ВЕТЕР СТРАНСТВИЙ

Литературная гостиная
№36 (436)

Отрывок из повести “Этаж в Империи”

Нашей дочке исполнилось пять лет, когда муж получил предложение поехать с семьей в Женеву, в длительную, так это называлось, командировку. Сколько мы будем отсутствовать, как тот неожиданный опыт на нашем будущем отразится, мы и представить себе не могли.

Квартира в Сокольниках воспринималась главным, единственным пристанищем, гнездом, ожидающим возвращения нашего из странствий, и когда я, туда наведываясь, открывала ключом дверь, вздыхала облегченно: наконец–то дома!
Консервативная по природе, привязчивая к привычному, не допускала, не впускала в себя сравнений, сомнений в том, что жили мы здесь, дома, хорошо. Кое–что можно было усовершенствовать, прикупить, скажем, махровые коврики под цвет кафеля в ванной, скатерку в красно–белую клетку на кухонный стол, как во французских бистро, бокалы на тёмно–зелёной ноге, традиционные в Германии... Ну и, понятно, подарки, близким, друзьям. Забив ими чемодан, я чувствовала себя Дедом Морозом, щедро одарившим детвору.
Советская власть воспитала нас в неизбалованности, неискушенности ни в чём, дикарской, но одновременно и райской. Фотография сохранилась: стою, держа дочку за руку, на Женевской набережной, на фоне знаменитого фонтана, в кримпленовом, бежевом пиджаке, сапогах на каблуках из пластика, юбке из югославского магазина «Ядран», куда можно было проникнуть, лишь отстояв многочасовую очередь, и в выражении физиономии абсолютное довольство собой, празднично принаряженной. Мы только приехали. Я считала, что мой гардероб ни в обновлении, ни в улучшении не нуждается. И завидую себе, прежней.
С приятелями, сотрудниками Организации Объединённых Наций, мы, как сезонные рабочие, испанцы, итальянцы, распивали литровые бутыли самого дешевого вина, не удостоенного даже пластмассовых пробок, запечатанного металлическими нашлёпками, и разница между бургундским и бордо для нас была тайной за семью печатями. При распродажах слетались на уцененный товар, и однажды жена посла, мчась к кассе с охапкой свитеров, обронила в ажиотаже брильянтовое кольцо. Не удивительно, ведь запасались–то на всю жизнь всем - от обуви до шампуней.
Жизнь в Женеве, точнее в советской колонии, научила многому, без чего можно было бы вполне обойтись. Конкуренты из соотечественников дышали друг другу в затылок, с готовностью тут же подставить подножку зазевавшемуся. Ответственных за нашу нравственность, моральный облик, твердость взглядов мы знали в лицо, да они своих профессиональных задач и не скрывали. В субботу все дружно являлись в Представительно СССР при ООН на лекцию, после чего показывалось кино. Новый год там же отмечали, что считалось хорошим тоном, на самом же деле служило подтверждением лояльности. То, что нас держат под неусыпным наблюдением, как насекомых, под лупой, кожей ощущалось, но протестов не вызывало. Как может быть иначе, мы не знали. За привилегии полагалось платить, в данном случае тем, что нас держали под постоянным надзором.
Но были всё же соблазны, устоять перед которыми я, например, не могла. На улице Руссо находилась книжная лавка, и, прежде чем туда войти, я озиралась. Степень риска не только мною осознавалась, но и хозяевами – потомками эмигрантов той, послереволюционной волны. С заговорщицким видом, пока не застукали, они спешили засунуть мне в сумку Мандельштама, Набокова, Гумилёва, и я выходила, как подпольщица из явочной квартиры.
Власти правильно, мудро решили ограничивать пребывание за границей советских граждан двумя–тремя, от силы пятью годами. Если чуть на Западе пересидеть, у приученных к жесткому ошейнику, короткому поводку возникали опасные тенденции. Совершенно некстати они вдруг начинали озираться, с любопытством вертеть туда–сюда головой. Алчность к магазинным витринам гасла, а привлекали музеи, концерты, вообще жизнь, совершенно другая жизнь. Тут уж полшага и к несанкционированным знакомствам, связям. Глядишь, птичка готова выпорхнуть из клетки. Можно ведь и не доглядеть, когда она, глупая, встрепенётся, ринувшись навстречу чуждому, опасномуо ей, домашней птахе, капиталистическому миру.
Такие этапы я испытала на себе. Но по инерции ждала отпуска, готовилась к нему, накупала подарки – дань, барщину за глоток свободы? И когда под крылом самолёта, при снижении на посадку, вместо ярко–зелёных газонов на взлёте прорезалась сумрачная, под стать неулыбчивости её обитателей земля, горло перехватывало - то ли от радости, то ли от тоски. Пожалуй, одно с другим сочеталось. Но тоска разрасталась.
Так с человеком бывает, которого любишь, а он тебя – нет. И прозреваешь внезапно, устав от безответной любви.
При посещениях родины вдруг стало раздражать то, что прежде не замечалось. Например, открылось, что дом в Сокольниках за наше отсутствие обветшал, состарился преждевременно, на торцах блочно–бетонных панелей набухли серые швы, в подъезде кафель обсыпался, и там воняло помойкой. Или так было всегда, и не окружающее изменилось, а мы сами?
Запах, учуянный в нашем подъезде, превратился в навязчивую идею, манию. Как–то, даже не разобрав чемодан, позвонила приятелю, живущему в доме, по тем понятиям, респектабельном, и напросилась в гости. Он, верно, так и не догадался, почему мне так с ним увидеться приспичило. А я не призналась. Войдя в его подъезд, принюхалась, как собака– ищейка, с обостренными рецепторами обоняния. Надо же, там тоже воняло! Не так резко, смрадно, как в нашем, в Сокольниках, но я утешилась. Не надо, значит, нет смысла варианты обмена искать, суетиться, стремиться куда–то. У всех так, везде. Ну, в этой стране, где я родилась и где належало существовать по принятым там меркам.


Elan Yerləşdir Pulsuz Elan Yerləşdir Pulsuz Elanlar Saytı Pulsuz Elan Yerləşdir