A ну нас в болото

1. Вывеска отеля Best Western горела красным в довольно теплой ноябрьской ночи над зданием Балтиморского автовокзала, а я, сидя на станционном газоне под свежепосаженной сосенкой, строчила в свете фонаря жалобу:
«Водитель: Дж. Си. Бирд, номер автобуса: 6071, пункт отправления – Ньюарк, Нью-Джерси, пункт назначения – Атланта, Джорджия. В ответ на мою повторную просьбу переключить расположенные над креслами лампы для чтения в рабочее положение, водитель (м-р Бирд) ответил, что не станет этого делать. «Почему?» - поинтересовалась я. «Потому что я так хочу, - отвечал он, - и не действуй мне на нервы, а то высажу из автобуса. Или позвоню в полицию и проведешь ночь в тюрьме». Я отметила, что тон разговора кажется мне недопустимым. Тогда водитель (м-р Бирд) вызвал 4 (четырех) офицеров полиции, которые были вежливы, но настояли на том, чтобы в 2 часа ночи я с вещами сошла с автобуса в Балтиморе и дожидалась следующего рейса, аргументируя свои действия тем, что «по правилам, водитель может поступать так, как считает нужным». Если такие правила установлены руководством компании «Грейхаунд», то хотелось бы знать: на каком основании служащим этой компании дозволяется ущемлять конституционные и человеческие права пассажиров, и по какой причине представители закона в лице офицеров полиции означенные права не защищают?»
Тут перо запнулось. Тон жалобы становился чрезмерно высоким, в то время как упор следовало сделать на неминуемом опоздании в «пункт назначения» и на требовании «денежного возмещения».
Если уж быть честной, виноват во всем был не столько водитель, сколько бессонница и Стивен Кинг – это его книжку Pet Sematary я купила в привокзальной лавке в Ньюарке, рассчитывая избавиться от многочасовых размышлений о собственной жизни в темном, несущемся сквозь тьму автобусе. (Не говоря о том, что после хорошей книги ужасов и собственная жизнь кажется сносной.) В автобус набилось несколько неизбежных негритянских мамаш с детьми и подушками; семья азиатов, судя по степени обшарпанности – даже не китайцев, а скорее маньчжурцев или удэгэйцев; несколько веселых белых и черных панков на заднем сиденье. Старший маньчжурец плюхнулся рядом со мной, поставил на себя пять тюков и широко улыбнувшись вымолвил: «Окэй». И правда, чем не окэй? – подумала я – еду в болото, на коленях – 500 страниц ужасов...
Минут через 10 после отправления все население автобуса, кроме меня, выключило свои лампочки, нацепило наушники и погрузилось в полусонное оцепенение, сходное с состоянием рыб в аквариумах. На странице 47, как раз когда ужасное предчувствие ужасного будущего настигло героя посреди лестницы на второй этаж, водитель (м-р Бирд) оглянулся через плечо, протянул руку и нажал кнопку на пульте. Мой жалкий свет погас.
Отсчитав до десяти, я попыталась покричать с места и не получила ответа. Возможно, на этом все и кончилось бы, но зов чужого сюжета и отвращение к своему собственному пересилили врожденную пассивность: я полезла через маньчжурца ( «Sit! Sit quiet! You can no do nothin’!» – прошипел он), добрела до спины водителя и уже несколько взвизгивающим голосом повторила свою просьбу.
Реакция превзошла ожидания.
- Line! Yellow line! Step back!
Забыв о дороге, водитель тыкал дрожащим пальцем мне под ноги. Там действительно красовалась жирная желтая линия, которую пересек мой левый ботинок.
- Вы платите деньги – я вас везу, но рисковать жизнью отказываюсь... Еще хоть один из присутствующих пересечет эту линию – пеняйте на себя...
Желтая линия оказалась ответом компании «Грэйхаунд» на международный терроризм и была призвана защитить водителя от пассажира-захватчика. Как видно, компании доподлинно известно, что все террористы вооружены исключительно дубинками, потому что для любого другого оружия – будь то револьвер, лук и стрелы, лассо, духовое ружье или излюбленный бывшим советским, а ныне российским правительством военный газ – страшная желтая линия вряд ли представит серьезную помеху...
