Авангард снова в цене

В восьмидесятых прошлого века, подобно неведомо как занявшемуся лесному пожару, вновь вспыхнул интерес к русскому авангарду. Везде, кроме России. Но в 1992 году в Москве после десятилетий молчания (правильнее было бы сказать – замалчивания) был издан альманах «Неизвестный русский авангард»: Бурлюк, Гончарова, Кандинский, Ларионова, Лентулов, Лисицкий, Малевич, Татлин, Шагал… И Рояк. Ефим Рояк. Тот самый, кого в мировой искусствоведческой печати называли и называть продолжают одним из ведущих мастеров авангарда. Он, был, наверно, последним и самым молодым в славной когорте зачинателей нового искусства. Это о нем в сороковые-пятидесятые, оглянувшись, говорили шепотом: «Если остался еще кто-то, кто делает супрематизм, это Рояк».
Чтобы «делать» супрематизм, который его последователи считали наивысшей формой абстрактного искусства (а точнее – это сочетание цветных геометрических фигур, из которых складывается изображение, подчас очень выразительное), чтобы применять супрематические элементы, нужно было в советское время иметь немалое мужество. Ведь любой вид авангардного искусства был под запретом, художники-авангардисты, попавшие на заметку бдительных «органов», вынуждены были круто перестроиться и работать, не отступая от заданной партией линии. Если успевали… Сколько же талантливейших писателей, художников, журналистов сгинуло в застенках и лагерях - бессчетно: Суэтин, Юдин, Ермолаева, Чашник. Почти все они были уничтожены. Рояку пришлось уехать из Петрограда. «Почему вы в Москве, почему прятались?» – спросили его. «Но ведь нас же убивали», - тихо ответил художник. И продолжал работать.
В голубых тонах блистательно выполненная темпера. Вверх, вверх трудно взбирающийся город, наделенный живой страдающей душой. А у подножия холма обеспокоенная толпа, понуро чего-то ожидающая. Лица едва прорисованы, но в людях угадываются характеры. А еще страх и безнадежность. И вдруг взрыв: супрематически изображенный многоцветный столб устремляется в небеса, разбрасывая радужные осколки – надежд? Уверенности? Любви? Оптимизма? Лишь криво усмехается наглая луна. Картина несет заряд неведомой энергетики. Она потрясает. Это «Город моего детства» Рояка, полотно, убеждающее нас: художник он одареннейший, особенный. Ну, а главный персонаж? Конечно же, это Витебск, его родной город, чье имя отождествляется со словом «искусство», сердце «витебского ренессанса», началом которому была Школа рисования и живописи художника Пэна.
Работая над материалами о творчестве Иегуды Пэна, а позднее – Марка Шагала, находила я немногословные, но вызывающие острый интерес строки о Ефиме Рояке. Он ведь тоже был «птенцом из гнезда Пэна», одним из поздних учеников. Школа Пэна, чья слава гремела на всю Россию, подарила миру Шагала, Цадкина, Лисицкого, Юдовина, сформировала целый отряд прекрасных художников, в том числе и тех, кто стал цветом и славой русского авангарда. Пэна называли великим учителем великих художников. “Ваш образ учителя... великих, - так писал Пэну Шагал. Именно он, увидев детские рисунки Рояка, отметил талант, которым бог наградил еврейского паренька, и стал его первым учителем, не только учившим технике живописи, но и привившим ему вкус к новизне, к поиску нестандартных, нетрадиционных решений и своего собственного стиля. Своего «Я».

«Блажен, кто свой челнок привяжет
К корме большого корабля...»

Шагал-то и привел юного Рояка в школу Пэна, преобразованную к тому времени в Художественно-Практический институт, а короткое время спустя – техникум. Оба учителя – и Пэн, и Шагал – дали ему самое важное – умение понимать, ощущать и реализовывать в своем творчестве свою индивидуальность и собственную художественную выразительность. Которой отмечено большинство работ Рояка, особенность, духовность и поэтика которых восходят к витебской юности.
Великий Гете как-то сказал: «Пусть никто не думает, что может преодолеть первые впечатления юности». И влияние своих учителей, своей школы тоже. Так же, как в абсолютно самобытной живописи Шагала каким-то десятым чувством ощущаем мы нечто, заложенное Пэном, так и в работах Рояка, в его сюжетах, даже в манере письма видим мы отсвет творческого кредо и стилистики его учителей.
