез, Мохавк. В этих краях наверняка когда-то обитали индейцы...
Поворот налево. Поселок Джорданвилль. Еще один поворот. Машина взлетает на пригорок и... впереди, блестя золотыми куполами, – красавица церковь.
Мы у входа в Свято-Троицкий монастырь – место паломничества православных, желающих очиститься от скверны и мирской суеты. За чугунными воротами монастыря течет многотрудная молитвенная жизнь.

***
Только что закончилась церковная служба. Все направились в трапезную на обед.
В металлических тарелках – жиденький суп с овощами, консервированная кукуруза, вермишель, хлеб. Меня пригласили к столу. Больше всего мне понравилась вареная картошка с запахом дыма (как позже выяснилось, еду здесь готовят в печи на дровах). Несмотря на множество едоков, человек сорок, стук ложек по тарелкам не заглушал голоса читающего «Жития святых». Во время двадцатиминутной трапезы никто не обронил ни слова.
– Таков порядок, – объяснил брат Андрей, который стал моим монастырским гидом. – Смотреть в тарелку соседа или разговаривать в это время не принято. Трапезная – это тоже церковь: здесь висят иконы, здесь мы молимся, здесь слушаем «Жития».
– Но в отношении меню – для обеда, мягко говоря, негусто...
Сейчас Пост, а во время Поста мы себя ограничиваем в еде больше обычного – не едим рыбу и молочное. Кстати, некоторые продукты у нас собственные, монастырские: мед со своей пасеки, овощи с огорода, рыбу тоже сами ловим. Приезжай к нам летом, когда здесь очень красиво.

***
Основатели монастыря – иеромонах Пантелеймон и регент-псаломщик Иосиф. Оба были русинами, родом с Волыни. Возможно, схожесть ландшафта Прикарпатья с ландшафтом на севере штата Нью-Йорк сыграла не последнюю роль в том, почему Пантелеймон решил именно здесь основать монастырь. А может, ему понравилась уединенность этих мест или же ангел шепнул монаху, что именно среди этих холмов, недалеко от поселка Джорданвилль, возникнет самый крупный в США русский православный монастырь.
– Я, конечно, Пантелеймона уже не застал, – говорит Андрей. – Но те, кто постарше, его знали. Рассказывают, что это был суровый человек, но никто, однако, не поминает его худым словом. В последние годы жизни он страдал от ужасных болей в позвоночнике, начинал слепнуть, но никому не жаловался. Архимандриты Пантелеймон и Иосиф покоятся на этом кладбище рядом с братией.
– Странное кладбище – ни памятников, ни бюстов.
Перед нами приблизительно тридцать выкрашенных белой краской деревянных крестов.
А монаху тяжелый камень на могиле не нужен. Братия эти кресты подновляет, а вечером зажигает перед ними лампады.

***
Эта обитель (так же, как и женский монастырь в Ново-Дивеево) принадлежит Русской Православной Церкви заграницей. Монастырь зачинался в двадцатых годах прошлого столетия: в коммунистической России тогда преследовали священников и разрушали храмы, а за границей православное духовенство, покинувшее Родину вместе с Белым движением, объявило себя независимым от Московского Патриарха. Русская церковь раскололась на так называемую красную и белую.
...
Известия о Джорданвилле разносились по свету, и с самых дальних концов сюда приходили новые отшельники. В 1935 году была построена церковь, которая прошла «крещение огнем» – сгорела сразу после освящения, в конце литургии. Сначала обходились одним зданием, где размещались братский корпус и церковь. В пятидесятых годах воздвигли новый храм, спустя десять лет на купленной земле выстроили братский корпус и семинарский дом. А в 1988 году, к тысячелетию крещения Руси, построили колокольню.
Монастырь существует за счет издательской деятельности, продажи икон и на благотворительные пожертвования. Здесь есть иконописная мастерская, типография, где издается и распространяется по всему миру (даже на Гаити) огромное количество церковной периодики. Рядом – корпус духовной семинарии, выпускники которой становятся либо монахами, либо рукополагаются в священники и направляются в приходы по всему русскому зарубежью.
Сегодня в монастыре живет тридцать монахов, двадцать послушников и трудников. Здесь собрались люди с различными судьбами, из разных стран и континентов – Америки, Европы, России, даже из Австралии. Обамериканившиеся русские и обрусевшие американцы. Одним еще нет двадцати, другие – девяностолетние старцы.
Постучаться в монастырскую дверь может каждый, пожелавший уйти от мира. Ему выделят келью – живи, трудись, исполняй обеты. И неизвестно, сколько пройдет времени – год, два, пять - пока не станет ясно, может ли человек совершить монашеский подвиг.
