Встреча с писателем Юзом Алешковским

“Друзья мои, прекрасен наш союз…”
Так начал встречу Алешковский Юз.
Автор репортажа с ходу просит извинить его за выдумку. Хотя союз писателя с его читателями в тот вечер был на самом деле прекрасен. Но клянусь, что она, выдумка, - первая и последняя в этой микролетописи. Отныне лишь заветы Пимена, опять же пушкинского героя, будут руководить автором...

Алешковский пришел за 20 минут до назначенного времени. Повидавший многих знаменитостей журналист не преминул сделать писателю комплимент, за что получил ответный:
- Ваша фамилия Нузов, от Нуз, правильно? А вы знаете, что это означает?
- Нос, - ответил обладатель фамилии четко, по-школьному. - В переводе с идиш.
- Может, на идиш и нос, а вот на греческом: благородный, достойный.
Поклонившись за изящный комплимент, автор проверил диктофон и стал наблюдать за наполняющимся залом. Вот первый человек сел на подоконник, за ним второй, третий, кое-кто, не найдя места даже на подоконнике, стоя принялся подпирать стену.
- Господа, - обратилась к оставшимся без места поклонникам писателя организатор встречи Марина, - на третьем этаже установлен телевизор, по которому вы сможете наблюдать всю встречу. Пожалуйста, пройдите туда - в переполненном зале пожарники запрещают проводить мероприятия. Ни один человек не шелохнулся. Не имей я места, я бы тоже не дернулся: тут живой человек, видишь его воочию, чувствуешь атмосферу зала, а там - какой-то телевизор, да будь он размером хоть с футбольное поле... С опозданием на 20 минут начали - уговоры Марины не помогли, однако день был субботний, пожарники, судя по всему, отдыхали. Писатель любит проверять на слушателях только-только, что называется, с пылу с жару написанное. Юз прочитал совершенно новый рассказ из готовящейся к печати книги под названием “Свет в конце ствола.”
- Это книга уголовных рассказов, - поясняет писатель, - написанных в форме показаний по какому-нибудь делу. Я люблю не чисто литературную стилистическую речь, а речь живую, где я могу с помощью размышлений персонажей, описаний их жизни выразить свои мысли, поделиться своими чувствами…Рассказ называется “Вот какие Мопассаны”.
Я, то есть журналист, не стану ни пересказывать его содержания, ни тем более приводить полностью. Скажу только, что с первой и до последней фразы он сопровождался смехом. Органически присущие Алешковскому фривольности, так называемая ненормативная лексика вряд ли смущала слушателей – пришли на встречу те, кто читал Алешковского раньше, кто знает, с кем имеет дело…
Дальше встреча превратилась во встречу - концерт: писатель прихватил с собой компакт-диск со своими песнями, которые он сам же исполняет в сопровождении Андрея Макаревича (гитара) и его знаменитой группы.
Вставили диск в проигрыватель, включили первую песню. Ну конечно, первой прозвучала ставшая классикой “Песня о Сталине”.

Товарищ Сталин, вы большой ученый -
в языкознанье знаете вы толк,
а я простой советский заключенный,
и мне товарищ - серый брянский волк…

То дождь, то снег, то мошкара над нами,
а мы в тайге с утра и до утра,
вы здесь из искры разводили пламя -
спасибо вам, я греюсь у костра…

- Песня, - пояснил Юз, - написана не в лагере, а уже на свободе, в 1959 году. Хотя первые песенки я написал за решеткой. Многие считают, что я был политическим заключенным. Ничего подобного: я был обыкновенным уголовником, матросом, подсевшим за угон в пьяном виде легковой машины секретаря крайкома партии для того, чтобы не опоздать на поезд, везший меня на корейскую войну, но я об этом еще не знал. Я сидел по двум статьям: за хулиганство, то есть угон автомобиля в хулиганских целях, и за сопротивление морским патрулям. За это мне дали четыре года, и в лагере от тоски, от одиночества, от неволи, в которой чувствуешь себя, как зверь, даже если ни о чем не думаешь, начал сочинять песенки. Некоторые из них есть на компакт-диске, но слушать их подряд скучно, поэтому я песни буду чередовать с вашими вопросами.
