ЖЕРТВА СОБСТВЕННОГО УСПЕХА

Увы, я становлюсь специалистом по некрологам. Как здесь говорят, профессиональным обичуаристом. Те пишут некрологи заранее и даже успевают взять интервью у своих будущих героев. Мой удел – писать о тех, кого знал лично.
И то сказать – умирают люди разных поколений, но одного и того же культурно-политического замеса, которые сформировались в семидесятые годы и сами – одни в большей, другие в меньшей мере – сформировали эти самые семидесятые и начало восьмидесятых: вплоть до гласности, когда на сцену вышли новые герои. Человек, который умер на прошлой неделе, был журналистом, мемуаристом, прозаиком, спецкором «Литгазеты» еще при Чаковском, но в историю русской литературы он войдет в ином, основном своем качестве – как основатель и главный редактор сначала израильского, потом нью-йоркского и под конец, когда действие перенеслось обратно на нашу географическую родину, московского журнала «Время и мы»: Виктор Перельман.
Главное качество этого журнала отмечу сразу. Чего греха таить, терпимость – вовсе не отличительная совковая черта. Совсем наоборот. Даже если совок покинул родину и обосновался в одном из центров русскоязычной диаспоры в демократической стране. Общеизвестно: горбатого могила исправит. Тем более поразительно, что в период резкой поляризации русской журнальной жизни за рубежом, когда в одном только Париже, например, выходили, постоянно наезжая друг на друга, «Континент» Владимира Максимова и «Синтаксис» Андрея Синявского-Абрама Терца, журнал «Время и мы» являл редкий в нашей среде образчик политической толерантности, предоставляя свои страницы Владимиру Войновичу и Василию Аксенову, Юзу Алешковскому и Виктору Некрасову, Саше Соколову и Сергею Довлатову, Геннадию Хазанову и Нине Воронель, Александру Галичу и Фридриху Горенштейну. Я называю только несколько имен, чтобы не превратить некрологическую статью в доску почета русской литературы и журналистики. А сколотить вокруг журнала такой авторитетный коллектив авторов Виктору Перельману удалось именно благодаря демократизму, терпимости, если угодно - всеядности (убрав у последнего слова уничижительный оттенок).
Столь редкие, столь удивительные в нашей – как там, так и здесь - среде качества, что даже не очень понятно, откуда они взялись у человека, закончившего два московских вуза – юридический и полиграфический (отделение журналистики), работавшего корреспондентом московского радио, газеты «Труд» и «Литгазеты». Свою советскую журналистскую карьеру Виктор Перельман описал в книге «Покинутая Россия» - правдивый документ хрущевско-брежневской эпохи. Эта вполне удачливая карьера была прервана Виктором самолично – в 1973-м он эмигрировал в Израиль, а уже в следующем году стал выпускать журнал «Время и мы». На двадцать втором номере в редакции произошел раскол – диссиденты во главе в Нудельманом так и назвали свое отпочкование «22», а вовсе не по числу букв в еврейском алфавите (позднейший апокриф). Хороший, кстати, журнал, интеллектуальный и талантливый, я в нем пару раз печатался (включая небольшой роман «Не плачь обо мне...»), но так и оставшийся по преимуществу израильским. Тогда как Виктор Перельман искал и добился более широкого охвата тем, сюжетов и аудитории. Я думаю, именно этот раскол и подхлестнул Виктора превратить свой журнал в международный. Он пытался охватить всю русскую диаспору, независимо от географической прописки и идеологической ориентации читателей. Переезд в 1981 году в Нью-Йорк, этот современный Вавилон, и означал окончательную космополитизацию «Время и мы», местом издания которого указывались теперь две столицы мира, пока к ним не присоединилась третья: Москва.
Но это я забегаю вперед. Самое время для личной справки. Я начал сотрудничать с «Время и мы» в конце 70-х, сразу же после моего приезда в Америку, когда Виктор был еще в Израиле. Он мгновенно реагировал на присылаемые мною и Леной Клепиковой тексты и сразу же ставил их в номер. Сначала это была литературная критика – я напечатал в журнале с дюжину эссе о Бабеле, Зощенко, Евтушенко и других русских писателях. С освоением, совместно с Леной Клепиковой, новой профессии – политологии мы на некоторое время забросили литературную критику и прозу. Наши политические комментарии, которые широко печатались в ведущих американских газетах, были островаты, парадоксальны, провокативны и вызывали полемику даже в видавшей виды англоязычной среде. Обычно мы делали только русскую "болванку", а сам текст сочинялся по-английски, с привлечением к стилевой шлифовке нашего друга, американского поэта и романиста Гая Дэниэлса. На русскую аудиторию мы не очень и рассчитывали, после того как в самом начале нашей американской журналистской карьеры напечатали в «Новом русском слове» русской вариант американской статьи, днем раньше опубликованной в «Нью-Йорк Таймс» - это был наш американский дебют. Но если в «Нью-Йорк Таймс» он прошел успешно и, помимо скромного гонорара в 150 долларов, принес нам громкую славу, гранты и приглашения от университетов и колледжей, предложения от других газет и журналов, то публикация в «Новом русском слове» оказалась как кость в горле нашей политэмиграции. Дискуссия вокруг этой статьи продолжалась месяца два. В чем только нас ни обвиняли – вплоть до того, что мы писали нашу статью под диктовку Москвы!
