ОТ ГОМЕРАДО ГАРЕМА

КОНСЕРВАТИВЕН КАК МУЗЕЙ
Музей – это не просто хранилище предметов искусства, но сам по себе может быть произведением искусства. Чему есть безусловные свидетельства – скажем, Эрмитаж. Либо Лувр и флорентийская Уффици. Несомненно, к таким самостийным произведениям искусства принадлежит и нью-йоркский Метрополитен – с той только существенной разницей, что из всех музеев мира это - самый динамичный, самый изменчивый, самый неузнаваемый.
Большую часть жизни я провела в Ленинграде, где исправно и влюбленно, начиная с четвертого класса школы, посещала Эрмитаж. На правах старожила отмечу, что в начальные 60-е Эрмитаж был довольно безлюден. Помню, темным зимним утром я одна входила в настуженную за ночь гардеробную и в полном одиночестве возвращалась туда к шести вечера, и за мной со скрежетом запирались дворцовые двери. Помню, как, ритуально обежав все подряд картинные галереи, я уснула в тени фараоновой гробницы, и вместе со мной спала сторожиха-цербер, и за этот час ни души не мелькнуло под сводами древнеегипетского крыла музея. Один и тот же раз и навсегда, неизменяемый и неподвижный, торжественный и почти сакральный в своей зачарованной статуарности, Эрмитаж казался мне образцом музейной невозмутимости. Запомнилась и стиховая фраза – «консервативен как музей».
Истинный, мирового ранга, музей мне так и представлялся – в виде роскошного мемориала, увековечивающего шедевры искусства.
И вот, когда я обменяла Ленинград на Нью-Йорк и соответственно Эрмитаж на Метрополитен, мне пришлось срочно отказаться от представления о музее как храме искусства. Метрополитен производил впечатление живого организма, охваченного непрерывными мутациями роста – в нем вечно что-то перестраивалось, наращивалось, умирало и возрождалось. Пристраивались новые флигели, зацветал на крыше сад со скульптурой в стиле модерн, врастали в тело музея целокупно частные коллекции, производились удачные и не совсем эксперименты с исконным музейным пространством – внезапно исчезали старые экспозиции и так же внезапно, почти импровизационно, возникали новые.
Поражала, конечно, гигантомания вполне сюрреалистских экстерьеров под крышей музея: испанское патио XVI века – целиком, со всеми архитектурно-скульптурными атрибутами, включая журчащий фонтан; ложные, но полнометражные фасады домов, замыкающие китайский и американский дворики с натуральными деревьями, ручьями и даже кой-какой в них живностью. Не будучи символическим храмом искусства, как Эрмитаж, Метрополитен пустил на свою жилплощадь подлинный древнеегипетский храм Дендура, глядящий сейчас на нью-йоркскую осень.
В этом музее не только постоянные экспозиции непостоянны, но и стены, потолки, карнизы, фрамуги и сами интерьеры находятся в непрерывном движении. Мет потрясающе жизнеспособен и охвачен, по словам его нынешнего директора Филиппа де Монтебелло, «совершенно нестерпимым зудом экспериментаторства». Сейчас, например, музей перекраивает целые комплексы залов для галерей современного, новейшего искусства. Вы спросите: отчего это Мет беспокоится о современности? Оттого, что история искусств не стоит на месте. И 100% музейной публики – люди современные.
Но в одном Мет был консервативен как музей – в брезгливом противодействии масскультуре, в элитарности многих своих выставок, в академической сухости их названий.

В НАЧАЛЕ БЫЛО ИМЯ
Да, натиск массовой культуры замирал перед такими бастионами, как музеи, картинные галереи, частные коллекции. Крупнейшие нью-йоркские музеи Метрополитен и Гуггенхейм - всегда могли себе позволить организацию и долговременную экспозицию таких изысканно-элитных, рассчитанных на знатоков и экспертов выставок, как «Аль-Андалус: искусство арабской Испании», или «Картинные рамы эпохи итальянского Возрождения», или «Досупрематический Малевич».
