ОТ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ ДО ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛОШАДЕЙ

В Колледже округа Нассау (подразделение Нью-Йоркского государственного университета) называют его не иначе,как человек-энциклопедия. С 1991 года Дмитрий Урнов, профессиональный литературовед, живет и работает в США. Последние его должности на родине - заведующий отделом Института мировой литературы АН СССР, заведующий кафедрой мировой литературы и культуры в Институте международных отношений, с 1988 по 1991 год – главный редактор журнала «Вопросы литературы». Дмитрий Урнов - автор многих литературоведческих трудов, литературных биографий, в том числе книги «Даниель Дефо», вышедшей в известнейшей серии «Жизнь замечательных людей». Он – человек разносторонних интересов. Наш разговор с Дмитрием Михайловичем Урновым о его самых больших жизненных симпатиях.
МЕНЯ ВДОХНОВИЛА ГАЛИНА БРЕЖНЕВА...
- Как профессиональный литературовед скатился от жизнеописания замечательных людей до жизни замечательных лошадей?
- Произошло как раз наоборот. Сначала вышла книга о лошадях, а потом уже биография Даниеля Дефо.
- Лошади – ваше серьезное увлечение?
- Я «заболел» ими в детстве. Наверное, это был зов предков. Хотя я городской человек в третьем поколении, у нашего рода крестьянские корни. Лет восьми подружился на даче с сыном конюха, ходил с ним в ночное. Потом начал заниматься в конноспортивной школе, получил разряд. Больших результатов, нет, не добился. Мастера конного спорта подшучивали надо мной: «Что ты скорчился в седле, как кот на заборе?» Но то были мастера! Даже уничтожающую критику я принимал от них как похвалу. Главное, мое увлечение позволяло мне общаться с уникальными людьми, фигурами по-своему историческими. Кого только не встретишь на конюшне! Уже не говоря о Буденном, вот хотя бы на выбор, кого я узнал через лошадей: легендарный лётчик Михаил Громов, Фидель Кастро и Лысенко... Есть что вспомнить и о чём написать.
- Эти встречи и вдохновили вас на создание произведений о лошадях?
- Писать о лошадях я не собирался. Конюшня служила отвлечением от книг и литературной критики. Моей «иппической» музой оказалась дочь Брежнева. «Иппическая» от французского «иппик», то есть конноспортивная. Один из моих друзей, журналист, был по-приятельски знаком с Галиной, они вместе работали в агентстве «Новости», и вот однажды он попросил меня показать ей Московский конный завод. Там, по ходу дела, рассказал я несколько историй о лошадях и наездниках, а сопровождавшие Галину телохранители суровым тоном потребовали: «Все, что ты здесь молол, запиши». Так появилась книга, которую я думал назвать «Жизнь замечательных лошадей». В спортивной редакции издательства «Молодая гвардия» рукопись приняли, но заглавие назвали кощунством: как раз напротив, через коридор, находилась редакция серии «Жизнь замечательных людей». Книгу пришлось переименовать, она стала называться «По словам лошади», что означает «из первоисточника», если речь идёт о лошадях и какая из них придет первой. А первоначальное название было возвращено книге только в 1994 году.
- Трудно как-то разобраться, что все же для вас хобби, а что профессиональное занятие. К какому разряду отнeсти ваш интерес к литературе? Это тоже наследственное?
- Представьте себе, да! С детства я был убежден, что жизнь состоит из того, чтобы писать и читать, а жизнь как таковая лишь материал для писательства. Это потому, что окружавшие меня взрослые ничем другим не занимались. Один дед писал, другой дед писал, отец писал, двое дядей – писали, тетка писала, а мать делала иллюстрации. И мы, дети, играли в «собрание сочинений». В нашей семье, с обеих сторон, печатаются, страшно сказать, с начала двадцатого века. Мой дед со стороны матери, один из первых русских инженеров-самолетостроителей, Борис Никитич Воробьев, писал об авиации с того момента, как только появилось само это слово. Он же стал автором первой в серии ЖЗЛ биографии Циолковского, а познакомились они ещё в 1911 году, и тогда же дед получил от Циолковского письмо с пророческими словами: «Человечество вечно не останется на земле...», и возле этих слов стояла клякса. Из нашей семейной литературной продукции испытание временем выдержали переводы отца, Михаила Урнова. Он переводил американцев — Эптона Синклера, О.Генри, Джека Лондона, переводы переиздаются уже три четверти века. Когда меня после окончания школы отец спросил, где бы я хотел учиться, я даже удивился: где же, кроме филологического факультета? Пришёл на собеседование, профессор Самарин прочитал мои переводческие опыты и говорит: «Плохо». Но все-таки принял, я уверен, ради солидарности с отцом, который тогда находился в политической опале и как раз опасался, что, увидев фамилию, меня никуда не примут.
