ФЕДОР БОНДАРЧУК: БЕЗУМНО ЛЮБЛЮ СВОИХ ДЕТЕЙ

Федор, как Фигаро: здесь, там и еще в десяти местах. То он в “Кресле”, то на съемках, то в собственном ресторане (поеду в Москву – не премину). И скажу комплимент: “Ну ты даешь, Федя!” А пока – интервью с младшим Бондарчуком по телефону...
- Федор, вы приступили к работе над фильмом “Девятая рота”. У фильма сложно складывалась судьба...
- Мы должны были запуститься осенью, но опять у нас с бюджетом – беда. Я уже не могу говорить об этом фильме, потому что это тянется третий год. Если Бог даст, в апреле мы запустимся, и я эту картину сниму. А не получится этой весной, буду снимать другую: бюджет позволяет снять две-три простые картины.
- Почему вы так настойчиво боретесь за этот фильм?
- Просто меня раздражают вещи, которые я не могу довести до конца. Конечно, если бы я остыл к этой теме, я бы нашел себе внутреннее оправдание. Но меня по-прежнему волнует образ героя нашего времени. Он близок мне: это мои сверстники, поколение 35-летних, ближе к сорока годам. Люди, которые прошли Афган и теперь могут быть незаслуженно забыты. Будь они героями Великой Отечественной войны, вопросов бы не было, потому что тогда явно был выражен характер врага. Афганская война непонятна: это политическая война, мы зашли в совершенно чужую страну со своей религией, со своим уставом. Страна свою войну проиграла, но люди свою войну выиграли: войну мужскую, войну гражданскую.
- Разве фильм задумывался не про Чечню?
- По первоначальному сценарию - да. Когда был жив Петя Луцек (Петр Луцек – сценарист фильмов «Лимита», «Окраина» и др. Умер в 41 год от инфаркта – В.Н.), мы планировали фильм как ремейк отцовского фильма 1959 года “Судьба человека”. (За рассказ “Судьба человека”, по которому Cергей Бондарчук снял одноименный фильм, Михаил Шолохов получил в 1957 году Ленинскую премию. – В.Н.). Петя ушел, и мы начали работать с Юрой Коротковым. И весь этот сценарий трансформировали в Афганскую войну. Для страны, которая 10 лет воевала в Афганистане, иметь одну-две картины про Афганистан — смешно. Потом тема войны меня просто волнует, будоражит - с точки зрения технического решения. У меня есть инструменты, которые я хочу применить именно для съемок войны.
- Вы сейчас много режиссируете, то есть вернулись к своей дипломной специальности...
- Да, по специальности я режиссер, но начинал, если помните, как актер. Кинематограф - сказка, магия. Люди творческие придумывают себе всякие образы: “Я - режиссер, у меня есть большой шарф вязаный, у меня берет замшевый. Или велюровый. Я весь такой важный, могу прервать съемочный процесс: “Стоп! Мне нужно немножко подумать, поразмыслить”. Можно начать кричать или ругаться. Эти образы люди себе специально конструируют. Наша профессия, в принципе, предполагает некую экстравагантность поведения... Хотя такие монстры-режиссеры, как Никита Михалков, например, как отец мой, как... да тот же самый Дмитрий Дмитриевич Месхиев, у них эта магия кино внутри - в их отношениях с актерами. Не с внешним миром. Не так чтобы, знаете ли, “Я - Заволдай Татарский из уездного театра! У меня было два бенефиса в прошлом году!”. Нет, они совершенно скромные, их можно даже не заметить.
- Что главное ваш отец - великий режиссер - оставил вам в качестве наследства?
- Умение работать. Уважение к своей работе. Оно проявляется не только в том, как ты разговариваешь с людьми, а именно в отношении к профессии. Конечно, есть и конкретные принципы, которые я соблюдаю. Хотел бы соблюдать. Вот, например, сториборт (раскадровки), который сделан для “Девятой роты”. Он похож на здоровенный талмуд или на полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Это книга, в которой расписано все вплоть до деталей, как в комиксе. Такие раскадровки отец делал для “Войны и мира”. Я делал с художником, а он делал сам. Эта тщательность и серьезный подход к работе, я надеюсь, мне передались.
- Когда вы почувствовали себя сильным в этой профессии?
- К чести своей, я так серьезно к этому не отношусь. Потому что все минусы свои прекрасно знаю... Почувствовал? Ну, наверное, недавно. Наверное, года три, два назад — просто по отношению людей к себе. Я, может быть, даже смущаюсь этого отношения. Но оно есть. Ломать его я не собираюсь.
- В работе вы — жесткий. До чего может довести жесткость?
- До чего угодно: профессия наша сложная, экстремальная. Может довести до того, что ты будешь кидаться мегафоном в своих коллег. У меня такого не бывало... Но бывало, когда я во всю глотку... Не хочу об этом рассказывать, но люди, которые со мной работают, знают. Это характер Пьера Безухова, очень типичный для славянской натуры: есть некая точка кипения, до которой человека лучше не доводить. Людям, которые знают, когда объект выходит за рамки, или хотя бы раз видели эти проявления, этого хватает. Многие орут по поводу и без повода. Просто чтобы строить. Это бессмысленное занятие, немощность какая-то. Я этого не люблю. У меня очень тихо на площадке. У меня все заняты. Но проявление моего безумства они знают.
- Извините, Федор, на площадке вы материтесь?
- Да, но редко. Очень редко. Я мальчик из церковного хора по сравнению с Дмитрием Дмитрием Месхиевым.
- Хотелось бы обратиться к вашей теледеятельности. Недавно вам вручили “Тэфи”. Вы не ожидали?
