РАЗГОВОР С ВЛАДИМИРОМ СОЛОВЬЕВЫМ

Событием в культурной жизни русскоязычного Нью-Йорка стала встреча с читателями Владимира Соловьева, известного писателя, публициста, политолога, литературного критика и, к слову сказать, сотрудника «Русского базара», где он ведет постоянную рубрику «Парадоксы Владимира Соловьева». Встреча прошла в рамках нью-йоркской книжной недели и состоялась в одной из квинсовских библиотек.
Есть здесь, конечно, некоторое противоречие. С одной стороны, Владимир Соловьев, вслед за Гете, утверждает, что писание - это трудолюбивая праздность, а от себя добавляет - модификация гетевского афоризма на медицинский лад - что писатель должен быть прикован к письменному столу и геморрой у него в обязательном порядке. Так это или не так применительно к самому Владимиру Соловьеву, судить не нам, а его гастроэнтерологу. Писателя, а тем более писателя-мигранта, который пишет по-русски, издается в России, а живет в плотном англоязычном окружении в Нью-Йорке, Владимир Соловьев сравнивает с Робинзоном Крузо на необитаемом острове, но до встречи последнего с Пятницей, когда Робинзону не с кем было перемолвиться словечком - и он засел за свой дневник. И еще приводит примеры классиков - Сомерсета Моэма и Юрия Казакова, которые стали писателями, потому что были заиками. Совет ребе Арье-Лейба Бабелю: «Перестаньте скандалить за письменным столом и заикаться на людях» - Соловьев считает нелепым.
- Если бы Бабель перестал заикаться на людях, не было бы в русской литературе никакого Бабеля. Тогда ему следовало бы выбросить письменный стол и сменить профессию.
Сам Владимир Соловьев вовсе не заикается, а совсем наоборот - скороговоркой, бойко и даже агрессивно ведет диалог со своими читателями, будь то живой разговор в квинсовской библиотеке или встреча в прямом эфире. Он предпочитает не читать из своих книг, а говорить с читателями. Почему?
- Во-первых, написанное, сочиненное - для глаз, а не для ушей. Во-вторых, диалог более демократичен, чем монолог. Достаточно я намонологизировался в своих книгах.
И в самом деле, на встрече в квинсовской библиотеке стоял большой стол, на котором с трудом уместились издания книг Владимира Соловьева, а были там далеко не все - только по-русски и по-английски, в то время как его книги, написанные в одиночку либо в соавторстве с Еленой Клепиковой, изданы в переводе на 13 языков в 14 странах. Почему такое разночтение?
- Американцы и англичане говорят на одном языке, но эстетика издания у них разная, включая обложку. Американское издание в Англии не купят. Соответственно, наоборот, и автор продемонстрировал два разных издания одной и той же книжки: лондонское и нью-йоркское.
Сравнив книги с детьми, которые, выйдя в свет, стали независимы от автора, Владимир Соловьев представил своих повзрослевших «деток». Как написанных в одиночку - «Роман с эпиграфами», «Семейные тайны», «Похищение Данаи», «Матрешка», «Призрак, кусающий себе локти», «Операция Мавзолей», «Три еврея», «Варианты любви», так и написанных в соавторстве с Еленой Клепиковой.
Среди совместных книг Соловьева и Клепиковой (хотя следовало бы назвать их имена в другом порядке, следуя алфавиту либо правилам куртуазности) - политические триллеры «Юрий Андропов: Тайный ход в Кремль», «Борьба в Кремле», «Борис Ельцин. Политические метаморфозы». «Жириновский. Парадоксы русского фашизма». Все они писались в расчете на западного читателя, и не было даже надежды, что когда-нибудь они появятся по-русски. Тем не менее в период гласности они были изданы в Москве и Питере большими тиражами. Теперь, однако, Соловьев называет политику скоропортящимся продуктом и предпочитает писать прозу и мемуары.
К последнему жанру принадлежит недавняя совместная книжка Соловьева и Клепиковой «Довлатов вверх ногами», адресованная русскоязычной аудитории - в ней каждый автор выступает сам по себе, и у Клепиковой несомненное преимущество: она знала Довлатова не только по Питеру и Москве, но и по Таллинну - первой, пробной эмиграции этого знаменитого ныне писателя.
Среди вопросов, заданных Владимиру Соловьеву, были и с подковыркой. В том числе - не греется ли он в лучах чужой славы, когда рассказывает о Довлатове, Бродском, Евтушенко или Лимонове? Это мнение некоторых читателей высказал на «Народной волне» журналист Олег Сулькин.
- С меня довольно лучей собственной славы, чтобы не замерзнуть, - шутит Владимир Соловьев. - Я пишу о тех, кого знаю и кто мне интересен. Бродский и Довлатов для меня в одном ряду с моей мамой или моим котом Бонжуром, которым я тоже посвятил по рассказу, несмотря на их безвестность человечеству. Что же касается Лимонова, то я горжусь тем, что, напечатав о нем с полдюжины защитных статей по обе стороны океана, повлиял на решение суда выпустить писателя на волю. Это вовсе не означает, что Лимонов безгрешен. Но и грешники нуждаются в защите, а не только праведники. Праведников защищать легко, а грешников трудно. Я предпочитаю быть адвокатом, а не прокурором.
Вопрос на засыпку: а как же с образом Бродского в ваших последних публикациях? У мертвых нет возможности ответить, вот почему о мертвых или хорошо, или ничего.
Этот и аналогичные ему вопросы задавались Владимиру Соловьеву в связи с его последней книгой «Post Mortem», которая вскоре выходит в Москве.