До поры до времени. И это время музейного снобизма, похоже, прошло или проходит на наших глазах. Причина – сокращение государственного финансирования культуры, включая дотации, субсидии и гранты. Нынче даже такие состоятельные музеи, как Метрополитен или Музей современного искусства, за которыми - целая армия щедрых меценатов и почетных спонсоров, зависят от кассового сбора. MoMA, въезжая в ноябре в новое грандиозное здание, собирается повысить входную плату до $20. А это значит, что свои грядущие выставки и тематические экспозиции музеи планируют с расчетом на массового, а не индивидуального посетителя, на толпу, а не на элиту.
Музеям второго разряда, не расчитывающим на филантропию, пришлось под давлением обстоятельств круто перестроиться: устраивать популярно ориентированные выставки и внести элемент развлекательности и сюжетной динамики в свои постоянные экспозиции. Даже музеям и галереям под университетской или академической эгидой – вроде престижной картинной галереи при Йельском университете – пришлось при подготовке «общедоступных» выставок отказаться от академической осторожности и пристрастной заботы о хорошем вкусе.
Короче, в музейном репертуаре страны все чаще – выставки тематические, а не персональные. Предпочтение отдается темам, достаточно широким и актуальным, чтобы не превратить новую экспозицию в эстетический курьез.
Оставалась главная проблема – коммуникационная: как известить широкую публику об интригующей новой выставке, как завербовать толпы посетителей на очередное музейное шоу? Эту проблему музеи и галереи, представляющие искусство всех видов и форм, решили однозначно: для каждой выставки нужно придумать, а точнее, изобрести ударное название, в котором – и рекламный соблазн, и информационный бит. Именно этот прием – изобретение эффектного и зазывного наименования своих мероприятий – музеи заимствовали у масскультуры.
Нынче все музеи, большие и малые, из кожи лезут дать название выставкам на манер популярных шоу. Безыскусные названия вроде: «Чилд Хассам, американский импрессионист» (в Метрополитене), «Ли Бонтеку: ретроспектива» (в Музее современного искусства), «Искусство барокко в Португалии» (Национальная галерея в Вашингтоне) - могут позволить себе только финансово стабильные музеи, которых не беспокоит безлюдье у музейных касс. В остальных галереях, кровно заинтересованных в кассовом сборе, не взовьются перед фасадом транспаранты, рекламирующие грядущую выставку, не будет отпечатана обложка выставочного каталога, да и сама идея выставки не застолбится прочно в умах музейных кураторов без броского, яркого, запоминающегося названия. Было замечено, к примеру, что затейный заголовок, эффектно гравированный на музейной почтовой бумаге, придает убедительность просьбам музея одолжить какие-либо работы, обращенным к другим музеям или частным владельцам.
Итак, в начале было Слово, а в контексте музейного дела – Имя, и только потом организация самой выставки на заданную тему. «Броское название – это одна из приманок рекламы, - признал директор картинной галереи при Нью-Йоркском университете. – Оно интригует и в конце концов соблазняет толпу». Так, сначала было поименовано и только через несколько лет осуществлено такое популярное музейное шоу, как «Механические невесты» в нью-йоркском музее Купер-Хьюитт, где демонстрировались с феминистским привкусом достижения бытовой и оффисной техники в помощь женщинам. «Пикассо и плачущие женщины» – оригинальная вариация в Метрополитене очередной выставки Пикассо – название с сантиментом, привлекшее в музей любопытные толпы.

МУЖИКИ В ЮБКАХ
В поисках выразительного названия музеи часто взывают к помощи самых неожиданных экспертов. Музей Стронга в Рочестере уже подготовил выставку миниатюр, но до поры она оставалась безымянной. Кинулись за помощью к писателям и прежде всего к Стивену Миллхозеру, знатоку музейного дела, автору нашумевшего романа «Музей Барнума». И получили название: «Великолепный минимум: борьба за власть над миниатюрным миром». Чтобы звонко наречь выставку, посвященную столетию фотографического искусства, Метрополитен обратился за советом к 25 литераторам и искусствоведам, которые сошлись после долгих дебатов на фразе из Китса – «Мечты наяву».