Непрочитанный томик жег мне руки, и на первой же остановке я снова подступила к мистеру Бирду с разговорами о лампочках... Тут уже его мужское самолюбие взыграло и в самом начале путешествия, вдали от Атланты и еще дальше – от тех южных болот, в которые мы с Маршей намеревались окунуться, я очутилась на газоне под сосенкой около Балтиморского автовокзала...

2. Мой отец отличается бешеным, непредсказуемым темпераментом. Колебания его настроений долгие годы терроризировали нашу семью аки морские ветра – жителей тихоокеанских островов. Впридачу, папа – настоящий виртуоз речи (говорят, этот дар вместе с крайней неудачливостью во всяческих сделках достался ему от дедушки). Слова с его подачи проделывают чудеса акробатики, их «суставы» начинают гнуться в самых невероятных направлениях. Думаю, если бы папу в младенчестве не научили языку, он бы с легкостью изобрел его сам. Так или иначе, именно поэтому к каждой папиной эмоции всегда был привязан определенный набор выражений, образов и каламбуров, хорошо известных в семейном кругу. Например, мы знали: если папа упомянул «болото» - скандалов бояться нечего; вечер обещает быть мирным и приятным, полным игр и интересных разговоров .
«Ну вас в болото!» - говорил он и мягко отмахивался ладонью, будто гладил в воздухе невидимую кошку.
Может быть, поэтому болота с детства вызывают у меня особенную нежность, и я всегда к ним стремлюсь. А может, это – древняя тяга к ландшафту, где суша и море сошлись в одно и растут друг из друга; память о пра-супе, в котором барахтались первые амфибии. Литораль и ее обитатели – те, кто дышат попеременно то воздухом, то водой – всегда казалась мне привлекательней открытого океана. И еще одно важно: болото никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя приручить, приспособить к нуждам цивилизации. Цивилизованный человек либо уничтожает болото, либо смотрит с опаской со стороны. Великолепные болота американского Юга – мокрые, кишащие животными и растениями – по дикости и первозданности уступают разве что дождевым лесам Амазонского бассейна – которые тоже, разумеется, представляют собой не что иное, как огромное болото.
Несмотря на избыток рвения, за годы жительства в США мне лишь несколько раз удалось «мазнуть» по краю Эверглейдс – проплыть с юго-западной стороны вдоль густых мангровых зарослей Тысячи островов, погулять по мосткам в Большом Кипарисовом болоте, на резервации семинолов, где черная вода прикрыта тонким предательским покровом ряски – «утиной травы» - из-за которой кажется, что перед тобой – идеально ровный газон, а стволы, пересекаясь под разными углами, образуют расходящиеся во все стороны арки и тоннели. Нижняя часть ствола лысого кипариса представляет собой широкий раструб, более всего напоминающий юбку в складку. Это - основания корней. Дальше корни уходят под воду, но время от времени, чтобы подышать, высовывают свои «колени» над поверхностью. Каждое дерево окружено целой «грибницей» таких столбиков-коленей, которые осенью меняют цвет – становятся густо-зелеными и шоколадно-коричневыми. На «коленях» висят, как половые тряпки, подростки-аллигаторы – греются...
О другом знаменитом болоте – пресноводном Окифеноки, занимающем весь юго-восточный угол штата Джорджия – я узнала вперые в Атлантском зоопарке, где недолгое время работала «смотрителем за качеством территории», а проще говоря – уборщицей. Один из находившихся под моим началом общественных туалетов вместе с примыкающей к нему бамбуковой рощицей и небольшим прудиком назывался «Окифеноки». Тогда же я попыталась соблазнить свою старшую подругу Маршу, у которой квартировалась, на путешествие в те края, и мы даже выехали, но почему-то вместо юга направились на север – в горы. Через пару лет собрались туда снова – но вместо болота оказались на одном из курортных островов. Теперь мы нацелились в Окифеноки в третий раз – отметить таким способом выход Марши на пенсию, который много лет планировался «с Нового года» - и наконец совершился.