Звучит любимая песня писателя “Окурочек”, а затем Юз читает первую записку. Первой оказалась записка-поздравление вашего корреспондента.
- Юз, газета “Русский базар” поздравляет вас с полученной нынешним летом в Москве Пушкинской премией. Какие изменения вы заметили в русском языке? Они по душе вам?
- Жизнь языка отличается от жизни человека. Язык вбирает в себя все, что угодно, оставляя то, что для него ценно. Он вообще стихия более высокая, чем человеческое общество. Как я отношусь к изменениям языка? Кое-что мне чрезвычайно интересно, появилось много новой российской лексики, ставшей и нашей, иммигрантской. Может, мы с применением этих новшеств запаздываем, потому что черпаем новации из литературы, из общения с теми, кто приезжает из России, а не варимся в том лингвистическом котле. Что-то из нового мне очень нравится, особенно живое, меткое слово, которое некоторым кажется вульгарностью, некоторым - совершенной недозволенностью. Я-то считаю, что язык настолько свободен и настолько имеет собственный вкус, что все лишнее, как я уже говорил, он отторгает. Кое-что в новоязе вызывает отвращение, но что делать? Я бы не стал бороться со словами. Появившаяся с началом перестройки речь, которая сюда стала доходить, во многом меня удивляла и сейчас продолжает удивлять. В своих новых сочинениях я пользуюсь некоторыми новыми выражениями, не считая, что у кого-то их заимствую. Они принадлежат в данный момент стихии русского языка.
Люди моего поколения или чуть младше помнят историю, случившуюся во времена Никиты с министром обороны Англии Профьюмо, который спал с гулящей девицей Кристиной Киллер, а одновременно ее дамскими услугами пользовался наш профессиональный разведчик Иванов. Вот веселой песенкой на эту тему я и хочу вас позабавить. Называется она “Лондон - милый городок”...
Звучит песня, затем - следующая записка.
- Не кажется ли вам, что в российской литературе нынче матриархат, то есть засилье женщин: Толстая, Петрушевская, Улицкая, Токарева, сюда же можно приписать Маринину. Не говорит ли это о мужской литературной импотенции?
- Я думаю, что слухи о мужской литературной импотенции преувеличены. В силу чего появилось много женских писательских имен - я не знаю. Вообще атмосфера в России стала раскрепощенной, не пишут только те, кому очень лень. Среди перечисленных в записке имен не все мне лично нравятся. Не буду уточнять кто, но все они - сравнительно профессиональные литераторы. Если вспомнить совковые времена, то там была масса женщин-прозаиков, достаточно вспомнить Веру Панову или Веру Кетлинскую. Сейчас новые имена больше на слуху благодаря рекламе, прессе и так далее. Но хороших писателей-мужчин, кроме Виктора Пелевина, действительно, маловато. Я не говорю об именах заслуженных, устоявшихся. Мне хочется назвать совершенно блестящих, крупных, я бы сказал, женщин-поэтесс: Инна Лиснянская, Светлана Кекова, Ольга Сидакова, Надежда Крюкова, Вера Павлова. Последняя очень много пишет о сексе, но не вульгарно, а с большим изяществом. Делает она это не для того, чтобы потрясти публику, - просто это часть ее жизни, и она интересно ее выражает.
- Не было ли у вас желания написать роман об иммигрантской жизни?
- Честно говоря, меня это не то что не интересует, нет. Может быть, оттого, что я живу в иммигрантском котле, хотя и на отшибе (в штате Коннектикут. -В.Н.), у меня не возникает образа такого романа. Хотя я кое-что знаю о нашенском быте, о настроениях, узнал много человеческих типов за двадцать лет моей жизни в Америке, но, повторяю, образа романа пока не возникает. Но, может, Господь и сподобит. Что касается новых песенок, то с ними я завязал, потому что нельзя эксплуатировать какую-нибудь свою удачу, надо вовремя останавливаться. Я считаю себя прозаиком, это мое призвание, и я рад ему соответствовать профессионально.