Здесь часто бывают не только паломники со всего русского зарубежья, но и местные фермеры (американцы). В большинстве своем люди невысокого достатка, помогают монастырской братии: привозят продукты со своих ферм, ремонтируют здания, оплачивают лечение в госпиталях.
А чем отвечает монастырь? Добрым словом, советом, молитвой за болящих.
***
– Андрей, ты не жалеешь, что выбрал церковный путь в жизни?
– Сомнения иногда приходят, но чтобы жалеть – никогда.
Андрей из Подмосковья. Он приехал сюда по студенческой визе и пять лет учился в семинарии. В России у него остались родители. Андрей - не монах и не послушник. Он трудник – человек, живущий и работающий в монастыре и соблюдающий все его правила. На вопрос, решил ли он постричься в монахи, Андрей воздерживается отвечать прямо. Вероятно, потому, что это вопрос глубоко личный и слишком сложный.
– Не знаю, еще не решил.
– А вы, безоружные, не боитесь в этой глуши жить?
– Нас Бог хранит. Заходи, – и Андрей открывает дверь своей кельи.
...В половине пятого утра раздается стук в дверь. Подъем. В пять часов все должны быть на службе. Потом завтрак и послушание: работа на кухне, на огороде, в типографии, на пасеке. Монастырь - рабочий, дел невпроворот. Потом обед, короткий отдых и снова работа до ужина. Вечерняя служба – и в восемь часов все расходятся по кельям.
– А если спать не хочется?
– Можешь читать, но лучше к девяти часам заснуть, потому что утром пойдешь на службу невыспавшимся и раздраженным.
– Кровать у тебя, брат Андрей, жестковатая. У меня, помню, в армии и то была помягче.
– Я люблю на жестком спать. Перед Рождеством наведу здесь порядок... Я в келье в основном только сплю и молюсь.
Напротив кровати стоит стол, рядом полки с книгами, встроенный шкаф для одежды. В углу – кафедра, на которой лежит молитвенник, над нею – образа и лампада. Обратил на себя внимание большой чемодан возле кровати.
– Не скучаешь по дому?
– Скучаю. Особенно, когда получаю письма. Может, поеду повидаться. Но ностальгии нет. Я нашел здесь Россию. Это трудно объяснить...
В келью может зайти духовник, благочинный или настоятель монастыря – игумен Лавр. Живущий в келье должен соблюдать санитарные нормы общежития, но самое главное – нормы монашеские: избегать роскоши и комфорта.
– Наверное, выдержать такую жизнь очень трудно?
– Монахом человек сначала становится внутренне, потом внешне. Но бывает, наоборот, когда мирянин воцерковляется.
***
...Из трапезной вышел странный человек: в огромных, не по размеру, валенках, в латаном пальто и в шапке-ушанке, одно незавязанное «ухо» которой болталось. В одной руке он нес посох, а в другой пустое ведро.
– Ты не карпаторосс? – остановившись, спросил он у меня.
– Нет.
– Понятно, – он посмотрел мне прямо в глаза, вздохнул. – А голова у тебя, дружок, не в порядке.
– Здравствуй, Левушка, – улыбнувшись, говорит ему Андрей.
Лев Павлинец называет себя москвичом, хотя родители вывезли его из Москвы в 1919 году в Сербию, когда ему был всего лишь год от роду. Его родители – люди благородного сословия, дали сыну начатки хорошего образования, но когда Левушке было десять лет, он переболел тяжелой болезнью. Выжил, но так и остался на всю жизнь – Левушкой.
Ему уже далеко за восемьдесят, но выглядит он гораздо моложе своих лет – бодр, даже осанист. Левушку любят все в монастыре, особенно семинаристы. Летом, порою, он может наломать веток сирени и засунуть их себе под пиджак, чтобы быть похожим на куст. Он – дурачок, но... не так прост.
– Левушка, что самое главное в жизни? – спрашивает его Андрей.
– Вера в Бога и спасение.
– А как спасаться?
Левушка заговорщически смеется:
– Мячиком. Мячик катится по дороге и прикатится в Царствие Небесное. – И, ударив о землю посохом, он уходит.
Без Левушки Джорданвилль – не Джорданвилль. Левушка несет трудовые послушания по столовой, встречает паломников и заводит с ними разговор на излюбленные темы: про женитьбу, про то, что умер друг Полкан (собака), спрашивает, не карпаторосс ли имярек и т. д. Иногда произносит загадочные, только ему понятные фразы. В общем, монастырский дурачок.
– Он под рубашкой носит несколько тяжелых крестов, – говорит Андрей, глядя Левушке вслед. – Ты о чем задумался?
– Да так... Меня мигрени замучили. А он сказал, что у меня голова не в порядке...