Короче, мы зареклись публиковать наши политические комментарии в русскоязычной прессе и соблюдали этот мораторий пару лет, пока к нам не обратились два главреда: Сережа Довлатов попросил русский вариант нашей статьи «Географический империализм» для издаваемого им еженедельника «Новый американец», а Виктор Перельман предложил печатать наши политкомментарии регулярно. Так мы пробились обратно к русскому читателю. Что любопытно: мнение наших здешних зоилов, которые, будь на то их воля, наложили бы полное табу на наши русские публикации, совпадало с мнением о нас советских властей. Когда слегка "потеплело" моя здешняя знакомая повезла в Москву одному андеграундному поэту номер «Время и мы» с подборкой его стихов. В том же номере была и моя статья. Таможенники, довольно либерально "прошмонав" багаж, вернули ей журнал, но мою статью из него вырвали:
- Соловьев нас не любит...
Спустя полгода эта конфискованная властями статья была перепечатана в московской периодике. Политические нравы в России менялись круто, стремительно.
С Виктором мы теперь регулярно созванивались – как раньше переписывались. Я перебрасывал ему иногда самиздатные материалы, которые получал по тайным каналам из Москвы. К одному – «Переписке из двух углов» Виктора Астафьева и Натана Эйдельмана – даже сочинил предисловие, которое не понравилось обоим корреспондентам моей позицией «над схваткой». Журнал Виктора Перельмана стал доступен и, пусть в узких кругах, популярен в Москве: он печатал то, на что пока не решались столичные либеральные издания. Если проза «Время и мы» была от случая к случаю, то постоянно сильным оставался отдел публицистики – именно этим и привлекал журнал российского читателя. Плюс, конечно, публикация самиздата: к примеру, первая публикация Тимура Кибирова состоялась именно в журнале Виктора Перельмана. Знакомил журнал также с переводной прозой, которая была пока что запрещена или полузапрещена в России – Джойс, Кундера, Сол Беллоу. Там журнал прочитывался от корки до корки: как говорится, всё волновало нежный ум. А общественный ум, пробудившийся от летаргического сна страны и в самом деле походил на нежный росток.
Да, чуть не забыл: помимо журнала, Виктор Перельман издавал еще книги. Само собой, свои собственные – «Покинутуя Россия», «Театр абсурда» и другие. Несколько переводных – «Судьба советских перебежчиков» Гордона Брука-Шеферда и «КГБ сегодня» Джона Баррона. Лучшая из изданных им книг, на мой взгляд, «Тайна преступлений Сталина» Александра Орлова, крупного советского разведчика, который стал невозвращенцем. С издательской деятельностью Перельмана связано еще одно наше совместное предприятие.
Спустя несколько лет после выхода нашей первой с Леной Клепиковой американской книги «Юрий Андропов: тайный ход в Кремль», Виктор предложил издать ее по-русски. Предложение было настолько заманчивое, что авторы из благодарности решили, в свою очередь, облагодетельствовать издателя и контрпредложили издать нашу следующую книгу, которую мы как раз заканчивали по договору с американским и британским издательствами – про нынешний, то есть тогдашний Кремль: от смертного одра, с которого управлял страной Андропов, через промежуточного Черненко, к воцарению Горбачева. Мы посчитали, что такая книга будет актуальней, злободневней и нужней читателям, чем уже историческое био Андропова. Виктор согласился. Здесь еще вплелась интрига с Ильей Левковым – другом и конкурентом Перельмана, который дал приют редакции «Время и мы» в Манхэттене и выбил для журнала грант. Левков очень удачно начал свое издательство «Либерти» с книги Аркадия Шевченко «Разрыв с Москвой». У них с Перельманом был даже общий художник – наш нью-йоркский черноюморист Вагрич Бахчанян. Интерес Ильи Левкова к нашей «кремлевской» книжке, думаю, и заставил Перельмана издать эту книжку, что называется, по-быстрому. Отмечу попутно, что Вагрич Бахчанян сделал обложку и для «Борьбы в Кремле», и для изданного пару лет позже в «Либерти» моего футурологического романа «Операция ‘Мавзолей’». Илья Левков и сообщил мне о смерти Виктора.
К Виктору Перельману как редактору, издателю и автору можно применить известную формулу: его журнал пал жертвой собственного успеха. С наступлением горбачевской гласности, а тем более ельцинской демократии, пусть и управляемой из Кремля, нужда в зарубежном литературно-общественном периодическом издании отпала, а вскоре и в самой России толстые журналы утратили свой авторитет, упали их тиражи. Одно время они существовали на подачки Джорджа Сороса, а теперь и вовсе влачат жалкое существование. Жаль, конечно, но что делать? Умер Владимир Макисмов, умер Андрей Синявский, а теперь вот и Виктор Перельман. В русской истории они останутся как предвестники новых времен, которые наступили на их родине.
В том числе - благодаря их личным усилиям.