- Нет, конечно, это же нереально! Я не знаю примеров, когда после года работы на телевидении человек, не имевший раньше вообще никакого отношения к телевидению, получает “ТЭФИ”, да еще как лицо канала! Люди для этого по десять лет работают! Тем более у меня были два таких мощных соперника: Максим Галкин и Андрей Малахов.
- “Кресло” вам еще не надоело?
- Нет, совершенно. Дело в том, что оно не так много времени у меня отнимает: всего три недели в год.
- Сейчас вы готовите новый телепроект. Это что-то связано с конкурсом женской красоты?
- В общем, да, но рассказать не могу: канал готовит его как некий surprise. Думаю, что с нового года только начнем писать.
- В обществе красивых девушек не может возникнуть повода для ревности?
- Нет, ну это же профессия. Мы с женой вместе уже столько лет, какая может быть ревность?
- Женщины вам когда-нибудь помогали в жизни?
- Мне помогает в жизни единственная женщина — моя жена. И еще помогают друзья.
- В “Кресле” вы — мастер напугать игроков. А чего боитесь сами?
- Я боюсь предательства, я не люблю предательства. Я боюсь войны. Я боюсь болезней. И болезней не моих, а близких. У меня много лишений было в жизни, поэтому я, например, очень дрожу над своим сыном и дочерью. Как птицы охраняют своих детей, так и я. Может быть, это перебор, но я ничего с собой поделать не могу. Это на физиологическом уровне, это инстинкт.
- В одном из интервью вы говорили, что отец в силу своей занятости мало уделял вам внимания. Воспитывая своих детей, вы учитываете этот опыт?
- Конечно, часто они у меня на съемочной площадке таскаются.
- Если бы ваш сын стал знаменитым, какое бы душеспасительное слово вы ему сказали, чтобы он не подхватил “звездную болезнь”?
- Я не склонен давать какие-либо советы и тем более обсуждать свою личную жизнь. Есть самое главное, на чем строится мое воспитание и на чем строилось воспитание моего отца, — это пример родителей. Можно не быть большим Макаренко и объяснять ребенку ходы, как ему правильно позиционировать себя в жизни. Просто если у тебя есть возможность уделять внимание своим детям и они видят тебя, твое отношение к жизни, к маме, к близким, к старикам, к работе — это и есть самое главное.
- Федор, вы - сын знаменитого отца, ваше ближайшее окружение — тоже люди с родословной. Вы чувствуете себя человеком элиты?
- Ну, наверное, какой-то культурной верхушки айсберга. Даже не айсберга, а большой горы, скалы... Да, наверное, да.
- Ваши друзья — все знаменитые люди?
- У меня товарищей много. А друзей мало. Степа Михалков — его, конечно, все знают... Но он такой уже член семьи. Мы с ним так долго вместе — с детского сада.
- Вы говорили, что клипы для вас — это просто бизнес. И не стоит, мол, от клипа ждать каких-то художественных откровений.
- Да, это бизнес. Но это приятный бизнес. Мне нравится постоянно работать на площадке, мне нравятся группы. Я люблю это дело и не могу без этого жить. Что же касается качества... Ты выполняешь заказ и во многом зависишь от заказчика. Если взять за сто процентов то, что сделано за год, дай бог, если наберется пять золотых процентов чего-нибудь действительно нового, необычного, непохожего ни на что. Но зато эти пять золотых процентов или один золотой процент — это то, ради чего, может быть, и стоит работать.
- Вы когда-нибудь позволяли себе схалтурить? Ну, хоть самую малость?
- Позволял. Не буду комментировать. Позволял - и все.
- Давайте теперь поговорим о другом. Какую часть вашего времени занимает ресторанное дело?
- Ну, процентов сорок. Много.
- А в чем состоит ваша деятельность в “Ванили”?
- Ресторан “Ваниль” мы со Степой Михалковым сделали в буквальном смысле вдвоем. Во всяком случае, финиш: дизайн, атмосфера — это наша со Степой заслуга. Доходило до того, что мы там сами кирпичи красили. К “Вертинскому” я тоже причастен: там есть мое финансовое участие, мои гости, публика из “Ванили”. Но в творческом плане это целиком и полностью бенефис Степана.
- А вы нашли формулу, каким должен быть классный ресторан?
- Есть несколько постулатов. Первый не в России придуман, а на Западе, что имеется три важные составляющие успеха ресторана: место, место и еще раз место. Но есть и другая очень важная вещь - это атмосфера в ресторане. Еще очень важная вещь - обслуживание. Я, кстати, намеренно опускаю качество еды. В ресторанах среднего и высшего уровня качество пищи, качество самих продуктов даже не обсуждается. Другое дело, то, как их можно приготовить, авторство кухни - оно может быть, а может и не быть... Мое очень субъективное мнение: у нас до сих пор немногие разбираются в тех нюансах, за которыми мы - рестораторы - все гонимся и которые отличают один ресторан от другого. К сожалению, большинству людей нужен один и тот же суповой набор, то, что называется “под водочку”. Кстати, мы были страшно удивлены, когда узнали, что за первый месяц-полтора работы “Ванили” не было выпито ни одной бутылки водки! Пили только вино. Нас это очень порадовало. Значит, у нас есть своя публика. Те люди, которые пьют водку (а соответственно под водочку у нас идет своя история), ходят в свои рестораны, и это не “Ваниль” и я, полагаю, не “Обломов”, и не “Антонио”... И, безусловно, в России, да, думаю, и на Западе важно, чтобы человека, когда он вошел, обязательно увидели. Все должны знать, что он пришел. Это целая философия: “Я один, любимый, непохожий ни на кого, вошел в ресторан».
- Федор, у вас столько разнообразных занятий! Если бы вы вдруг узнали, что вам отпущено очень мало, что бы вы решили делать?
- Что бы я делал? Я бы занимался семьей, а не работой.