РИФМЫ НЕ ВРУТ

БРАЙТОН-БИЧ МЮЗИКЛ
(перевод с французского)

Дождливый день, нелепый сон,
приснившийся когда-то в детстве,
сырая ночь со всех сторон,
прямая связь причин и следствий,
сплошные слёзы октября,
Москва, метро, подъезды, зданья -
всё обещало мне тебя
и не сдержало обещанья.

С тех пор прошло так много лет,
а я не смог найти изъяна
в бессчетном множестве примет,
как будто не раскрыт секрет,
как будто не было обмана.

* * *
Как любовь без любви, беспощадное утро, но хлопнешь в ладоши,
и под самое небо взлетит перепуганный голубь -
жизнь его не подарок, хоть хлебных достаточно крошек,
утоляющих голод:

то, что снится ночами бессонными, не исчезает под утро,
мир теряет сознание, облик и голос -
видно, мы в самом деле живём по законам абсурда,
человеческой логики то есть,

потому что иначе нам просто бы не было места
под январским дождём, в полнолунье, под мартовским снегом -
стоит только понять, до чего мы все тут неуместны,
каждый день засчитают за два, каждый шаг приравняют к побегу.

* * *
День-деньской бредёт вода к престолу -
поклониться маленькой горе,
но не всё же жечь сердца глаголу:
дождь прошёл, декабрь на дворе.

Взгляд скользит по высохшему глазу,
падает, срывается к ногам,
всё случается и происходит сразу
и отчасти только внятно нам,
выгнутым стрелой, мостом, спиною,
позвонком, застывшим на весу.

Я всё равно от ветра не укрою,
ни кровь не облегчу, ни боль не успокою,
от смерти не спасу.

Сонет
Мы говорим на языке, который
давно лишён значения и смысла,
привычных слов утрачено звучанье,
простая орфография забыта,
мы говорим на языке наследства,
свидетельства людей о прошлой жизни,
разрушенной безжалостным ударом, -
так пишут в книжках взрослые поэты,
но каждый жест нас выдаёт, и птичий
довольный хохот гнёт верхи деревьев
и листья красные нам под ноги бросает,
и там, где начинается ключица, -
бесформенная впадинка, я знаю:
её нельзя ни целовать, ни трогать.

* * *
Избавь меня от детских снов твоих.
Здесь выход из метро и поворот назад -
с глубокими провалами ступени -
я разговариваю голосом твоим.
Твоими слезами и смехом.

Здесь улица пересекает всё.

Я, знаешь ли, любил твоей любовью.
Твоею жизнью. И твоею смертью.

* * *
Сюжет - отъезд. Ноябрь. Темный день.
Повсюду сырость, мокрый воздух, лужи.
Висит под потолком молочный дым
от сигареты, с двух сторон горящей.

Стоит в дверях, чего-то ждет, молчит,
проводит по губам сухой ладонью,
торопится, прощается, уходит,
поцеловав меня через порог.

Стансы
Что осталось от всех разговоров твоих? -
разговоры, слова, нецелованный стих,
бесконечное счастье и радости их,
неизвестные в мире живых.

Но, любимая, счастье не стоит труда,
от отчаянья мы возвели города,
неприступную крепость из снега и льда,
разводные мосты в навсегда.

На окраине мира, в краю Гесперид,
у подножья вулкана, в тени пирамид -
здесь иной из окна открывается вид
на повальный свинец и гранит.

Неприступная крепость, сплошная стена -
здесь другой открывается вид из окна:
незнакомые люди, чужая страна,
самодельная бочка без дна.

Невозможная жизнь до скончанья времён,
то-то страху, что имя им всем легион,
и плывёт над домами малиновый звон,
не смолкает всю ночь телефон.

Так, с трудом постигающий смысл перемен,
поднимает судьбу свою силой с колен
человек, превращаемый пеньем сирен
в прах и пепел, гниенье и тлен.

Тлен и пепел, гниение, пепел и прах,
подступает под горло предательский страх,
и плывёт над домами вселенское "ах",
растворяется в многих словах.

Здесь окраина мира, последняя пядь,
за которой нам нечего будет терять:
переулкам столичным, повёрнутым вспять,
наша память сродни и подстать.

Пусть в глухих переулках, ведущих назад,
ты ещё выбираешь меня наугад,
так послушай, о чём там молчит листопад,
по кому телефоны звонят.

Не жалей ни о чём, мы бессмертны с тобой,
просто нечисть заведует нашей судьбой,
и дрожит отраженье луны молодой
над застывшей под утро водой.

