ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ФЕНИ

Перед нами – законопослушный гражданин, причем весьма деликатный – я бы сказал, с оттенком той старинной русской деликатности, которую нынче крайне редко доводится встречать вообще, а тем более здесь, в Нью-Йорке. У него хорошо поставленный голос, правильная речь, лишенная какого бы то ни было словесного мусора; всегда безупречный, с иголочки, внешний вид – костюм и галстук. Взглянув на него, сразу подумаешь, что этот человек вращается в кругах, где предметом разговоров является исключительно поэзия, философия, живопись... И вдруг – громом средь ясного неба: «А по фене ботаешь?!» Что за бред?
Валерий Щукин более двадцати лет работает переводчиком в судах Нью-Йорка. Он соавтор профессионального и этического кодекса судебного переводчика США. Щукин стоял у истоков синхронного перевода в американских судах с использованием беспроводной аппаратуры. Сейчас помимо основной работы он преподает судебный перевод менее опытным и начинающим коллегам.
Во время судебных слушаний фигура переводчика почти незаметна. Пожалуй, переводчик – один из немногих, кто покидает судебный зал после вынесения вердикта безразличным. Впрочем...
– Представителю нашей профессии приходится сталкиваться с человеческим несчастьем, покалеченными судьбами. Оставаться к этому безразличным порою очень трудно. Хотя, конечно, если смотреть исключительно с профессиональной точки зрения, то судебный переводчик – это нейтральное существо, машина, если хотите, попугай, который во время слушаний не имеет права даже выражением лица выказывать какие-либо эмоции или свое отношение к происходящему.
Недавно арестовали группу моих коллег с Брайтона. Наряду с переводами они изготавливали и фальшивые документы. При обыске у них в офисе были найдены печати и бланки различных учебных заведений бывшего Советского Союза. Странно было видеть своих собратьев по ремеслу, идущих по коридору в наручниках. Ещё более странным, вернее сказать, глупым было возмущение арестованного владельца этой фирмы, который не нашел сказать судье ничего другого, кроме: «Но ведь на Брайтоне почти все переводчики этим занимаются. Почему же взяли именно меня?» На что судья, со свойственным многим американским судьям чувством юмора, ответил: «Ну ведь надо было с кого-то начинать».
– Валерий, расскажите, почему вы избрали эту профессию и как начиналась ваша карьера в Америке?
– Все объясняется довольно просто: в прошлом я преподаватель английского в Минском институте иностранных языков. Оказавшись в США, я решил делать ставку именно на это. Конечно, в конце семидесятых годов в Нью-Йорке судебных процессов с участием русскоязычных иммигрантов было куда меньше, чем сегодня. Однако нужда в русских переводчиках все же существовала. Я разослал резюме во все суды – федеральные, штатные, городские, и вскоре был приглашен на слушания в Манхэттенский федеральный. Помню, как тогда у меня со страху тряслись коленки – думал, сейчас прокурор или подсудимый что-то скажут, я не смогу перевести, сяду в лужу... Но все обошлось. Во второй раз я был уже смелее, а потом пошло-поехало.
– Известно, что американская юриспруденция достаточно сложная. Наверняка в ней существуют такие понятия и термины, которые в советской, а теперь – в российской правовой практике не встречаются. Как вы справляетесь с этой проблемой?