3. Автобус, на котором я таки уехала из Балтимора, каким-то образом нагнал первый – экспресс - в Ричмонде. В Атланту я прибыла без опоздания и вскоре, сидя в мягко посвистывающем комфортабельном вагоне «Марты» - атлантского метро – с удовольствием наблюдала проносящийся за окнами бесконечный парк с вкраплениями вилл. За исключением небольшого скопления небоскребов в центре, так выглядит вся Атланта. Когда-то Марша жила совсем близко к центру, на краю большого поля для гольфа, где с неба постоянно падали тебе на голову белые шарики. Тогда у нее был свой собственный любимый небоскреб, который нельзя было миновать без поощрительной улыбки. С тех пор она переменила три дома и отодвинулась к городской черте.
- Hey, kiddo! Ты все такая же тощая...
- И ты, по-моему, похудела.
- Если и так, то недостаточно. Последние две недели, правда, болела, да и работы было много...
- Как? Ты же ушла на пенсию?
- Да, ушла... но как-то так получилось, что снова работаю полную неделю. Только теперь я называюсь «консультант». Ничего, с Нового года точно уйду.. по крайней мере, частично.
Зато я нашла прекрасное место для нашей поездки. Во Флориде. Называется Вакулла-Спрингс парк. Там снимался знаменитый фильм «Существо из Черной лагуны». И каждый год они устраивают фестиваль – приглашают актеров, крутят фильмы... Я заказала два билета для Очень-Важных –Персон. Туда входит торжественный обед, экскурсия на лодке, автографы...
Мое сердце падает. Марша относится ко мне по-матерински – как и к своим шести племянникам и племянницам, все из которых значительно младше меня. Наверное, любого из них перспектива автографов и обеда для Очень-Важных-Персон привела бы в восторг.
- Замечательно!
Марша бросает на меня взгляд.
- Там тоже болото. И пляж. Ты же хочешь на пляж? А по пути сделаем крюк и заедем в Окифеноки. Или на обратном пути...

4. На следующее утро мы катим в машине на юг. На заднем сиденье – груда одежды, морозильник, три фотоаппарата, мешок с лекарствами плюс вино и фрукты. Вдоль дороги – красные глинистые срезы почвы и сосновые леса, мультипликационные фигуры деревьев, заплетенных японскими лианами кудзю. Играет посвященный 11 сентября альбом Брюса Спрингстина: «.. my life dangling/ like catfish at the end of my line». Это песня про пожарников. Разболтавшийся «козырек» на крыше черной «Тойоты» визжит, как комар – или как бормашина. Нужно причалить на заправке и попросить у них отвертку. 11 миль до Мэйкона, первого большого города ниже Атланты.
- Что за город – Мэйкон?
- Не люблю его, - говорит Марша. – Мой отец был из Мэйкона. Как-то раз в детстве я приехала туда погостить и кузен ударил меня по голове телефоном. Я это поставила в счет Мэйкону – хотя виноват кузен.
Указатель на Милледжвилл – городок, где жила великая писательница Флэннери О’Коннор – единственная, при чтении произведений которой в мозгу не всплывают убогие слова «женская проза». Там она жила, умирала от последствий полиомиелита и разводила своих павлинов. Открываю рот, чтобы предложить небольшую экскурсию – и тут же закрываю его, потому что в том же Милледжвилле муж Марши Рой вышел однажды в болото - в то время, когда соседи охотились на оленей и кабанов, и застрелился из охотничьего ружья – не по причине, а просто так, от тоски. Говорят, что перед смертью люди видят сокращенный текст собственного прошлого – жалко, если так. Лучше бы Рой увидел будущее - как его жена Марша, любительница свежего мяса и азартных игр, увядает, отдаляется, становится вегетарианкой, начинает болеть на пустом месте, артрит-нетерпимость к солнцу-холоду-воздуху-воде, как она выпивает вечером свои два стакана вина и засыпает в 8 часов, как ее фигура приобретает очертания автомобильного кресла, как она превращается в умирающее эхо его выстрела. Быть может, тогда он бы не выстрелил?