«Детство»: очаровательный мальчишка заснул над книгой, на обложке которой супрематический рисунок, как предсказание судьбы. И шагаловский петух зовет: проснись, тебя ждет большая и трудная жизнь.
«Мать», вечно хлопочущая, вечно усталая, оберегающая семью. А позади – портняжная мастерская отца, та самая, куда заглянул Шагал, чтобы перелицевать костюм, и где увидел намалеванные на печке рисунки Ефима.
Отца и его мастерскую Рояк писал не однажды. Как рассказывал Иннокентий Смоктуновский, одна из превосходных этих жанровых картин помогла ему в работе над ролью дамского портного. Вновь вспоминаются слова Гете: «Художник не говорит, он рисует». Действительно, можно ли красноречивее рассказать о своем детстве?
В 1989г., почти через 60 лет после предыдущей, уже после смерти матери в Третьяковской галерее была тематическая выставка «Ученик Малевича Ефим Рояк»
Да, именно Казимир Малевич, третий и любимейший учитель Рояка, помог его окончательному становлению как художника, и влияние Малевича на творчество Рояка было, пожалуй, самым сильным. Да и неудивительно. Мощная личность Малевича отмечена широкой известностью в искусстве XX века. Значение Малевича для живописи и для дизайна, в особенности, кроется, прежде всего, в его художнических концепциях, в его колористических решениях, в его творчестве как художника и в его глобальных теоретических положениях, представляющих грандиозную систему идей, ставших основой современного дизайна и нашедших выражение в супрематической живописи, а позднее в «объемном супрематизме» самого Малевича и его учеников.
Не стоит рассказывать о приезде Малевича в Витебск, о его конфликте с Шагалом. Он стал руководить бывшей школой Пэна с напористой прямолинейной категоричностью, подчинив цели и методы преподавания своим концепциям. Малевич перевел Рояка в свою мастерскую, став его учителем и другом на многие годы и открыв ему мир «беспредметности», т.е. мир образов, пространства и сознания. Этот мир у Рояка – отнюдь не мистический, не созданный «из ничего», но целостный, богатый, духовно насыщенный. И вполне конкретный. Мир конструктивного искусства, нового искусства, которое нужно было заявить и утвердить, для чего и создан был знаменитый УНОВИС – Утвердители Нового Искусства – Эль Лисицкий, Чашник, Суэтин, Ермолаева, Хидекель, Рояк и другие художники, тесно сотрудничавшие с Малевичем. В 1922 г. все они переезжают в Петроград, где образуют ядро ГИНХУК (все эти диковинные аббревиатуры тогда, в 20-х, звучали музыкой, были песней тех лет) Государственного института художественной культуры, ставшего важной частью истории авангардных течений. Рояк, самый юный, учится и работает в этом институте. А приютил его в своей квартире и по-отечески опекал Малевич, оставаясь его строгим и требовательным учителем. Человек нетерпеливый и жесткий, Малевич был в то же время добрым и отзывчивым. Одна, но пламенная страсть сжигала его - искусство. Такое, каким он его представлял. Рояк писал об учителе: «Человек дошел до того, что превратил искусство в черный квадрат. Это символ, символ искусства. У Малевича была ясная линия: Сезанн, кубизм, футуризм, супрематизм. Черный квадрат – великое произведение». Квадрат, каземат черного одиночества и безысходности. Позднее Рояк написал удивительный по эмоциональному накалу и психологической достоверности портрет Малевича. Личность многосложная, противоречивая – тут и острый ум, и душевная неприкаянность, и жестокость, и затаенное страдание, и отзвуки его голубой, нет, скорее, черной страсти. Написан Учитель на фоне роящихся ярких геометрических фигур – его супрематической мечты. Полотно это называют лучшим портретом Малевича.
Групповое фото УНОВИСА вызывало ожесточенные споры в среде исследователей русского авангарда: «Кто этот юноша рядом с сосредоточенным хмурым Малевичем?» И лишь годы спустя узнали, наконец, Рояка.
Другой бесценный документ, сохранившийся в семейном архиве художника, - удостоверение со штампом ГИНХУКа и личной подписью Малевича.
Еще одна чуть пожелтевшая фотокарточка: молодой Ефим Рояк – чудесное, полное ожидания счастья, хорошее, умное лицо – а рядом юная, прелестная жена. Единственно любимая – на всю жизнь.