- Во-первых, эта книга не совсем о Бродском, но скорее о человеке, похожем на Бродского, с тем чтобы сделать Бродского похожим на человека, а не на памятник, в который превратили Бродского его клевреты - кто себе в карман, а кто просто по недомыслию. Еще при его жизни и при его молчаливом согласии покойник любил фимиам. Живой Бродский мне дороже, чем памятник. А живой - это сложный, противоречивый человек, с взлетами и падениями. В моей книге герой обозначен буквой «О», хотя легко узнаваем. Юридическая уловка, ставшая художественным приемом. Секрет Полишинеля, тем более в комментариях даны обширные цитаты из стихов, статей и интервью Бродского. В интервью он называл себя монстром, сожалел о многих своих поступках. Но кто сказал, что поэт должен быть примером для подражания? Лермонтов был задира, злослов, мизантроп, сейчас многие даже оправдывают Мартынова, который убил его на дуэли, - что ему оставалось по тогдашним понятиям чести после тех оскорблений, которые ему нанес Лермонтов? Да мало ли! Некрасов был картежный шулер, Фет забрюхател любимую девушку, и она покончила жизнь самоубийством, потому что он отказывался жениться на бесприданнице, Пастернак предал Мандельштама в телефонном разговоре со Сталиным. Это нисколько не умаляет их поэтических достижений. А Пикассо! Вот кто был в отношениях с людьми, особенно с женщинами, настоящим монстром, но художник, несомненно, великий.
Михаил Бузукашвили, который брал у Соловьева интервью для «Новой жизни», посетовал, что, узнав про глисты у Марии Каллас, не может больше слушать любимую певицу.
Когда Соловьев процитировал Набокова - «знанием отверстые зеницы», один из его собеседников остроумно отпарировал, сославшись на царя Соломона:
- Во многом знании много печали.
- Тем не менее Соломон предпочитал знание незнанию, ни за что не согласился бы поменять свою мудрость на невежество.
Выяснилось, что сами принципы биографии понимаются очень по-разному.
- Как раз глисты меня совершенно не интересуют, - признался Владимир Соловьев. - Человека, о котором я пишу, я воспринимаю не на физиологическом, а на психологическом, поведенческом, душевном, метафизическом уровне. И здесь не может быть никаких табу. Великий Плутарх писал о греческих и римских лидерах все, что знал о них, включая сплетни. А что! Сам Бродский, ссылаясь на Ахматову (а та - на французского эссеиста Эмиля Чорана), говорил, что больше всего на свете любит метафизику и сплетни. Пора этому слову с уничижительным оттенком возвратить позитивное значение. Сплетня лежит в основе великих произведений - от «Гамлета» и «Горя от ума» до «Братьев Карамазовых» и «В поисках утраченного времени». И недаром Эмиль Чоран, Анна Ахматова и Иосиф Бродский добавляли к сплетне метафизику. Именно это сочетание высокого и низкого и позволяло Шекспиру, Грибоедову, Достоевскому и Прусту создать свои шедевры. Что же касается жизнеописания, то есть два разных жанра: биография и агиография, житийная литература, рассказ о жизни святого. Я рассказываю о человеке, которого знаю не только по стихам, но и по жизни и который менее всего походил на святого. Между прочим, безотносительно к моему герою, вот как озаглавил свою последнюю книгу Лимонов: «Священные монстры».
Полагаю, что именно в связи с предстоящим выходом новой книги Владимир Соловьев и засветился - выполз из своего писательского подполья на свет Божий, раздавая налево и направо интервью и встречаясь с читателями (не говоря уже о литературно-музыкальных тусовках, где этот писатель-анахорет был также в последнее время замечен).
Своей новой книге он придает большое значение:
- Чего я менее всего желал бы, так это остаться автором одной книги. А именно - «Романа с эпиграфами», написанного четверть века назад в России и выдержавшего испытание временем, - говорит Соловьев и демонстрирует ньюйоркское, питерское и московское издания этой исповедально-скандальной книги (последнее издание под названием «Три еврея»). - Не устаю ссылаться на Платона: все созданное человеком здравомыслящим затмится творениями исступленных. В вольном переводе на революционную классику: безумству храбрых поем мы песню. Вот в этом безумстве, в этой исступленности и причина успеха «Трех евреев». Думаю, что художественно вровень с ними написан мой роман «Семейные тайны», где любовная драма дана на активном политическом фоне 1993 года. Судьба героев тесно переплетена с кризисом демократии, из которого России так и не удалось выпутаться. История страны пошла с тех пор вспять - от демократии обратно к гласности, а от нее - постепенно - к тоталитаризму. Сейчас Россия как раз на полпути.
Понятно, это заявление Соловьева опять-таки вызвало бурную полемику. Он полагает, что когда демократия защищается от своих врагов недемократическими способами - как в октябре 93-го, расстреляв из танков парламент, - она наносит непоправимый ущерб самой себе, расшатывая собственные устои.
- Коммунистам и националистам нет места в политической жизни, - убежден один из читателей.
- Оппозиция имеет право на существование. Без оппозиции нет демократии, - отвечает Соловьев.
Как раз в его новой книге о человеке, похожем (судя по опубликованным отрывкам, как две капли воды) на Бродского, политики будет мало, и глава о таких общеизвестных фактах его биографии, как суд и ссылка, отсутствует. Чем же берут «Плохой хороший еврей», «Дорогие мои покойники», «Мой друг Джеймс Бонд» и другие напечатанные главы? Почему провоцируют на скандал? Нам осталось ждать недолго: новая книга Владимира Соловьева появится через несколько месяцев.
А. Бобровницкая
Книги Владимира Соловьева и Елены Клепиковой с автографами авторов можно заказать по телефону: 1 (718) 896-3717