Подражание
Она жива, как мне сказали, -
любимый муж и взрослый сын.
Сейчас не время для деталей,
на всё есть тысячи причин,
судьба свершается мгновенней,
но это безразлично ей -
она живёт без приключений,
без суеты, без новостей,
но, словно прежде, лишь простая
жизнь ослабляет натиск свой,
она ложится и взлетает
над засыпающей землёй:
она взлетает без усилья
и, отрываясь от земли,
летит, как если б вправду крылья
её по воздуху несли.
От незнакомого восхода
она случайно узнаёт,
что есть особая свобода -
падение, а не полёт,
и мы лишь кажемся мишенью,
а убиваем наповал -
закон земного тяготенья
никто ещё не отменял.

* * *
Всё луна тебе, всё праздники осенние -
нынче полдень, вот и я хочу в посредники,
пленный город,
плоть от плоти.

Скажешь слово -
словно брызнет снег колючий из-под века,
и молчанием ответило мне эхо.

Хочешь правду? -
Я живу сейчас в теленке годовалом.

* * *
Не то, чтоб я забыл тебя - пойми,
а просто никогда не вспоминаю.
Торопятся размеренные дни,
как через город в парк ночной трамваи:
они слышны нам лишь на стыках рельс,
на остановках, да на поворотах,
но их состав пронизывает весь
дремотный город жителей дремотных,
и то, что было мерой всех вещей,
самих вещей во много раз капризней:
жизнь без тебя, равно как жизнь вообще, -
привычка только, то есть образ жизни.
К примеру, вид из моего окна:
гараж, пустырь, та самая скамейка:
всё радости - так им же грош цена,
печали - им в базарный день цена копейка.

* * *
Чёрно-белый вечер, только кошки серы,
странный сон - больничный, белый и пустой,
всё почти как в жизни, жизнь не знает меры:
каждый звук, как выстрел, холостой.

Утром страх проснуться, потерять, запомнить,
превратить реальность в продолженье сна.
Коридоры, лестницы, ряд бегущих комнат,
светит в окна чёрные им белая луна.

В этом смысл ошибок, слов и оговорок -
каждый раз удерживать, каждый раз терять.
Вот как получилось: разбежались сорок
тысяч моих братьев - где их собирать?

* * *
Вспоминаешь ли меня? Я тоже неохотно -
судорогой сводит мышцы губ,
и лицо кривится в нехорошей
улыбке однозначности.
Помнишь ли меня? Я тоже плохо -
общие случайные черты,
память пощадила их.
Видишь ли, не то, чтоб ложь моя
умножилась,
а просто больше ничего не значит.

* * *
Что же, в полях, заколоченных наглухо,
в напрочь забитых лесах,
там, где разлука, разруха и засуха,
ненависть, голод и страх,

где убиваются люди и зарево
солнца полнеба сожгло,
разве прибавило или убавило
горя кому-нибудь зло

несовершённое, то есть доступная
истина-ложь во плоти?
Счастье бездумное, слабость минутная,
Господи, помыслы наши преступные -
это хотя бы спасти.

* * *
Жест выдаёт: прижав к груди колени,
повинною качая головой,
ты тоже рыжий клоун на арене,
ты тоже весел, тоже сам не свой.

Сжав руки, изогнувшись, но когда ты
был столь сродни теченью горных рек?
Ты тоже бог - безжалостный, крылатый,
без промаха разящий человек.

* * *
Торгующий деньгами на углу,
голодный нищий, как тебе в миру?
Я тоже эту музыку люблю
и музыканта за руку беру.

Так промолчавший годы телефон
сорвётся с непривычки на фальцет,
она вздохнёт с надеждой: "Это он",
а никого уже в помине нет.

В кого ты целишь, горе-птицелов?
На этот раз срывается, увы,
стрела твоя, как музыка без слов,
как головная боль без головы.

* * *
Он всё перепутал, забылся, увлёкся,
когда безымянная сила
ему отрезвляющий яд парадокса
в открытую рану вложила.

Всё было, как водится в сказках, как в песнях,
услышанных в детстве, поётся,
как принято там, на просторах небесных,
в лучах заходящего солнца.

Он думал с известною долей сарказма,
что в жизни меж адом и раем
всё проще, чем кажется нам, и гораздо
сложнее, чем мы полагаем.

Поэтому нет одиночества в тайне,
и всё это рвётся наружу.
Подумать - за столь бесполезное знанье
он отдал бессмертную душу.

Подражание
А.Р.
Как будто у Шумана, всё из отдельных кусков:
безнадёжное прошлое в образе женском
у границы поющих песков, приходящих в движенье.

Где я теперь?
На какой из бесчисленных улиц, повёрнутых вспять,
уводящих назад, в мрамор станций, в метро переходов -
туда, где от страха дрожит и теряется память моя.

Мой случайный знакомый -
попугай, говорящий на всех языках,
переводчик и повар -
даже ему тяжело в этом мире пернатых зверей,
"человеко-цветов", как сказал ленинградский поэт
и ошибся.