– Уверен, что ни один из русских переводчиков в Нью-Йорке не может сказать, что до конца знает все соответствия американской и российской правовой терминологии. Различий очень много, даже в мелочах. Приведу простой пример: в жюри присяжных всегда назначается foreman – «старший». Я ломал голову, как назвать эту должность: старший? старшина? председатель? Конечно, легко сделать кальку с английского, но это не всегда правильно отражает суть. Порою из-за неточно переведенного термина начинаются целые перипетии. Вот пример: американский суд направил в российскую прокуратуру запрос о voluntary deposition – просьбе взять показания у одного из свидетелей, проходившего по известному делу Вячеслава Иванькова. Один из переводчиков voluntary deposition перевел как «добровольный допрос». Российская прокуратура возмутилась: «С какой стати американцы будут допрашивать российского гражданина? Добровольных допросов не бывает». И адвокаты, потратив немалые деньги на поездку, вернулись из Москвы в Нью-Йорк несолоно хлебавши. После этого – представляете?! – для уточнения перевода двух слов созвали специальное судебное слушание. Я тогда предложил свою интерпретацию: «добровольная дача показаний под присягой». Судья составил новый запрос в российскую прокуратуру, и следующая поездка адвокатов в Москву увенчалась успехом: показания свидетеля были записаны на видеопленку.
В ситуациях, подобных этой, я обращаюсь к работам Кони, к словарю Даля и часто к энциклопедии Брокгауза–Эфрона. Порой мне приходится не только возвращать забытые слова, но даже вводить новые термины.
– Все вышесказанное относится к юридическим терминам. Но вам нередко приходится сталкиваться и с ненормативной лексикой, попросту говоря – феней. Тут ни Даль, ни Брокгауз не помощники.
– Каждый русский судебный переводчик обязан знать уголовный жаргон и уметь максимально точно воспроизводить его по-английски. Одно неточно переведенное слово может порою решить исход дела. Помню, как на одном процессе, где подсудимые обвинялись в подделке 20-долларовых банкнот, прозвучало слово «бабки». Прокурор спросил у меня: «В русском языке слово «бабки» означает поддельные деньги, не правда ли?» Понятно, что обвинение было заинтересовано в таком переводе. Но я возразил: «Слово «бабки» вовсе не подразумевает, что это поддельные купюры. Этот жаргонизм соответствует американскому эквиваленту «dough» (тесто) или «bread» (хлеб)». Я доказал это, тем самым поступив справедливо по отношению к подсудимому. Или другой случай: во время телефонного разговора, который агенты ФБР записывали на магнитофон, подсудимый сказал: «Она пошла к мусорам». Я мог бы перевести просто – «пошла к полицейским», однако я дал более точный вариант: «She went to the pigs» – полицейских в Нью-Йорке на жаргоне называют pigs («свиньи»).
– Какие источники вам помогают для переводов фени?
– Во-первых, словари. У меня около 20 толковых словарей уголовного жаргона – как американского, так и русского. Но словари помогают не всегда. Часто выручают беседы с моими бывшими клиентами, которые сейчас на свободе. Как-то я не мог найти эквивалент одной блатной фразе – ведь феня в разных районах и тюрьмах различная. Пошел в ресторан на Брайтоне, где работает мой знакомый, объяснил ему ситуацию. Тот сказал: «Не переживай, я сейчас соберу представителей из разных лагерей, они помогут». Это был настоящий симпозиум...
– Помимо фени, существуют еще и национальные аллегории, знаки, жесты.
– Конечно, мы и в этом должны хорошо ориентироваться. К примеру, совсем недавно у подсудимого спросили, есть ли у него татуировки. Он ответил, что на левой руке выколото слово «Магадан». Его спросили, что это означает. «Название города, в котором я находился какое-то время». «По какой причине вы там были?» - поинтересовался работник надзора. «В Магадане расположен известный российский курорт. Я туда ездил отдыхать», – полушутя ответил подсудимый. На этом допрос закончился, ложь прошла незамеченной. Но я смолчал, не нарушив кодекс переводчика. Я не имел никакого права по собственному желанию разъяснять, как в действительности люди попадают в Магадан и почему у подсудимого на руке такая татуировка.
