НОСТАЛЬГИЯ, ВЕДУЩАЯ В ПРОПАСТЬ

В юбилейную праздничность, торжественность нередко просачиваются грустные, ностальгические нотки, и номер «Литературной газеты», посвящённый её семидесятипятилетию (после возобновления издания в 1929 году), выдержан в такой именно тональности.
Есть чем гордиться и о чём сожалеть. Некогда самая читаемая, с тиражом, при А.Б.Чаковском достигшим аж шести с половиной миллионов экземпляров, «Литературка» нынче встала в ряд прочих СМИ, былую уникальность утратив.
Из знаменитой когорты золотых перьев многих нет, иные далече; в стенах редакции на Костянском остались самые стойкие, но перемены, случившиеся в стране, конечно, повлияли и на них.
Некоторых даже трудно узнать, настолько изменились их воззрения, позиции за чуть более чем десятилетие после развала Союза, откровенно уже называемого «бандитским». Неудивительно, что при такой оценке пересматривается и отношение к советскому прошлому, но вот то, что оно обретает уже идиллическую окраску, настораживает.
Александр Ципко, чьи тексты все мы взахлёб читали в «перестройку», напрямик заявляет: «Я не убеждён, что качество новой элиты, которую часто называют «демократической», выше качества прежней, советской элиты. Среди советской номенклатуры было куда больше людей, преданных стране, готовых ей послужить, чем среди нынешней, демократической».
Ну да, если сравнивать с теперешними хозяевами жизни, то – да. Хотя преданных стране, готовых ей служить куда больше было при царе-батюшке, и тут сравнения явно не в пользу советской номенклатуры.
Другой автор, Михаил Делягин (председатель президиума, научный руководитель Института проблем глобализации, доктор экономических наук) с Ципко солидарен: «По-другому взять власть, не разрушив советского государства, было невозможно...» Но ведь ту же модель использовали и большевики, уничтожив российскую империю, стерев с лица земли целые классы, дворянство, крестьянство, под корень выкашивая и сомнительные, с точки зрения большевистской идеологии, лица, каковых оказалось полстраны.
Делягин еще круче высказался: «Люди, осуществляющие реформы, особенно либералы, ненавидели «эту страну». Не советское государство, не коммунизм, а именно нашу страну и наших людей. Они ненавидели именно их, а не ту оболочку, против которой они формально действовали».
Не перебор ли? Нашей стране, нашим людям противопоставлены некие злодеи – либералы, и вина во всех бедах лежит–де именно на них.
Откуда же они взялись, эти негодяи, злоумышленники, враги нации, народа? И как получилось, как допустили, что они захватили власть? А может быть, власть им дали, вручили, низко, подобострастно кланяясь? Ведь «бандитское» десятилетие возникло не вдруг, не в одночасье, а зачиналось, набирало обороты у всех на глазах, под рукоплескания большинства, объединенного прежде всего ненавистью к опостылевшему, наконец рухнувшему режиму и не вникающего, нисколько не озабоченного, а что на смену ему пришло.
Сейчас обоснованна догадка, что перестроечная гласность явилась отвлекающим манёвром, дымовой завесой, позволившей хватким ребятам из партийных, комсомольских ячеек прибрать к рукам несметные и бесхозные на тот момент богатства державы. А мы, большинство, другим были заняты – зачитывались коротичевским «Огоньком», упиваясь разоблачениями, поставляемыми туда бесперебойно, восхищаясь их смелостью, фальшивой, спущенной сверху, по отмашке, громящей то, что уже не существовало, трупом стало, и некрофильски покойников терзающей, выволакивая их на позор из могил.
Конец восьмидесятых – начало девяностых проживались в поголовной практически эйфории, и реформаторы-либералы воспринимались спасителями отечества. Нет разве? Даже тень тут сомнения грозила потерей репутации, изгойством, и так же, как при советской власти, особое, не совпадающее с генеральной линией мнение, исключалось, выразить его было негде – табу.