(Всё - мучительный птичий жаргон,
полоумная речь анекдота,
слова, которые не имеют значения,
и слова, значение которых преувеличено,
детский невнятный лепет.)

Помнишь, ты говорил мне, что горькие истины лгут? -
так вот: мчится поезд подземный,
как река по германским полям,
золотая река по пустыне.
Нас уносит поток -
в мире вымерзших станций безлюдных,
телефонов, звонящих в квартирах пустых,
мы хотим соучаствовать в действе,
но в меру, посильно.
Да, мы вносим свой вклад
то криком, то плачем, то шумом -
о, как много мы можем!

Подражание
А.Л.
За время, прошедшее с нашей последней встречи, я переехал,
женился, опять переехал, сменил призванье,
теперь я живу в большой квартире у самого моря,
по утрам мне бывают слышны крики чаек и шум базара -
картавые варвары с черными волосами всё хотят уподобиться птицам,
тем самым довольно оригинально трактуя слова убитого ими же Бога.

За время, прошедшее с нашей последней встречи, не стало Трои
(почему так случилось - была ли то воля богов или просто глупость?
скорей всего глупость, но у софистов тут нет согласья),
кровожадные ахейцы пируют теперь на ее раскопках,
поэты придумали какого-то Гектора, воспевают его как героя,
но мы-то знаем,
как бесславно, позорно пал осажденный город,
как не только никто ничего не сделал в его защиту,
но безумные жители сами открыли ворота,
чуть ли не собственной рукой себе перерезали горло
на глазах у изумленных врагов, не веривших своему счастью.
Впрочем, нельзя забывать и о том, какие еще событья,
какая судьба поджидает в ночи Агамемново семя.

За время, прошедшее с нашей последней встречи, ты не постарела
видно, воздух садов Гесперийских тебе на пользу,
правда, ты все же сетуешь на его захолустность и затхлость,
болезни родственников, общую безнадежность жизни.
Я, конечно, пытаюсь хоть как-то тебя утешить,
но на твои слова отвечать мне по сути нечем.

Потому что ты говоришь: "Как все изменилось".
Потому что я говорю: "Все осталось прежним".
"Когда мы встретимся вновь, - ты говоришь, - все будет опять по-другому."
В ответ я молчу, но не потому, что больше нет аргументов,
не потому, что не хватает сил убеждать тебя в чем-то обратном,
В глубине души я боюсь с тобой согласиться,
в глубине души мне хочется тебе поверить.
(В глубине души ты боишься со мной согласиться,
в глубине души тебе хочется мне поверить.)
Потому что мы так и сидим над остывшей чашкой цветочного чая,
как две не додуманные до конца, но и не противоречащие друг другу мысли
из спора Парменида с Гераклитом.

Как города, засыпанные снегом
Как города, настигнутые шумом,
разбитые мажорным септаккордом,
стократным взрывом, выполненным в гипсе,
запечатленной на фотобумаге бомбой.

Как города, которых нет на карте,
названья их - и те уже раскопки,
существованье их - предмет научных споров,
значение которых тоже спорно.

Как города, разрушенные взглядом,
поверженные в прах простой улыбкой,
молчанием, каким-нибудь вопросом,
одним случайно оброненным словом.

Как города, которые всё помнят,
всё видят, ничего не замечают,
всё знают, ничего не понимают.
Как города, что строились навечно.

Город
В этом городе лето приходит незваным,
осень начинается вопреки всем ожиданьям,
зима наступает безо всякой причины,
а весны не бывает вовсе.

В этом городе розовощёкие дома так одиноки,
а безупречные улицы так влюблены друг в друга,
что даже заходящее солнце не состоянии их утешить,
и они не считают нужным скрывать свои чувства.

Человек, живущий в этом городе, так наивен,
так рассеян, беспомощен, так беззащитен.
Вот он открывает окно, открывает дверь, выходит на улицу,
и улица встречает его громким смехом и горькими слезами.

Человек, живущий в этом городе, не верит в Бога,
он читает газеты, прислушивается к прогнозу погоды
и верит женщине, которая говорит, что любит.
Вот он едет в метро, и поезд дрожит от страха.
Вот он идёт домой - торопит событья.

Человек, живущий в этом городе, ни в чём не повинен.
Он ни в чём не раскаивается, ни за что не несёт ответа.
Вот он лежит в кровати, думает о погоде,
о смысле жизни, о любви, о смерти.
И небо отвечает ему мелким дождём со снегом,
жизнь поворачивается новой, неожиданной стороной,
и его любовь прижимается к нему во сне.

* * *
Когда тебе плохо, паршиво, поганно,
чтоб враз полегчало - убей таракана.

На кухне унылой, где капает вечно из крана -
убей таракана.

