ИЗ РАССКАЗОВ ОТЦА

Эдуард Шефтер

Я проснулся от нежного прикосновения и тихих, ласковых слов:
- Вставай, хлопчик, вставай, коханый.
Этот голос и слова напомнили мне детство. Так будила меня, четырехлетнего белокурого мальчика с серо-голубыми глазами моя нянька Иришка. Я открыл глаза и увидел над собой лицо молодой, красивой женщины лет 25. Темно-карие ее глаза смотрели на меня с любовью и грустью. Я утопал в огромной деревенской пуховой перине с двумя подушками в головах. В печке радостно трещала горящая солома, а комнату наполняли крестьянские запахи: яблок, полыни, украинского борща, дымок горящей соломы. Я не сразу мог определить, что это - сон или явь. Где я нахожусь? Молодица, улыбаясь, поцеловала меня в щеку:
- Ну, як спалось, мой любый? Яки бачив сны? Вставай снидаты, через годыну за тобой прииде дядько Мыкола.
И вот сейчас я вспомнил...
Приехал я вчера днем в один из сельских районов Екатеринославщины (Днепропетровщины) читать лекции. Секретарь райкома партии позвонил при мне в колхоз села Веселье председателю:
- Назар Иванович! Это Ильченко. Посылаю до тебе лектора из обкома. Организуй по высшему классу: чтоб народ был у клубе, добрый ночлег, еда. А завтра отвезешь его в село Раздольное. Ну, бувай здоров.
Было начало февраля третьей послевоенной зимы. Мой отец, отвоевав артиллеристом в Первую мировую и Отечественную войны, умер от ранений и контузии в 1947 г. Я вынужден был перевестись из Московского университета в Днепропетровский. В Днепропетровске (Екатеринославе) жила моя мама с меньшим братом и маленькой сестренкой. Сестра моей приятельницы устроила меня работать лектором в обком комсомола. И стал я читать популярные лекции по астрономии в сельских районах Екатеринославщины.
Зима в том году была с частыми оттепелями, грязным снегом, гололедицей. От районного центра до села Веселое меня подвезла за полчаса по раскисшим дорогам старенькая райкомовская «Эмка».
Село Веселое расположено на высоком берегу небольшой речки. За ним вдали чернел лес. Это небольшим село – дворов под сорок. Перед каждой хаткой и за ней виднелись вишневые и яблоневые деревья. Струйки дыма поднимались к серому небу. Я представил себе это село летом: утопающие в садах белые хатки, с обведенными голубой или зеленой каймой оконцами. Действительно Веселое Село!
Машина остановилась в центре села возле дома, над крыльцом которого висела вывеска «Правлiння колгоспу». Распрощавшись с водителем, я поднялся на крыльцо. Там стоял маленький хлопчик в не по росту большом ватнике. У него был землистый цвет лица и тоска в глазах.
- Дядечко! А вы не лехтур? – спросил он.
- Да, я лектор из обкома. Проводи меня, пожалуйста, к Назару Ивановичу – голове колхоза.
Мальчик провел меня через небольшой коридор в большую комнату. В комнате стояло 2 стола, перед ними по табуретке, да вдоль стен расположились скамейки. За большим старым столом сидел плотно сбитый пожилой мужчина с обветренным морщинистым лицом и запорожскими усами. На нем была видавшая виды гимнастерка. На меня смотрели умные, проницательные глаза. А за соседним столом сидела немолодая женщина в платке и кофте. Перед ней лежала гора бумажек и канцелярские счеты. Это был колхозный бухгалтер.
- Назар Иванович! Оце лехтур, - сказал мальчик и шмыгнул носом.
- Спасибо тебе, Василек. Добро пожаловать до нас, товарищ лектор. Дуже рады вашему приезду. Звонил про вас секретарь райкома. Вечером соберем народ на лекцию. А сейчас идить видпочиваты.
- Гарпина, - обратился он к женщине, сидевшей за соседним столом, - у кого давненько не булы уполномоченные?
- Да у Марийки Ярошенко, дуже давно никого не було, – ответила бухгалтер, прекратив считать на счетах.
- Ну, добро. Лектор - парубок гарный. Вона буде рада. Выпиши ей продукты для постояльца.
- А ты, Василек, проводи лектора до Марийки, да нехай прийде продукты со склада получить. А потом сбегай до Лександра – зав. клубом. Нехай до мене прийде. Да щоб одна нога тут, а другая – там. Та по дороге скажи людям про лекцию. Ну бувай.