Еще одна записка.
- Иосиф Бродский был вашим близким другом. Вам легко было дружить с ним? Или вы чувствовали дистанцию? Пишете ли вы воспоминания о нем?
- Воспоминаний не пишу, мне этот жанр не интересен. На предложение очень хорошего издательства в Москве - “Вагриус” - написать воспоминания я ответил, что мне интересно писать только тогда, когда включается в работу воображение. Я очень любил Бродского, мы были близкими друзьями с 1979 года по день его смерти. Временами с ним было нелегко, но я бы не назвал это чувством дистанции. Это было стеснение, робость от присутствия гения. Это не зависело от того, говорил он о чем-нибудь, или мы болтали, или пили водку. Просто иногда я чувствовал, что он не здесь, отсутствует, что он где-то там, в эмпиреях. Каждый человек иногда в разговоре отключается, отсутствует, думает о высоком, а не о получке и других земных делах. Но в Бродском я чувствовал отстраненность не от меня лично, а пребывание в высотах духа. Это замедляло нашу беседу и поддавание, и жратву, и так далее. Я счастлив, что я с ним дружил.
- Не желаете ли вы клонироваться? Можете ли вы пофантазировать об использовании спермы Николая Николаевича (герой одноименного романа Алешковского. - В.Н.) в Америке сейчас?
- Клонироваться я ни в коем случае не желаю, а насчет использования спермы - что ж? Это стало обыденным делом, так что я могу себя считать пророком в этом деле. Благодаря, собственно, этому многие супружеские пары стали родителями и так далее. Мне хочется эту записку связать со следующей.
- Свое отношение к Сталину вы обнародовали лет сорок назад. А как вы относитесь к его учителю? Вам, писателю, должно быть интересно, как в интеллигентной семье, где папа был учителем, а мама играла на фортепианах, вырос выродок и нелюдь - Ленин?
- Скажу вам, что я точно такой же выродок из семьи приличных родителей. Именно поэтому не желаю клонироваться, хотя во мне есть какие-то положительные качества… А вообще что говорить о Ленине? Он не стал героем моих произведений, по-моему, от чрезвычайной гадливости моего отношения именно к этому деятелю. Сталин - тоже злодей, ублюдок, не знаю, какими еще словами его назвать, но как предмет исследования - литературного, психологического - он мне гораздо интереснее, чем Ленин. Я думаю, небезынтересно рассказал о Сталине, но не в песне, - это скорее не о нем, а об отношении к нему - в своем романе “Рука”, где он - не последний персонаж.
- Почему вы не включили этот роман в свое “Избранное”?
- “Избранное” - это антология современного юмора, где собраны мои сочинения, имеющие к нему, юмору, хотя бы формальное отношение. А “Рука” – роман философский, трагический. Да и по объему он велик - в однотомник никак не влезал.
- Ваши литературные предшественники? Что вы скажете о Михаиле Зощенко?
- Люблю его безумно. Это один из моих учителей, и если я смею говорить о каком-то с ним литературном родстве, то - по отношению к слову, языку, к речи человека из толпы, усредненного обывателя. Ну а духовно я считаю себя одним из учеников Достоевского. Это писатель, без которого я не был бы личностью. Я мог бы назвать еще несколько своих учителей, в частности, Пушкина, но Достоевский - любимый учитель. Из современных писателей назову Андрея Платонова. Жизнь его была трагической: смерть любимого сына, заражение от него туберкулезом, полная неизвестность при жизни.
- Кто пишет музыку для ваших песен?
- Сам ее пишу, она очень незамысловатая. А ”Лондон - милый городок”, например, написан на известную мелодию песни “Подмосковный городок”.
- Где вы сидели? Как долго и в какое время? Как сложилась ваша жизнь потом?