Мимо проносятся указатели к «историческому месту рождения Джимми Картера»; к месту, где в 1865 году был взят в плен президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. Другие дорожные объявления включают «карнавалы одежды», «экзотические кафе» («Пища для тела: показываем все. Открыто 24 часа в сутки») и многочисленные распродажи антиквариата. Спрингстина сменяет Ледбелли – Pick a Bale of Cotton, Bro’ – и пейзаж тоже меняется: лес гуще и ниже, справа и слева – хлопковые поля, над которыми раскинули крылья ажурные поливальные «стрекозы»; рощи пекановых деревьев – «величавых», как их принято называть; леса, вместо земли, стоят по щиколотку в черной воде.
В Окифеноки решено заехать на обратном пути. Свернув с автострады у Тифтона, где огромный рекламный щит приглашает всех проезжающих осмотреть «агрираму», останавливаемся рядом с фермерским магазином под громким названием Plantation House. Я достаю из сумки ножик с выкидным лезвием, купленный некогда в Москве на Белорусском вокзале за 100 рублей, и пытаюсь прикрутить «козырек». (Мистеру Бирду было-таки чего бояться.) В магазине толстая девушка в шортах продает конфеты pecan logs, имитацию индейского пеммикана в пластиковых пакетиках, мокасины, домашнее мороженое и множество разнообразных джемов и варений, среди которых мое внимание привлекает изделия из scuppernong и muscadine. «Ну, это вроде дикого винограда, - говорит Марша. – Скаппенонг более ...м-м-м... терпкий, а мускадайн – более сладкий. It’s very Southern».
Садимся снаружи на забрызганную сдутыми с грузовиков шариками хлопка траву и поглощаем мороженое и кофе. Для Марши уже слишком жарко, я – блаженствую в теплом влажном воздухе. Среди полей и на опушках леса разбросаны уже не «настоящие» дома, а вагончики-трэйлеры, обшарпанные, с брошенными у крыльца велосипедами, с причаленными рядом такими же обшарпанными пикапами. На веревках хлопает белье. Эти трейлеры – предмет моего вечного вожделения. Конечно, роскошь я тоже люблю – но свобода житья в таком вагончике где-нибудь в глуши, за соснами или над озером ни с чем не сравнится...
Поселения становятся все мельче и жмутся к дороге. Общественные здания часто ограничиваются бакалеей, почтой и одной-двумя церквями – методистскими или первыми баптистскими, или еще – примитивными баптистскими. «Это те, которые не признают алкоголь и моют друг другу ноги, - говорит Марша. – И бьются в припадках. Они не очень распространены – люди над ними смеются, но в этих краях они пользуются популярностью.» На въезде в город Омега над дорогой торчит плакат: «Я – истина, и путь, и сок жизни». И подпись: «Иисус».
Въезжаем в Томасвилль – бывший главный зимний курорт богатых янки, ныне славящийся антикварной мебелью и «лучшими в мире» розами. Здесь начинается глубокий Юг – деревья растут уже не в высоту, а в ширину; огромные ветви магнолий, сикамор и живых дубов нависают над дорогой, сверху донизу обвешанные космами бледно-зеленого испанского мха, или просто «испанки», растения-аэрофита, потребляющего воду и питательные вещества прямо из воздуха. Ничто не определяет южный пейзаж как испанский мох – и при виде этих как будто облитых пеной из огнетушителя силуэтов на душу спускается нега, беззаботность и легкая меланхолия. Мы уже никуда не спешим и ни о чем не беспокоимся, и проводим полтора часа, наблюдая двух крупных – величиной с мужскую ладонь- бледно-розовых крабов, которые переходили дорогу и застыли перед носом машины, так что можно опуститься на колени и посмотреть в их глаза на стебельках. В конце концов, они снова начинают двигаться боком, легко перебирая своими восемью ногами. Становится завидно: как удобно – восемь ног.