И повел меня Василек к хате Марийки. Она была на дальнем конце села. Это была старая, небольшая хатка под соломенной кровлей. За домом тянулся старый, запорошенный снегом запущенный сад. Немного покошенный плетень, калитка, подпертая палкой. Да в глубине двора - покосившиеся ветхие сарайчики для скотины. Чувствовалось, что нет в доме мужчины. Чисто выбеленные стены хатки, с оконцами, обведенными голубой краской, производили впечатление чистоты и бедности. Пройдя через сенцы, я зашел в теплую комнату. В ней большую часть занимала огромная печь с лежанкой. У стены, под домотканным ковриком, стояла большая кровать с горками подушек. Через всю комнату протянулся по глиняному полу широкий половик. У другой стенки стоял деревянный стол работы сельского столяра да лавка.
Так я попал в постояльцы к Марийке. Это была молодая красивая крестьянская женщина. Стройная, с высокой грудью, чернобровая, темноволосая, с грустными карими глазами.
- Марийка! К вам голова прислал постояльца. Это лехтур из области. Казав, щоб вы прийшлы за продуктами.
- Спасибо тебе, Василек. Возьми гостинчик. И дала ему пирожок. Василек сказал «спасибо» и убежал.
Когда я, отряхнув снег, снял с плеч шубейку, то предстал перед хозяйкой высоким, широкоплечим юношей. Чернобровым с темно-русыми волосами и небольшими усиками на крупном, лобастом лице.
- Сидайте к столу. Вот живу одна. Мужа забрали в перши дни войны. Там и погиб, – сказала Марийка. – Видпочивайте с дороги. А через годину будем исты.
Какая-то нежность исходила от нее. Мне казалось, что я ее давно знаю. Голос, походка, улыбка. Все как будто давно мне было знакомо.
Я сел за стол и стал читать какой-то университетский учебник. Но все время чувствовал, что она, двигаясь по комнате, смотрит на меня. Через час сели обедать. Давно я не ел такую вкусную еду. Это были первые послевоенные, голодные годы, а год тому назад на Украине был неурожай и настоящий голод.
Съел глубокую глиняную миску наваристого борща, галушки с творогом и сметаной да компот из фруктов. И меня разморил сон.
- Ложитесь на кровать, а я пийду до председателя, – певуче сказала Марийка.
Я провалился в сон.
Через час проснулся от стука в низенькое оконце. Стало уже смеркаться.
- Марийка! А ты идешь на лекцию? – раздался голос за окном.
- Тыше! Не разбуди чоловика. Вин дуже устав с дороги. Пийду, пийду на лекцию. Ше рановато.
Разбудили. Пришлось мне вставать.
Зимние дни коротки. Сумерки наступили быстро. В хатах засветлились оконца. В 5 часов вечера мы отправились в сельский клуб. Возле него толпился народ. Внутри клуба играл гармонист и молодежь плясала под музыку песен военных лет. В помещении было не топлено и мало света. Вместе с нами в клуб вошел с улицы народ, и небольшой зал клуба почти полностью заполнился. В основном это были молодые и средних лет говорливые, с певучими украинскими голосами женщины-солдатки, много подростков и, как поломанные бурей на опушке березовой рощи дубки, мужики. Их было немного человек десять-пятнадцать. Одеты в основном в старые шинели и ватники, шапки-ушанки. Большинство из них были увечны: кто - без руки, кто - без ноги. Лица спокойные, усталые. Над толпой стоял дым из крепкой махорки.
- Селяне! – сказал голова колхоза. Лектор из обкома прочтет вам лекцию о том, як там устроен наш мир, да виднова ответит на ваши вопросы. После этих слов шум в зале утих. А мужики пальцами затушили свои самокрутки из, а у некоторых они просто прилипли к губам, и к потолку потянулись струйки дыма. Нет более благодарной аудитории, чем сельская. Я рассказал им о строении Вселенной, о звездах, планетах, кометах... А под конец пошутил:
- Вот пройдет пятнадцать-двадцать лет, и полетят наши летчики к Луне.
Все это очень развеселило публику. Кто из них мог знать, и я в том числе, что через 20 лет не только полетят к Луне, но и по ней будет ходить человек.
- Есть ли вопросы? – спросил я, окончив лекцию. Наступила тишина. Молчание. Оно казалось вечным.