... И РЕДАКТИРОВАЛА ДОЧЬ АНДРОПОВА
- А как удалось получить заказ для серии «Жизнь замечательных людей»? Это ведь непростым было тогда делом?
- Да, одна редакция такого профиля на всю страну — порок централизованности, мы как бы стояли в очереди, дожидаясь прихода к литературной власти «своих», своего поколения.
Когда меня пригласили через коридор, в «ЖЗЛ», и предложили написать жизнь Дефо, то ирония судьбы заключалась в том, что редактором книги была назначена Ольга Андропова, дочь Андропова, возглавлявшего тогда КГБ. У меня даже мелькнула мысль, что это сделано сознательно ради символики и чтобы редактирование стало особенно квалифицированным. Ведь Дефо был создателем секретной службы у себя, в Англии: в архивах обнаружили его агентурную переписку. Кого он сажал? Нет, его самого то и дело сажали в тюрьму.
Дефо доносил правительству о нежелательных тенденциях в обществе, например, о подрывной, в сущности шпионской, деятельности на высшем уровне или крупных хищениях в государственном масштабе. Такого рода информация там, наверху, накапливалась на тот случай, если вдруг потребуется кого-нибудь политически скомпрометировать. Самого же Дефо на время убирали с глаз долой.
А с Ольгой Андроповой мы сотрудничали недолго. Она успела просмотреть мою авторскую заявку, а также из симпатии к сотрудникам редакции, которые были почитателями Бахтина, вызволить мыслителя из ссылки. Но молодые сотрудники редакции стали окружать Ольгу вниманием не только ради Бахтина, и всесильный отец, во избежание вспышки неслужебных симпатий, перевёл дочь от греха подальше на другую работу.
- Нам Даниель Дефо больше известен как автор книги «Жизнь и необыкновенные приключения Робинзона Крузо».
- И это справедливо. Но что такое эти «Приключения»? Сплошной обман читающей публики, положим, честный обман, как добавлял автор.
Дефо — современник Ньютона, и если Ньютон определил законы физики, то Дефо установил законы писательства, прежде всего, разработал технику, по его собственным словам, правдоподобного вранья. Ведь он даже в открытое море ни разу в жизни не выходил, а между тем созданной им «автобиографии» будто бы моряка верили и верят, хотя в основном это вымысел от начала до конца.
Меня же всегда интересовала тайна убедительного слова, которое иначе как живым не назовёшь, и начал я писать биографию Дефо, чтобы осветить теорию правдоподобной выдумки. А меня зовут через коридор обратно, в спортивную редакцию, и требуют, чтобы я перешёл к практике – так сказать «наврал» для серии книг, будто бы написанных знаменитыми спортсменами.
Близко знаком я был с Николаем Насибовым, мастером-жокеем. Прошу его: «Коля, дай мне, пожалуйста, своё имя и разреши твою жизнь написать». А он: «Бери и пиши, но больше меня с этим не беспокой».
Разрешением, как и требованием, я воспользовался и ни разу к Николаю с вопросами не обращался. И вот однажды, когда книга «Железный посыл» уже вышла, стою я в толпе на ипподроме, а Николай, победитель, как обычно, совершает круг почёта, и кто-то прямо у меня за спиной, обращаясь к своему спутнику, говорит: «Ты автобиографию Насибова читал? Прочти, он там всю правду о себе рассказал».
Тут я почувствовал себя просто на седьмом небе, в тени Свифта. Великий современник и соперник Дефо решил разоблачить «Робинзона» и ради этого написал «Путешествия Гулливера».
Каков же был результат? И ему поверили! Поверили в лилипутов, великанов, летающие острова и говорящих лошадей. Вот что такое эта однажды открытая техника – работает сама собой.