Джорджия вот-вот перейдет во Флориду. Заводим разговор о плантациях – что с ними стало после гражданской войны? Янки не отбирали у плантаторов землю - поясняет Марша - но большинство вынуждены были закрыть хозяйство из-за отсутствия рабочих рук и слишком высоких налогов. Немногие выжившие до сих пор превратились в музеи, курорты или охотничьи заказники, куда любители охоты приезжают пострелять оленей и дичь. Тут же видим табличку: Pebble-Hill Plantation – и сворачиваем. Краснолицый страж с колониальными усиками и военной выправкой направляет нас по тенистой вьющейся дороге к разбитому среди полян и цветников белому дворцу. Школа (на черепичной крыше распласталась каменная кошка), чайный сад, псарня, конюшня, загон, где ходят пятнистые козы, пожарная вышка. В заполненном розами амфитеатре, в виду идеально гладкого поля, позирует стоящему на коленях фотографу шоколадная невеста.
Плантацию основала семья Джонстон-Митчелл, перекупив землю в начале 19 века у испанцев. Полковник Митчелл, «следуя естественному ходу событий», участвовал в перемещении местных семинолов на Запад. Потом его самого переместили янки. Поместье купили богатые фабриканты из Огайо по фамилии Ханна. Младшая из них – Катерина – получила Pebble-Hill от отца за 1 доллар и в награду за «любовь к природе». Она стала известной конезаводчицей и жила до смерти на плантации, не вылезая из седла, но потомства не оставила, и после ее смерти плантация превратилась в музей. «Yankee plantation», - говорит Марша.
- Вот как надо жить! – восклицаю я.
- Ты же хотела в трейлер...
- И так можно, и так...

5. Ночуем в местечке Панацея, ниже Талахасси, совсем рядом с заливом, в заведении под названием «Ресторан и мотель Пози». Марша недовольна: по телефону ей говорили, что место называется Отель и ресторан. Уже совсем жарко – под 90; рядом с мотелем на траве отдыхают лодки и бесколесные «форды» 50-х годов. Ночной воздух верещит. Вокруг – непрочесанный лес и болота – полтора миллиона акров заповедника Аппалачикола. В ресторане загорелые охотники и рыбаки поедают пережаренных и перевалянных в сухарях морских существ и довольно вкусную мамалыгу с сыром – cheese grits. Туристов в этой части Флориды почти нет. Классический образ «южного джентльмена» - аккуратные усики, стройная фигура, военная мужественность во взгляде и тщательно продуманный костюм – перешел здесь в распоряжение негров и мулатов, в то время как белые предпочитают походить на хиппи и бродяг-хобо, с артистическими хвостами на затылке и в рубашках навыпуск.
С утра едем плавать на крючкообразный мыс Alligator Point, отделяющий Аппалачский залив от залива Св. Джорджа. Это – узкая полоска земли; с двух сторон – вода, дома на высоких сваях сидят чуть ли не на линии прибоя, а некоторые – и за ней. Пирсы усеяны коричневыми пеликанами. Часа два полощусь в очень соленой, густой воде, удивляясь, как много в ней травы и щепок. Совершающий утреннюю пробежку абориген поясняет: только что прошел ураган, множество домов разнесло в щепы, а часть оставшихся против своей воли передвинулись ближе к морю.
Далее – путаясь в дорогах, добираемся до деревушки St. Marks, что стоит, как Манхеттен, в устье двух сливающихся рек – Вакулла и Сан-Маркос. Центр деревушки – оживленная пристань. Чадят грили и звенят пивные бутылки. На террасе бакалеи галдит стая мотоциклистов – bikers - в черной коже и шипах. (Почему эти мотоциклисты всегда такие толстые и крупные?) Проезжаем дальше, через травянистую болотную прерию – marshes – в самую вершину образованного двумя речками треугольника.