***
Под ботинками поскрипывает снежок. Мы выходим за монастырские ворота. Луга, дорога, холмы – все засыпано снегом. Вдали видна стая оленей, убегающих по холму.
– Знаешь, как здешние американцы называют рябину? Russian olive – русские оливки. Они варят из рябины очень вкусное варенье и угощают нас.
Входим в лес. Тишина. На поляне лежат еще не распиленные деревья и несколько вязанок дров. Впереди – озеро.
– А что это за палатка? Кто в ней живет? – спрашиваю, показывая на синюю палатку на противоположном берегу озера.
– Летом сюда приезжал парень из Беларуси, жил один в палатке. Он приходил в монастырь только в церковь на службы и в трапезную обедать. Осенью уехал, а палатку оставил – в следующем году собирается приехать опять.
– Зачем же ему было жить одному в палатке? Ведь рядом кирпичный братский корпус, гостиница для паломников. Он мог бы попросить, и ему наверняка разрешили бы там пожить.
– Все так, но... Этот парень посчитал, что ему нужно полное уединение, отшельничество.
– Но ведь так можно впасть в гордыню, возомнить себя святым. Не правда ли?
– В общем-то, да... Хочешь приведу пример настоящего смирения? Наш семидесятилетний игумен Лавр мыл туалеты и душевые в братском корпусе. Об этом никто не знал, пока однажды ночью его случайно не увидел семинарист.
К нам, в Джорданвилль, часто приходят люди с самыми, казалось бы, благородными порывами. И вдруг заканчивается трагедией – кто-то разочаровывается в себе, в вере. Было несколько и таких случаев, когда монахи решали вернуться в мир. Потом они опускались на дно отчаянья, спивались... Человек, желающий идти иноческим путем, зачастую и не подозревает, какие опасности его поджидают.
***
Саше девятнадцать лет. У него сильный американский акцент. Если бы не черная долгополая ряса, его можно было бы принять за американского юриста. По происхождению Саша – русский, а по роду занятий – семинарист. Но самое интересное: Саша – звонарь и, как он считает, звонарь от Бога.
Он помнит, как пятилетним пацаном поднимался по лестнице на колокольню церкви в городе Ютика, где звонил в колокола его отец.
– Это нужно слышать, – пытается объяснить Саша премудрость своего искусства. Он выразительно жестикулирует и, ощущая ограниченные возможности слов, берет в руки канат, привязанный к языку большого колокола.
Мы стоим на самом верху колокольни. Морозный ветер обжигает лицо.
– Нужно так ударить, чтобы слышалось «бом-м-бам-м», а не «бам-м-бом-м». Улавливаете разницу?
– Еще бы!
– В большой колокол мы звоним двенадцать раз в году на самые большие праздники. А в маленькие – на богослужения. Колокола отливали в Голландии, деньги жертвовало все Зарубежье. Можно, конечно, нажать кнопку, чтобы по колоколам стучали электрические молоточки. Но это не по-русски. А нужно каждый колокол чувствовать, чтобы слышалось «бом-м-бам-м».
Саша становится на деревянную планку-педаль, хватается руками за веревки, привязанные к языкам колоколов. Балансируя, он напоминает акробата.
Над нами один большой и три средних колокола, а на площадке выше – еще около двадцати маленьких – для перезвона.
– Сейчас здесь очень холодно, приходится надевать ушанку и валенки. Зато как здорово плывет звук в морозном воздухе! – он легонько ударяет в колокол и замирает, прислушиваясь к уплывающему вдаль звуку.
– Ты тоже хочешь стать монахом?
– Нет. Пока я учусь в семинарии, а закончу – женюсь и рукоположусь в дьяконы. Подвиг монаха, чувствую, не для меня.
***
Завелся мотор машины. Пора в Нью-Йорк. Поворот – и скрылись золотые купола. Снег прекратился. Из-за туч изредка выглядывает месяц.
Еще несколько дней здесь будет стоять мертвая тишина. А на Рождество, в ночь с 6 на 7 января, к размеренным звукам большого колокола «бом-м-бам-м» подключится веселый перезвон маленьких, благовествуя миру о Великом Празднике.
Сутки, как я в Джорданвилле. Всего лишь – сутки. И вдруг ловлю себя на мысли, что множество неотложных дел, оставленных в Нью-Йорке: работа, учеба, словом, забота о хлебе насущном, все это – не самое главное и, в общем-то, может подождать.
...Господи, очисти грехи наши... прости беззакония наши...
Петр НЕМИРОВСКИЙ

Книги Петра Немировского «На том берегу» и «Однажды в Чистый Понедельник» продаются в магазине «Санкт-Петербург»