Подобно рекламному объявлению, эффектное название выставки должно навязываться массовому зрителю, морочить его и слегка ошарашивать. Так считает нью-йоркский культуролог Морис Бергер. Очевидно, что музеи осознали, название выставки обладает высоким коэффициентом полезного действия. Сама назывательная номенклатура разработана уже до утилитарной виртуозности. Музеи знают, что для выставки узкопрофильной, специальной следует подбирать название помпезное, где есть игра слов или риторическая метафора. «Валюта славы» – под таким именем проходила в Национальной галерее Вашингтона выставка медалей и монет эпохи Возрождения. И вряд ли народ ломился бы на выставку иллюстрированных армянских рукописей в библиотеке Моргана, не будь она названа «Сокровища с небес».
Однако все чаще, нарекая свои выставки, музейные кураторы стараются делать это с «идеологическим намеком» или с оттенком модной злободневности. Выставкой английских ландшафтов под сильно заряженным названием «Тяжкий труд и изобилие: контрасты сельского пейзажа в Англии, 1780-1890» галерея при Йельском университете внесла свою лепту в споры об общественном звучании искусства. Когда Метрополитен задумал назвать выставку драгоценностей и предметов искусства древнеегипетской царицы – «Золото Мероэ», это была, по тонкому замыслу музейных рекламистов, феминистская параллель знаменитой экспозиции мужского рода – «Сокровища Тутанхамона».
Тонких намеков и стыдливых эвфемизмов в назывании современных выставок - всё меньше, рекламных соблазнов и словесных манков – всё больше. Музей Дахеш, что в центре Манхэттена, приютивший у себя арьергард (в пику авангарду) искусства - академическую живопись XIX века, пустил свою новую выставку под соблазнительным аншлагом: « От Гомера до гарема: Жан Лекомт дю Нуи».
Да и Метрополитен далеко ушел от чувствительной шапки «Пикассо и плачущие женщины» до недавней выставки мужского костюма под пикантным названием «Смельчаки: мужики в юбках». Привлекшей, кстати, на что и был расчет, народные массы.
Масскультура проникает всюду. Ей, как в песне, нет преград и не страшны любые рубежи. И это нормально.
Ненормально, когда масскультура диктует условия и навязывает свои низкопробные вкусы. Так случилось с Бруклинским музеем.

ПОД ДИКТОВКУ МАССКУЛЬТУРЫ
Бруклинский музей, всегда комплексующий из-за снобистского Манхэттена, этого супермена от искусства, вдруг решил самоутвердиться в общине, и в целях привлечения массового бруклинца разразился совершенно невменяемой выставкой костюмов и реквизита «Звездных войн».
На этом потворство почтенного музея интересам и вкусам широких масс не остановилось. Уникальная галерея искусства американских индейцев была призывно перекрашена, а по стенам пущены парящие, в индейском духе, орлы и тлеющие закаты. Псевдоегипетская бутафория, расставленная – для наглядности и доступности – в египетских залах, опошляет и унижает эту изумительную, мирового класса, коллекцию.
В галереях с американским искусством нет никакой возможности сосредоточиться на искусстве – так отвлекают настенные тексты и вездесущие видеоплейеры. Предполагается, что публике, свихнутой на телевидении и Интернете, необходим такого же рода музейный стимулятор. Само искусство, похоже, уже не возбуждает.
Здесь мы видим не уступку масскультуре, а её диктат. Так сочли потрясенные деградацией некоторых музейных экспозиций критики. Что если стиль и дух «Звездных войн» укоренится в практике Бруклинского музея?
Какие-то основания для опасений есть. «Вы считаете это дешевкой? – врезал критикам директор музея Арнолд Леман. – Ну, и считайте на здоровье! Мне – без разницы».
«Куда идет Бруклинский музей?» – так патетично названа статья в ведущем журнале по искусству. Но суть проблемы в том, что музеи, эти священные хранители искусства - и не только Бруклинский музей, не верят, что публика может балдеть от искусства.
Сводить музей к развлекухе – чистое безумие. Так же, как запихивать искусство в башню из слоновой кости. Та же вечная проблема: элитарность или общедоступность?