В запущенной комнате, так, не вставая с дивана -
убей таракана.

Убей таракана - и так уже жить надоело:
он сам виноват… поделом ему… значит - за дело.

За то, что вся жизнь как назойливый треск барабана -
убей таракана.

За то, что вчера было поздно, а завтра ещё будет рано -
убей таракана.

"А впрочем, - ты думаешь, - Бог с ним, чего с ним возиться?"
Ты смотришь в окно на огни иноземной столицы.

Там вроде светает. Там солнце встаёт из тумана.
Ведь ты пожалел его. Ты не убил таракана.

Не так уж и плохо. Не так-то уж в принципе тошно.
Бывает и хуже. Ты знаешь, как всё это сложно.

На улицу выйдешь, смешаешься с праздной толпою.
Там новые люди, они не знакомы с тобою.

На улице утро. На улице утро и вечер.
Пусть жизнь и не вылечит, всё ж хоть немного залечит.

Тебе уже лучше. Тебе уже легче и проще.
И шумная улица выведет прямо на площадь.

Там всё по-другому. Там люди в одежде воскресной.
Ты смотришь в глаза им. Тебе уже всё интересно.

Но мысль роковая стучит в голове беспрестанно:
убей таракана.
Вернись и убей таракана.

Из письма
Т.Х.
Ты знаешь, как всё вдруг во мне изменилось,
как будто бы умерло всё -
земля, показная её нелюдимость,
высокое небо её,

далёкое море, солёные волны.
Когда за душой ни гроша,
ты знаешь, как ночью душа своевольна,
как утром безвольна душа.

Подражание
Лифт, глубокие шахты,
небоскрёбы-дома,
чёрно-белые шахматы,
на все стороны света зима.

Снег солёный на лицах,
мы - как статуи в белом саду.
Понимаю, что всё только снится,
но проснуться от сна не могу.

Ты и вправду зовёшь или голос
только дразнит и сводит с ума?
Всё распалось здесь, всё раскололось
на бессчётность снежинок, зима.

Тает снег на подушке. Проснуться
от чужих голосов за стеной.
Как зовёт обернуться, вернуться
наше прошлое - столб соляной.

* * *
Поскольку все мы связаны с зимой,
она себе такое позволяет:
то в числах календарных разнобой,
то просто человек идёт домой
и на снегу следов не оставляет.

Казалось бы, зачем ему спешить?
Он никуда, конечно, не успеет,
но так лицо намного легче скрыть,
оно - как снег, в том смысле, что белее,
и это значит: он умрёт скорее,
чем кто-нибудь бы мог предположить.

Он знает: всё на свете просто так,
и сам он, умирающий от страха,
был лишь на время выхвачен из мрака
и будет возвращён туда - во мрак.

* * *
Он смотрит в окно на пустынную улицу, полуразрушенный дом
через дорогу, на голые ветви деревьев,
он хочет остаться в живых, превратиться в живое растенье,
он смотрит в окно, только нет никого за окном -

так кажется. Даже вернувшись назад,
ему ни за что не найти, не исправить просчёта,
всё правильно было, но пуще неволи охота -
так думают люди, верней, так они говорят.

Уйти бы отсюда. Он видит, окно приоткрыв:
на улице холод и зной, и плохая погода,
смешон сам себе, не печальней он времени года,
и так же похож на себя, как похожи прилив и отлив.

* * *
Г.К.
В три погибели согнёшься, если вспомнишь.
Будет лето, ветер жаркий, дождь холодный,
воды Балтики, как слёзы, над Москва-рекой прольются,
снежный север смоет в море сердобольную столицу.

Ночью вздрогнешь и проснёшься,
спрячешь голову в подушку,
вспомнишь всё и задохнёшься,
но признаться побоишься,
как всё глупо в этой жизни,
тяжело
и невозможно.

Ветер сносит город в море,
засыпает крыши пеплом,
улицы песком заносит,
забивает рты и уши
подступающей пустыней.

Впрочем, здесь слезам не верят.
Словно сорок тысяч братьев
смотрят в небо удивлённо.
Вспомнишь всё и отвернёшься,
ошибёшься,
в три погибели согнёшься,
в три глубоких, до сырой земли поклона.

Сонет
На синем фоне солнечный кружок -
под ветром небо, как большое знамя
страны прекрасной, выдуманной нами
и нам же указавшей на порог.

Он смотрит на потрёпанный листок -
плохой портрет её в оконной раме,
изученный им вдоль и поперёк,
всё хуже и мучительней с годами.

Он смотрит на неё влюблёнными глазами
и видит перекрёсток трёх дорог,
далёкий свет, пустыню, море, пламя,
растущий на груди её цветок, -
он видит то, что никогда словами
он ни сказать, ни объяснить не мог.
(продолжение следует)