Теперь относительно жестов. В случае если подсудимый делает какой-либо жест, переводчик отступает на один шаг назад, акцентируя внимание присяжных на самом подсудимом. Мы можем толковать жест словами только по просьбе судьи. Известно, что некоторых «русских» жестов вообще не существует в американской культуре, а некоторые отличны по значению. Скажем, ладонь, которой проводят по горлу, у американцев означает только убийство, а у русских еще имеет значение «сыт по горло». Однажды русский подсудимый сделал этот жест, а судья не попросил истолковать его значение. Несложно догадаться, как это повлияло на мнение присяжных. Судебный переводчик также должен знать и кодовые слова в уголовном жаргоне.
– Что вы имеете в виду?
– Предположим, вы стенографируете разговор, записанный на магнитофон правоохранительными органами. Один из подозреваемых говорит: «Возьми с собой ботинок». На криминальном жаргоне «ботинок» означает «пистолет». Это слово есть в словарях уголовного жаргона, и самое главное – оно узнаваемо в криминальном мире. Кстати, из-за «ботинка» потом в тюрьме у меня состоялся следующий разговор. Обвиняемый возмутился: «Зачем вам нужно было переводить «ботинок» как «пистолет»? Вы же могли просто написать «ботинок». Может, я хотел сказать корешу, чтобы он не приходил босиком». Тогда я спросил в ответ: «Почему же вы попросили его взять один ботинок, а не ботинки?» – «А может быть, мой кореш одноногий?»
Но бывают случаи и посложнее. Вот вы слышите и переводите такое предложение: «Для сегодняшней вечеринки мне нужно взять у тебя шесть стульев». Подсудимый, владевший мебельным магазином, утверждал, что никогда в жизни не имел дел с наркотиками. И действительно, ни в одном словаре «стул» не обозначает упаковку кокаина. Но этого подсудимого присяжные все же признали виновным в наркоторговле, когда прослушали запись, где клиенты просят его дать пять с половиной стульев... Когда преступники используют обычные слова, но имеющие кодовое значение только для этого узкого круга, переводчик должен переводить буквально – «шесть стульев» (six chairs) и оставить интерпретацию сторонам судебного процесса. В данной ситуации только адвокаты и прокуроры имеют право говорить о «стульях» как о кодовом слове. Переводчик же такого права не имеет.
– Одним словом, вам необходимо сохранять четкую грань между этикой по отношению к подсудимому и профессиональным долгом переводчика. Теперь у меня вопрос вот такого порядка: вы знаете содержание разговоров, которые ведут между собой в тюремной камере адвокат и подсудимый. Затем слышите их слова в зале суда. Наверное, первый и второй варианты сильно различаются. Фактически в судебном зале вы один из немногих, кто знает правду, но слышит ложь.
– Во-первых, обвиняемый не всегда говорит всю правду даже адвокату. Еще Достоевский заметил, что подсудимый порою сочиняет легенду о своей невиновности, в которую сам начинает верить. Конечно, переводчику известны все самые сокровенные разговоры между подсудимым и адвокатом. И то, что говорилось в тюрьме, часто отличается от того, что произносится в зале суда. Но я не могу встать и сказать об этом. То, что я услышал в тюрьме, – это собственность заключенного и адвоката, я на эту собственность не имею никакого права.
– Вы были ведущим переводчиком на судебном процессе над Япончиком. Помню, как во время перерывов журналисты буквально преследовали вас по всему зданию Бруклинского суда в тщетных попытках выудить какую-то новую информацию о подсудимом. С тех пор прошло немало времени, Япончика экстрадировали из американской тюрьмы в «Матросскую Тишину». Интерес к его личности в России сегодня снова необычайно возрос. Валерий, может, сейчас вы раскроете некоторые карты того процесса?
– Увы, согласно профессиональному кодексу, ни один судебный переводчик не может «раскрывать карты» до конца своей жизни.
– Тогда давайте коснемся того суда косвенно. Вот, скажем, главный порученец Япончика – Леонид Абелис, сам в прошлом совершил не одно преступление. А на суде он подробно рассказал о преступной деятельности Япончика и за это фактически не понес наказания.