Цензура не исчезла, просто функции её перешли к другим, победителям, в их заново созданный междусобойчик, не допускающий к делёжке лакомого пирога никого со стороны. Вот они и явились на смену советской номенклатуре, и с куда большими, чем прежде, полномочиями, возможностями, капиталами: цековские бонзы по сравнению с ними гляделись лапотно, убого. За усердное служение советской власти ну пайки, ну квартиры в престижных домах получали – мелочевка! Те, кто их смёл, отправил на свалку истории, служили с еще большим рвением, но уже не ради чего–то, кого–то, а исключительно себе самим.
Юбилейный номер «Литгазеты» можно от корки до корки цитировать, дивясь запоздалым прозрениям-озарениям его авторов: «Сейчас стала очевидной проблема, о которой прежде мало думали в прошлом. Раньше думали, что главная проблема – дураки у власти, что спасение в уме людей, привлекаемых к власти. Но теперь на примере реформ мы убедились, что при отсутствии преданности стране, привязанности к ней ум может принести еще больше вреда, чем глупость». «Как долго может существовать Россия, у руля которой окажется абсолютно деилогизированная элита, чей единственной мотивацией является личный успех и корысть?» «Среди отечественной элиты нет ни одной (подчёркиваю – ни одной!) группы, представляющей альтернативу поголовным «измене, трусости, обману».
Здрасьте, приехали! А где же вы были, почему молчали–мычали, когда такая «элита» начала еще только выкристаллизовываться, смыкать ряды? Десять лет понадобилось для осознания, что вас – всех нас – надули, обвели вокруг пальца, ограбив, унизив? А может быть, потому и молчали, что рассчитывали, надеялись сами проникнуть в их «элитарность», но не получилось, обломилось? Может быть, праведный гнев вызван не столько обидой за народ, за наших людей, сколько за себя лично?
«Мировоззрение» нашей элиты простое – нажива». – определяет Делягин. Но если честно, если припомнить атмосферу девяностых, именно жажда наживы была её знаком, ядом, одурманившим постсоветское общество. После выяснилось, что хапнуть удалось лишь немногим. Теперь вот они объект лютой ненависти одураченного в очередной раз большинства.
Ненависти сопутствует ностальгия по прошлому, воображаемому уже чуть ли не райским. Бессмысленное сожаление об утраченном – корень российского менталитета. Дружно свергли царя, дружно жгли помещичьи усадьбы, сладострастно грабили, а в результате оказались ни с чем, такими же нищими, как были, но к тому же загнанными в казарму социализма. Свергли социализм – снова облапошились, сели в лужу. Что, кого дальше будете, господа-товарищи, свергать? Месть назрела, это очевидно, но как бы опять не угодить в капкан.
О том, что капкан уже есть, заготовлен, свидетельствует передовица нынешнего главного редактора «Литгазеты» Юрия Полякова, озаглавленная «Возвращение Горького». «Было ясно: эпоха интернациональных мечтаний, дорого стоивших стране, заканчивается, начинается самовосстановление державы, с опорой на свои ресурсы, на свой народ, на свою историю. Вместо жестокого разрушения началось жестокое созидание, проклинаемое кое–кем и поныне. И очень редко кто–нибудь сознаётся в том, что ужасы реставрации – это всего лишь неизбежное и логическое завершение ужасов революции».
Это про какую же эпоху речь? Про ту, что вот–вот наступит или про сталинскую? Тогда вопрос: разве не Сталин–Ленин с приспешниками страну ввергли в ужасы революции? И выходит, они же оказались её спасителями? Ужас сменил ужас – такая логика? А без ужасов что ли нельзя обойтись? Далее замечание Ю.Полякова в скобках: «(Вот и сегодня передовая эфирная интеллигенция пугает полицейским государством народ, десятилетие проживший и выживший при государстве бандитском. Ну не смешно ли!)»
Нет, почему–то не смешно. Альтернатива: либо–либо. А не бандитским и не полицейским государство, выходит, и не может быть?
Вот он – капкан. Обманщиков–либералов, «эфирную интеллигенцию» к стенке? Под тем же лозунгом: отобрать– поделить?