Вдруг поднялся низенький, морщинистый старичок. У него были насмешливые маленькие, хитрющие глазки (типичный дед Шукарь) и сказал:
- Товарищ лехтур. Усе, шо вы балакали, дуже интересно и даже дюже понятно. А колы не трудно, скажите, не буде ли снова бисова война? Будь ласка, скажите, колы не трудно. Бо нимцы, що строют дорогу вид Москвы и до Крыма, балакают, нехай быстрей будет новая война. Бо пока мы построим уси дороги в России, мы уси подохнем туточки.
Пришлось сделать небольшой доклад о муждународном положении и успокоить селян, что войны не будет.
Вместе с Марийкой и соседями возвращались мы домой. К вечеру подморозило, повалил густой снег, началась метель. Мы шли по темным улицам. Брехали собаки. Струйки дыма вились из печей к небу. Наконец добрались до Марийкиной хаты. По дороге соседские женщины подшучивали над Марийкой: «Где ж ты, Марийка, подхватила такого гарного гостя? Не иначе як жениха себе нашла». Она шла, не отвечая на шутки. Только пунцовые щеки выдавали ее радость.
Ну вот мы и дома. Марийка сняла с себя одежды: кожушок, платок, сапоги. Одела красивую юбку и кофту. И началась суета приготовления к праздничному ужину. Гость в глухом селе больше, чем гость. Она накрыла стол домотканой скатертью. Принесла бутылку с вишневой наливкой, поставила граненые стаканы. Торопливо нарезала украинскую домашнюю колбасу. Поставила на стол пирожки с картофелем и жареным луком, отварной картофель, соленые огурцы. Когда ставила на стол небольшую бутылку горилки, случайно прикоснулась своей упругой грудью к моему плечу. У нее зарделось лицо. А по моему телу прокатилась жаркая волна. Стало учащенным дыхание. Пересохло в горле. Я ведь до этого момента не знал ни одной женщины. Ужин прошел в напряженном состоянии. Было тихо, как перед грозой. Когда мы поужинали и собрались вставать из-за стола, я для храбрости выпил еще одну стопочку горилки. Затем подошел к Марийке и сильно, но нежно прижал ее к себе и стал целовать в лицо, шею.
- Милая, иди ко мне. Мне так хорошо с тобой, - стесняясь, бормотал я.
- Ладно, любый, - сказала Марийка и потушила свет.
Через пару секунд я, все сбросив с себя на табуретку, лег в постель. Слышен был шорох сбрасываемых юбок, блузок, и наконец раздались шаги по коврику. И через секунду она нырнула ко мне под одеяло.
В делах любовных я был полный неумеха.
– Коханый! Да ты николы не держав в руках голую бабу. Не спишы.
Нежные ладони ласкали меня, губы целовали все тело... До глубокой ночи мы любили друг друга. А дальше я провалился в сон.
Все это промелькнуло у меня в голове, пока я просыпался от теплых слов:
- Вставай, коханый...
В теплых сенях в кадке стояла холодная вода. Быстро умылся с помощью деревянного ковшика, плававшего в кадке. Быстро оделся. В память об офицерской службе отца я носил его гимнастерку, тельняшку и офицерские брюки, заправленные в желтые тяжелые ботинки, купленные по случаю на рынке.
- Садись снидать, мой любый, – сказала Марийка. Як мени було добрэ с тобой, мий коханый. Як я не хочу с тобой расставаться.
В этот момент раздался стук в низенькое оконце. К окошку подошла Марийка и, подув на него, чтобы от мороза оттаял кусочек стекла, сказала:
- Ну вот, приихав дядько Мыкола. Пийду побалакать с ним.
Накинула шубейку, набросила на голову платок и вышла поговорить с ним. Затем через минутку вернулась и сказала: «Вин подождет пока мы поснидаемо». Быстро поели.
- Возьми, любый, на дорогу пырiжки, - сказала Марийка.
Я протянул руку, чтобы с ней попрощаться, но Марийка прижала меня к себе и поцеловала в губы. Я смотрел на нее и удивлялся ее счастливому, трогательному выражению лица. Оно было красивым и спокойным, как у Мадонны.
К утру метель затихла. Когда я вышел на улицу, то увидел, что вокруг все покрыто сверкающим снегом. В нем можно было утонуть с головой. Казалось, что небо сливается с белой землей. После метели воздух был чистым и сладким.
Дядька Мыкола - молчаливый и на вид угрюмый мужик лет 45-50. Я уселся в сани, закутался в тулуп, удобно расположился, и мы поехали.