А что Насибов? Позвонил мне и говорит: «Теперь пиши второй том моей жизни». Конники, как никто, понимают законы условности в искусства. Понятно: артисты!
НА ТРОЙКЕ С БУБЕНЦАМИ -В АМЕРИКУ...
- Дмитрий Михайлович, каким было ваше первое знакомство с Америкой?
- Оно могло оказаться последним. Мне и главному ветврачу Московского ипподрома Евгению Шаширину поручили доставить в США правительственный подарок – тройку рысаков. Предназначался подарок одному из железнодорожных магнатов Америки, Сайрусу Итону, который проявлял деловой интерес к странам социалистического лагеря.
Было это в самом конце 1968 года. Ехали мы товарным поездом, плыли на грузовом пароходе и месяц с лишком провели в пути. И это с чистопородными жеребцами, которых сняли с тренинга на ипподроме, где они пробегали милю за две минуты с секундами. За дорогу призовые бойцы с настоя, от бездействия одичали. А уже на следующий день по прибытии на ферму Сайруса Итона я должен был как наездник их показывать. Так что прямо с корабля пришлось запрягать, чтобы хоть немного лошадей промять. Едва шевельнул я вожжами, кони мои понесли. Никакими силами не удержать. Вылетели мы с усадьбы Итона на шоссе и помчались среди машин в автомобильном потоке. Экипаж был разнесен в щепки, сбруя разорвана, а я с вожжами в руках, которых все-таки не выпустил из рук, лежал в придорожной канаве, повторяя про себя: «Эх, тройка, птица-тройка...».
- А вы-то как? Удалось уцелеть?
- Что – я?! Вот уж когда моя жизнь не имела ровно никакого значения. То были времена холодной войны, любое слово или движение с той или другой стороны воспринималось как политическая акция. Правительственный подарок разбит! Мне такое поручили! А я?
Сейчас ту же степень ответственности не понять. Тогда и не за такие оплошности, если не головой, то уж во всяком случае положением и карьерой отвечали. Наша тройка была уже второй – в первой пристяжная захромала и коренник одряхлел, а ту первую тройку американцам вручал Председатель Президиума Верховного Совета СССР Анастас Иванович Микоян, официальный глава советского государства.
Но «Папа Сайрус», как его все называли, был человеком доброй воли. Когда ему доложили, что все изломано, он сказал: «Очень хорошо. Потому что у меня уже есть и пролётка, и сбруя, те, что привёз мне Микоян, и я бы просто не знал, куда же девать ещё один комплект снаряжения».
- Дмитрий Михайлович, кроме работы в Институте мировой литературы, вы еще и преподавали в вузах. Какая из студенческих историй запомнилась больше всего?
- Читал я в ГИТИСе курс зарубежной литературы. Слушали меня вечерники, в основном театральные администраторы, старавшиеся получить диплом высшего учебного заведения. Но одна студентка была артисткой эстрады. Если бы я увиделся с ней сейчас, то сказал бы ей: «Алла Борисовна, как зачёты — так «Дмитрий Михалыч», а как стали вы знаменитостью — так ничего от вас не слыхать».
А история такова. Включаю утром телевизор, диктор говорит: «Сейчас вам будет создано прекрасное настроение». И поёт моя вечерница - Пугачева. Поёт песню «Очень хорошо». Так уже больше она не поёт. Иду вечером в ГИТИС, а Пугачёва не только на экзамен не является, но ещё и передает через друзей свою зачетку и просьбу поставить отметку. Что делать? В ушах у меня всё ещё звучит пение, создавшее мне с самого утра на целый день отличное настроение, и в графе, предназначенной для отметок, я поставил: «Оч. хорошо». Каюсь!
- Скажите, пожалуйста, над каким проектом вы сейчас работаете?
- Вклад русских в жизнь Америки. А он – громаден. Телевизор, вертолет, мост имени Джорджа Вашингтона, песня «Господь за Америку» - это, как и многое другое, создали иммигранты из нашей страны, многонациональной, подобно самим Соединенным Штатам. Но это уже другая отдельная тема.
- И вы обещаете, что мы обязательно к ней вернемся?
- Обещаю.