Мне довелось незадолго до ее смерти побеседовать с Фаиной Львовной Каплан – Рояк, вдовой художника. Это она сумела собрать, систематизировать и сохранить фотографии и документы мужа. Его образ, воспоминания о нем стали ее святыней. «Мы познакомились в Москве в 1929, а через год поженились. Помню, была у нас комнатка, в коммуналке, разумеется, где мы жили вчетвером, и Ефим работал на краю стола. И как работал! Бы он человеком удивительной скромности, а уж порядочности – высочайшей. Талантлив был во всем – и в живописи, и в архитектуре».
И в любви. Его «Влюбенные» парят над землей совсем не по-шагаловски. Просто это их свадебный танец, и, переполненные счастьем, они на мгновение оторвались от обыденности. Картина эта воспринимается как чарующая история любви. И как музыкальное сопровождение этого танца–полета - супрематический коллаж, необычайно нежный, поющий. Видится в его разноцветье гитара или лютня. И другой коллаж – здесь уже звучание оркестра: скрипки и альты написаны незашифрованно, четкими линиями, безошибочными мазками. Наверно, самое сокровенное может поведать нам сам художник, вернее, его автопортрет–коллаж. Лицо скрыто за какими-то не супрематическими даже наслоениями – свернутые, изрезанные листки бумаги, серебристо-серые пятна, а под ними совершенно реалистически выполненная рука – труд, труд, труд, отбирающий художника у живописи, отгоняющий его от мольберта. В этом портрете видим мы то самое единство разнородного, которое и стало стержнем искусства модерна.
Но Рояк не только живописец, он один из виднейших архитекторов, работавший с такими титанами архитектуры, как Лисицкий братья Веснины, ценившие его творческое своеобразие, приправленное супрематизмом, и дерзкую идееспособность. Среди множества интереснейших проектов Рояка и советские павильоны на международных выставках в Париже, затем в Нью-Йорке. Я держу в руках письмо, в котором комиссар советской части (имеется в виду павильон) Международной выставки в Нью-Йорке в 1939г. сообщает Рояку о награждении его значком с эмблемой павильона СССР «В память активного участия в строительстве и художественном оформлении павильона.» Рояка в Америку на всякий случай не выпустили.
С первых дней войны рядовой Рояк на фронте. Он участник битвы под Сталинградом, других кровопролитных сражений. Однажды вернулся из разведки, когда все уже были уверены, что он погиб. Друзья бросились к нему: «Роячок, ты вернулся». Одиннадцать боевых наград и участие в Параде Победы на Красной площади – итог боевой славы солдата, потом сержанта Рояка.
И снова работа в архитектурной мастерской Веснина. Проекты его отличались новизной и свежестью творческого восприятия, законченностью и легкостью форм. И стойкой верностью принципам, выработанным в годы сотрудничества с Казимиром Малевичем – и в архитектуре, и в живописи, с которой Рояк не расставался никогда.
Как жаль, что писать о нем, выставлять его картины и рисунки после многодесятилетнего перерыва стали лишь к концу его жизни. И после того дня, когда она оборвалась.
Первой, кто написал о Рояке еще в 1980г., была журналистка Лариса Жадова, жена Константина Симонова. Мастеру тогда из-за потери зрения пришлось оставить работу. Многодневные беседы с Жадовой были поэтому очень важны для него.
Работы Рояка украсили стенды Третьяковки, Русского музея, музея Маяковского, Белорусского государственного музея – русский авангард снова в почете, он оценен наконец в отечестве так же, как давным-давно во всем мире, он часть истории русского и мирового искусства.
Архитектурно-живописные пространственные композиции, супрематические коллажи Рояка заняли место в каталоге аукциона Сотби. И вот что интересно: именно в последние годы, в XXI уже веке, цены на работы Рояка резко возросли. А ведь почти всю взрослую жизнь он писал «в стол» - трагедия и для художника, и для искусства. А теперь выставки в Москве, в Германии, во Франции: графика, живопись, коллажи, оригинальнейшие композиции, прекрасные чистые акварели в золотисто-коричневых тонах. И последние – голубые коллажи и потрясающий «Дождь»: город, словно распятый на кресте. Переосмысление жизни, глубочайший ее анализ, вознесение над самим собой, над такими творениями прошлых лет, как «Скрипка», «Курильщик» И «Портрет Розановой», художницы и поэта. В портрете все о ней – красота, тонкий ум, рассыпавшиеся иллюзии, беззащитность перед лицом времени, бесконечная усталость и прорицание, провидение ранней смерти. Это шедевр.