Дорога из села шла между двумя рядами высоких тополей. На душе было тоскливо и холодно, как и на улице. Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, пытался начать беседу с дядькой Мыколой, но на все мои вопросы он отвечал: «не бачив», «не чув», «не розумию» (не видел, не слышал, не понимаю).
Наконец появились хаты села Раздольного. Сани остановились около большого дома правления колхоза. Я поднялся на крыльцо. Распахнув дверь, вошел в большую комнату. Навстречу мне из-за стола поднялся огромного роста мужчина средних лет, с веселыми, озорными глазами. Одет он был в старенький, но выутюженный китель (офицерский). Брюки из грубой шерстяной ткани черного цвета были заправлены в огромные сапоги.
- Здравствуйте, товарищ лектор, - сказал он басистым голосом и протянул большую, как лопата, ладонь. Он пожал мою руку с такой силой, что она онемела. А я ведь был не последним слабаком на курсе. Фехтовальщик. На «пари» припечатывал к столу руки однокурсников.
- Привет вам, Остап Петрович от Назара Ивановича, – ответил я. Он усмехнулся своими озорными глазами и сказал: «Да он только что сам ко мне звонил. Сказал, что дуже довольны селяне лекцией. Да и Марийка Ярошенко благодарила Назара Ивановича за постояльца. Думаю, шо и мы не вдарим лицом в грязь».
- Ну, як добрались до нас?
- Дорога хороша, сказка. Кони, что звери. Да вот возница какой-то странный. На все мои вопросы отвечал: «не бачив», «не чув», «не розумию».
- Расхохотавшись, Остап Петрович сказал: «Э, да он дуже много слов сказав. Кажись, вы ему понравились. Он же бильше двух слiв за сутки николы не казав. Дядько Мыкола дуже цикава людина».
И Остап Петрович рассказал историю дядьки Мыколы.
В 1920 г. Мыколе было 17 лет. На Южной Украине (Екатеринославщине) гуляла вольница батьки Махно. Мыкола был у него ординарцем. Отправляясь в поход против поляков, Конармия Буденного «по дороге» порубала своих бывших союзников из банды Махно. Сам Махно с небольшой частью своих банд ушел в Бессарабию, а затем в Румынию. По дороге тяжело ранили Мыколу. Его оставили в каком-то глухом селе. Там его выходила старая крестьянка, и он остался у нее жить. Но через некоторое время кто-то выдал его как бывшего махновца. Забрали в ЧК. Но начальник трибунала, бывший питерский рабочий, пожалел молодого крестьянского парня и не расстрелял его. Отправился Мыкола в долгий путь по тюрьмам и лагерям. Были и Соловки, и Беломорканал. Лишь в начале 30-х годов вернулся он в родное село. Вел тихую жизнь, стал молчуном. Нашел себе молчаливую жену. Потом вступил в колхоз и стал колхозным конюхом.
Во время Отечественной войны на Украине стали поднимать голову бывшие махновцы, григорьевцы, зеленые. Однажды во двор к Мыколе пришли два мужика-полицая и говорят ему: «Дядька Мыкола. Вы были близким человеком у батьки Махно. Вас уси добре знают. Организуй отряд для борьбы с большевиками. Вы ведь богато вид них натерпелись в тюрьмах и лагерях». Мыкола схватил топор, которым колол дрова, и заорал: «Геть с моего двора. Я свое отвоевал, и не нужны мне ни большевики, ни нимцы, ни белые, ни красные».
Это был самый долгий разговор дядьки Мыколы в жизни. Другой бы пострадал от полицаев, но ординарца батьки Махно боялись и уважали.
Освободили Украину от немцев. И потянулись колонны арестованных за сотрудничество с немцами. Дядьку Мыколу не тронули.
Ну а теперь, товарищ лектор, расскажу вам, о чем звонил мне голова Назар Иванович. Он действительно умная голова. В Веселом всего 12 фронтовиков вместе с Назаром Ивановичем. Многие из них увечные. Подростки еще не доросли до мужской зрелости. Поэтому, когда из области или района присылают представителя, а это крепкие, зрелые мужики, то он по очереди отправляет их на постой к молодкам, чьи мужья погибли на фронте. Раз в полгода у такой бабы праздник. И рассказывают они друг другу об этой сладкой ночи, и спасибо «кажуть» голове. А Марийка, когда ты уехал, на радостях прибежала в правление и на глазах у всего народа расцеловала Назара Ивановича.