- Я подсел в 1950 году, сидел в Биробиджане и на Дальнем Востоке. Я был матрос, у меня были легкие - сравнительно с тем адом, в котором побывал, скажем, Шаламов, - условия. Вспомнил вот две лагерные мудрости: Раньше сядешь, раньше выйдешь. День тянется долго, а десять лет проходят быстро. Я думаю, последнее наблюдение можно распространить вообще на человеческую жизнь. После лагеря я не захотел учиться, пробавлялся самообразованием, о чем сейчас жалею. Работал шофером, впитывал жизнь, опыт ее накапливался, я почувствовал в себе писательское призвание. Поначалу я писал детские и юмористические рассказы, этим я стал зарабатывать, бросил шоферить. Стал профессиональным писателем, ко времени свала из Совка зарабатывал очень приличные бабки.
- Соответствует ли описанная вами страшная смерть Мехлиса действительности?
- В подзаголовке к моему роману “Смерть в Москве”, посвященному жизни и злодеяниям нашего, к сожалению, соплеменника Мехлиса, сказано: сочинение на свободную тему. Там есть какие-то точные биографические вещи, но вообще это - моя фантазия. Я попытался себе представить внутреннюю жизнь совершеннейшего злодея, казненного, на мой взгляд, Сталиным, в страшное для еврейского народа время - в 1953 году, за несколько недель до своей смерти.
Звучит песня Юза “Белые чайники”.
- Ваше мнение о происшедшей в Америке трагедии? Это конец американской цивилизации? Конец света?
- Тревожные вопросы. Если Америка для вас, для меня, для других - идеал, то ненависть к ней не причина разочаровываться в этом идеале. Я не думаю, что это - конец американской или западной цивилизации. Они родственны, хотя между ними существуют некоторые проблемы, взять хотя бы отношение Франции к Америке.
Я был в Москве, видел по телевидению весь этот ад. Мне трудно сейчас говорить о своем тогдашнем состоянии, все вы это пережили, причем здесь, но мелькнула даже не мысль, а чувство, что вот в эти секунды, совершенно адские, трагические, мир стал иным, и мы до конца дней будем наблюдать с удовлетворением или с горечью за изменениями этого мира. Я молюсь, чтобы это были изменения благие. Американская цивилизация, находившаяся в стороне от европейской, так неудачно ввязавшаяся во Вьетнамскую войну, если пользоваться простонародным языком, - цивилизация несколько зажравшаяся, и нам, жившим в тех условиях, это было ясно. Что-то тревожное было в этом благодушии, в отсутствии обеспокоенности, в отсутствии реакции на какие-то происходящие процессы. Мы спокойно воспринимали сообщения о том, что творится в исламском мире, как он все более становится экстремистским и, между прочим, осатаневающим от мании величия, происхождение которой - нефтедоллары. Нефтедоллары, ради которых Америка предает народ Израиля, единственного своего союзника на Ближнем Востоке. Мы, иммигранты, замечали это раньше американцев и поэтому считались реакционерами в их среде. Хотя теперь либеральная Америка подползает каким-то образом к миропониманию, близкому к нашему. К миропониманию обеспокоенности, боевой, я бы сказал, реакции на агрессию совершенно темных, диких и для меня лично омерзительных сил. И даст Бог, все будет ОК. В начале Отечественной войны в России родилось выражение: “писец Америке”. Для меня до сих пор загадка, почему, переживая тогда национальную катастрофу, мы решили, что пришел “писец” Америке, а не России. Я не думаю, что русский национальный дух был настолько пророческим, что предугадал взрыв этих башен и это довольно тяжелое положение, в котором оказалась Америка. По всем статьям: экономическим, нравственным, политическим и так далее. Но я думаю также, что пророчествующие гибель Америки, американской цивилизации ошибаются. Это цивилизация новая, полная сил. К власти придет новое поколение политиков - как демократов, так и консерваторов, более динамично мыслящих, считающихся с чувством реальности, и это будет Америке во благо.
Повторяю, мне кажется, даже я уверен, что все будет ОК!