Вы попробуйте!

Чем больше на моей книжной полке становится номеров филадельфийского альманаха «Встречи», тем яснее понимаю, что я - современник замечательной подвижницы, поэта и издателя Валентины Синкевич.
Кто сегодня не издает и не издается! Велика, казалось бы, заслуга! Однако труд Синкевич не чета другим. «Встречи» - альманах поэзии, публикаций и графики. Ноль злободневности, убыток заложен в саму идею издания - быть служением муз. Вы попробуйте!
Валентина Синкевич живет в Америке уже полвека. Увезенная гитлеровцами на работу в Германию, она прошла лагеря ди-пи (перемещенных лиц), пересекла океан и начала свою новую жизнь с нуля. Ее эмиграция не имела ничего общего с эмигрантскими условиями наших дней.
Приурочив нашу публикацию к 75-летию юбиляра, послушаем, каково бывало в прежние годы. Я прошу Валентину Алексеевну рассказать о первых впечатлениях в Америке.
В.Синкевич:
Мы приехали на перегруженном суденышке «Генерал Балу». Он перевозил почти всех дипийцев. Плыли около двух недель вместе с поэтами Иваном Еланиным, Ольгой Анстей и их дочуркой. Был на пароходе и художник Сергей Голлербах с матерью. Но мне было не до знакомств, потому что я старалась смотреть за своей четырехлетней дочкой, чтобы она не провалилась в какой-то открытый люк. Никогда не забуду, как я впервые увидела контуры этих огромных небоскребов, они произвели на меня странное впечатление, потому что напомнили руины немецких разбитых городов. Был май 1950 года.
В Америку нас выписала организация «Church World Service». Она не капризничала, в отличие от других. Канада, например, брала только молодых, физически здоровых людей, В Австралию мы не прошли консульскую комиссию. В лагерях мы ведь записывались куда угодно - даже в Южную Африку. И вот только «World Church Service» принимала почти всех. Там задавали вопросы: курите - не курите? пьете - не пьете?
Мы попали под эгиду очень строгой христианской секты «Братская церковь». Там прямо продохнуть нельзя было - все было грех. Радио нельзя было слушать, телевизор тем более, ни капельки вина, курить нельзя было. Спонсоры нашли нам работу - в Айове. Это богом забытое местечко в Маршал Таун. Мой муж имел медицинское образование, он преподавал анатомию в одном из Харьковских медицинских институтов. В Айове он стал санитаром, меня тоже устроили санитаркой в больнице при старческом доме. Работа была исключительно депрессивная, потому что там почти каждый день умирали старики.
Жили мы у пастора церкви. Я приходила вечером в нашу комнатку и ожидала хозяев. И мы ехали в церковь, где нам говорили, как нас облагодетельствовали. И опять запреты - ни радио, ни телевизора, никакого веселья в доме. Все нацелено на загробную жизнь и судный день.
Еле-еле выдержали год и отправились в Пенсильванию, к крестной матери моей дочки. В маленьком индустриальном городке Честер мы прожили несколько лет.
В Германию меня угнали, когда мне еще не исполнилось 16 лет - в 42-м году. Вначале, когда немцы пришли в Остер, маленький украинский городишко, они открыли классическую гимназию, потом было реальное училище, а потом благополучно все закрыли. Так что на шести классах глухой украинской
провинции мое образование и закончилось. Я не знала, что мне делать - образования не было, языка не было. Промыкалась почти 10 лет - убирала квартиры, работала в пекарне, стояла по 12 часов в продуктовых магазинах кассиршей. Но вот запустили советский спутник в космос, и русский язык сразу же стал профессией: все, кому было не лень, устроились преподавателями в университетах. Уже зная немного английский, русский и немецкий, я устроилась в библиотеку Пенсильванского университета в отдел, который назывался Union Library Catalogue - это был сборный каталог, который регистрировал книги пенсильванских библиотек. Каждая библиотека, которая приобретала книгу, присылала нам карточку. Мы это регистрировали, а нам звонили и спрашивали, где находится та или иная книга. Если бы у меня был библиотечный диплом, это отразилось бы на жаловании, но и это меня прокормило.

- Когда вам пришло в голову написать что-то по-русски и напечатать?
- Стихи я писала давно. В 73 году вышла моя первая книжка. Читала я много - это и стало моими университетами. Еще в Германии я познакомилась с эмигрантской литературой. Там у нас в лагере в Цоокампе жил Юрий Павлович Иваск. Именно от него я впервые услышала имя Марины Цветаевой. Он часто выступал, читал стихи.
- Существовала ли для вас разница между литературой эмигрантской и литературой советской? В чем она заключалась?
- В эмиграции не было советской пропаганды. Но здесь была своя цензура - в смысле того, чтобы понравиться читателю. Да и география тоже имеет значение. Американская литература юга и севера - это не одно и то же, краски совсем другие. И потом, эмигрантская тема отличалась от советской, которая в массе своей была патриотической, а эмигрантская - ностальгической.
- Ваши любимые эмигрантские фигуры?
- Конечно, Георгий Адамович. Он у меня на первом месте. Не соглашаюсь с ним, но эта его манера, изящность его письма! Бунин. И Гайто Газданова люблю, по-своему - Нину Берберову, в меньшей степени Ирину Одоевцеву: она и в мемуарах немножко легкомысленна. Меньше я люблю Бориса Зайцева и Ивана Шмелева.
- А как отличаются люди, приехавшие в Америку в последние 20-30 лет, от тех, что приезжали вместе с вами?
- Я бы сказала: во-первых, у них почти отсутствует ностальгия, то что было у первой и второй эмиграции, может, даже и как литературный прием у некоторых. Потом, у них больше ироничности, больше сухости, но они по-своему очень интересны. Первая эмиграция любила писать мемуары, вторая - нет, потому что очень много скрывала. Там до сих пор некоторые боятся своей собственной тени. Я знаю, как жили мои родители - под вечным страхом ареста. У меня отец был сын священника, а мать - дочь генерала царской армии. Америка позволила мне жить в двух культурах, и я ей за это очень благодарна. От нас никогда не требовали, чтобы мы забыли свои корни. Они уважают людей, которые помнят, откуда они. Когда я работала, мне всегда говорили: какой у вас замечательный акцент и вы его не теряете. Я могла здесь жить своей жизнью, мне никто ничего не навязывал. Я не принадлежу к тем, кто говорит, что американцы бездуховны. Все это неправда. Она очень разная, Америка. Тут можно выбирать и жить, как ты хочешь.
Ну, а мы рады, что Валентина Алексеевна в американском окружении сохранила такую нерациональную, «ненужную», неприбыльную преданность русской литературе.
Это и есть подвиг жизни.
Многая лета! Строчек и «Встреч», дорогой юбиляр!