– Вы говорите о так называемой системе «кооперирования вверх», которая достаточно сильно развита в США. Я не раз спрашивал работников правоохранительных органов о моральном аспекте такого сотрудничества преступников с властями. Они отвечали: «Ну а как же нам иначе уличать преступников? Показания свидетелей-подельников очень сильно влияют на решение присяжных». Вот и против Иванькова давали показания два близких ему человека: на первом процессе Леонид Абелис – его правая рука, и на втором процессе жена Иванькова – Ирина Ола. Соперничать с прокуратурой, имевшей на своей стороне таких свидетелей, было трудно даже очень маститым адвокатам... Но, быть может, вы будете удивлены, узнав, что в Америке допускается и «кооперирование вниз».
Объясню на наглядном примере: недавно я переводил на процессе, где судили сотрудников фирмы, оформлявшей поддельные рабочие визы. Владелец фирмы сперва занимался этим сам, а потом вовлек и подчиненных. Когда их деятельностью серьезно заинтересовались правоохранительные органы, владелец фирмы побежал в ФБР и стал «стучать» на своих подчиненных, за что ему потом снизили тюремный срок. Вот это и называется «кооперированием вниз».
– Вам приходится сталкиваться с русскоязычными преступниками – выходцами из различных регионов бывшего Советского Союза. Отличаются ли они по роду совершаемых ими преступлений?
– Разумеется, отличаются. Скажем, за последние десять лет заметно возросла преступность среди бухарских евреев. Их основные преступления – торговля краденым золотом и отмывание денег, полученных в результате махинаций с ворованным золотом и ювелирными украшениями. Между прочим, у бухарских евреев весьма своеобразная ментальность: они могут быть верующими, регулярно ходить в синагогу и жертвовать синагоге большие деньги и в то же время торговлю краденым золотом или отмывание денег не считать преступлениями. В их понимании – это бизнес.
Сейчас в Нью-Йорк приезжает немало этнических русских со всех концов России, даже из далекой Сибири. Преступления этой группы – в основном, «наезды» на бензоколонки, драки, убийства, среди которых есть и заказные.
– Вы сами родом из Беларуси. Часто ли на скамью подсудимых в Нью-Йорке попадают ваши бывшие земляки?
– Интересный вопрос. Вот как-то не встречались мне здесь преступники из Беларуси. Даже карманные воры, которые когда-то в Минске сочетали воровской промысел с малярной работой, приехав в Америку, стали законопослушными бизнесменами и даже полюбили бейсбол.
– Складываются ли у вас со своими клиентами какие-либо личные отношения?
– Нет. Во-первых, это люди совсем иного круга, а во-вторых, если смотреть психологически, люди обычно хотят вычеркнуть из своей жизни все, связанное с несчастьем, тюрьмой. Правда, когда я бываю на Брайтоне и захожу в один русский гастроном, то встречаю там его владельца – своего бывшего клиента, для которого не раз переводил в судах. Он мне всегда искренне рад: «О! Вот мой переводчик! От меня ему – рюмка водки и солёный огурец!»
– После разговора с вами у меня сложилось впечатление, что тюрьма является важным компонентом нашей иммигрантской жизни... Валерий, у вас накоплен интересный материал – не написать ли на его основе книгу?
– Такое желание есть. Более того, уже написаны первые главы. Рабочее название «Записки нью-йоркского судебного переводчика». Правда, с самого начала мне пришлось столкнуться с проблемой: то, что понятно русским читателям, не совсем ясно американцам, и наоборот. Вероятнее всего, придется писать в двух вариантах. Вторая проблема – этического порядка. Пока не решил, имею ли я право писать о громких процессах, в которых легко узнаваемы главные действующие лица.
Петр Немировский

Книга Петра Немировского – криминальный роман «Однажды в Чистый Понедельник» продается в магазине «Санкт-Петербург».