В годы «застоя» А.Б.Чаковский, лукавый царедворец, циник, карьерист, умудрился создать по тем временам неслыханно свободомыслящую «Литературку», непонятно ради чего идя на риск, используя свою влиятельность в самых высоких сферах, защищал команду из молодых, талантливых, смелых, которым претила его ортодоксальность, что он, конечно, знал, сознавал, но выбрал именно их, именно таких. Парадокс?
Владимир Огнев в том же номере «Литературки» делится, и поныне недоумевая, еще одним парадоксом: стихи из романа Пастернака «Доктор Живаго», отвергнутые всеми, на кого тогдашняя либеральная, демократическая общественность могла полагаться, вдруг, по нечаянности ... Цитирую: «Было это уже в 1954 году. Я встретил во дворе П.Г. Антокольского, и разговор вернулся к неудачной моей попытке напечатать Пастернака. Пока мы разговаривали, подошла В.М.Инбер. Включившись в тему, неожиданно заявила, что не всё потеряно. Она отнесёт стихи в «Знамя», где её «слушается Вадим». В тот же день я завёз ей синюю тетрадь. Не очень надеясь на успех, так как «реакционный», как мы тогда говорили, В.М.Кожевников вряд ли окажется смелее «либеральной» «Литературной газеты». Но чудо свершилось. Стихи увидели свет (не все – только восемь) в номере 4 за тот же 1954 год».
Заявленное сейчас, в 2004 году, не сенсация. Давно существуют ссылки, когда, где впервые стихи из романа Пастернака были опубликованы. Но даже Андрей Вознесенский, на своих книжках столько лестных, благодарных надписей моему отцу оставивший, ни слова нигде не проронил, что стихи из романа его кумира, учителя, как он всех уверяет, Кожевников обнародовал.
Забывчивость? Да нисколько. Это все знали. Знали, уж во всяком случае в литературных кругах, и о том, что Кожевникову за такой опрометчивый поступок влепили выговор по партийной линии. Но это не вписывалось в его – употребляю, как Огнев, кавычки – «реакционный» образ. В бесцензурные якобы годы гласности кавычки по поводу таких, как он, как Чаковский, не предусматривались. Нет, я никого нисколько тут не осуждаю, трезво оцениваю и нашу страну, и нашу общественность, послушную, раболепствующую перед любой властью, не важно какой, как она именуется, советской или демократической – привычка петь хором неистребима.
Один из столпов прежней «Литгазеты», Аркадий Ваксберг, свой материал, теперь там опубликованный, начинает с «феномена» её главного редактора, Чаковского. Но, начавши почти что за здравие, отдавая, так сказать, дань, заканчивает, не удержавшись, видимо, оглушительно, за упокой: «Говорят (не знаю, насколько точно) он требовал, случалось, официальный костюм, хорошо отглаженную рубашку и галстук, потому что его вызывает (давно к тому времени усопший) товарищ Брежнев. И – машину, скорее машину: ведь его ждёт политбюро! На другие фантазии угасавший, сдвинутый мозг уже не был способен».
А если не знаете, уважаемый Аркадий Иосифович, то и не говорите, не возводите напраслину на покойника. Он безответен. Я отвечаю, встретившаяся с Чаковским накануне его восьмидесятилетия, незадолго до смерти, и единственная из журналистского цеха опубликовавшая с ним интервью. Свидетельствую: Александр Борисович был в полном здравии, трезвости, ясности ума не утратил. Да, одинокий, да, всеми оставленный, но очень не вредно было бы его послушать – их послушать, испытавших на собственной шкуре и ужасы революции, и ужасы «реставрации», и позорное поклонение рябому, сухорукому убийце, чей голос в телефонной трубке повергал в трепет даже самых мужественных.
Опыт их поколения, изуродованного, искалеченного той «реставрацией», был бы отличным лекарством от ностальгии по советскому прошлому, от создания опасных мифов о золотом якобы веке в кровавое царствование тирана. Если страна, народ, однажды уже заплативший непомерную цену за мнимый порядок, «сильную руку», еще раз будет ввергнут в ту же пропасть, Россия погибнет, погибнет уже окончательно.