Над водой висит глыба известняка и несколько пальм растут из одного корня; негр в отсвечивающих зеленым очках удит рыбу. Вокруг на три стороны – вода и пространства болотного леса, такие же дикие, как и в середине 16 века, когда здесь впервые появились пришедшие пешком из Тампы испанцы. В конце 17-го был построен деревянный форт – San Marcos de Apalache, разрушенный впоследствии ураганом, вновь отстроенный, сожженный пиратами, и наконец воспроизведенный в камне в 1759 году. От постройки сохранились только ушедшие в почву останки бастионов, цистерна для воды да военное кладбище. В 1760-е годы форт перешел в руки местных криков-семинолов, затем был захвачен англичанами. В 1787 г. испанцы воцарились в Сан-Маркосе еще на 13 лет.
Самая увлекательная, на мой взгляд, глава в истории форта связана с именем авантюриста Уильяма-Августа Баулза (1763-1805). Сперва он был офицером британской армии, но отличался таким «неуправляемым» характером, что британское, испанское, а потом – и американское правительства то и дело пытались выслать его куда-нибудь на край земли. Баулз побывал «в ссылке» на Филиппинах, в Сьерра-Леоне, жил в Мадриде, писал мемуары в Лондоне, но отовсюду возвращался в Америку, потому что главные амбиции его жизни были таинственным образом связаны с маленьким фортом Сан-Маркос, затерянным среди болот Аппалачиколы. Из Нового Орлеана он проник в Аппалачиколу, подружился с незамиренными индейцами и годами жил с ними в лесах и болотах. К 1800 году он сколотил из разрозненных групп криков «независимое государство», в котором занимал должность Генерального директора. В том же 1800-м году Баулз, во главе четырех сотен своих подданных, захватил форт Сан-Маркос и удерживал его в течение пяти недель, пока испанцы не вернулись с девятью военными кораблями... Баулза схватили и переправили на Кубу, где он и умер через некоторое время в гаванской тюрьме. С портрета смотрит человек с длинным лицом, мягкими темными глазами, на голове – украшенная перьями семинольская шапка... В 1821 году территория Флориды была передана Соединенным Штатам и форт Сан-Маркос превратился в морской госпиталь – вплоть до гражданской войны 1861-65 гг., когда он снова стал важным укрепленным пунктом в руках конфедератов. Гарнизон Сан-Маркоса вплоть до конца войны с успехом отражал атаки северян и, как и нынешняя столица Флориды Талахасси, остался одним из немногих мест, избежавших оккупации...

6. Гостиница Wakulla Springs Lodge – выстроенное в виде буквы «П» здание в испанском стиле – белоснежная штукатурка и красная черепичная крыша - стоит на пригорке, от которого земля резко, как стесанная, спускается к лагуне. Из лагуны вытекает река Валкулла («таинственная» на языке мускоги). От противоположного берега лагуны начинаются тысячи акров заболоченного леса. Небольшой кусок отгорожен веревкой с поплавками для купания; за веревкой на бревнах и кочках загорают аллигаторы.
- А что, загородка или сеть под водой имеется?
- No, we just monitor them in the daytime.
Реку питает самый крупный в мире пресноводный источник, вытекающий из сложной системы подводных карстовых пещер и гротов, откуда еще в 19 веке археологи добыли скелеты всевозможных животных: гигантского броненосца, гигантского ленивца, верблюда, мастодонта... Вода в лагуне такая чистая, будто ее нет вообще; белый песок сияет между кудрями водорослей; каждый малек, каждая маленькая черепашка видны как в бинокль...
- Чем же мастодонт отличается от мамонта?
- У него бивни прямее, и вообще он не совсем слон...
В тридцатые годы бассейн Вакуллы перекупил железнодорожный магнат и страстный натуралист Эдвард Болл – он самолично спланировал и построил гостиницу, которая считается памятником архитектуры. Особенно гордятся здесь старомодными окнами, створки которых открываются при помощи крутящегося рычажка; гигантской гостиной на первом этаже, где всегда горит камин, стоит фортепиано, в удобных креслах можно попить кофе или поиграть в шашки, а также единственной уступкой технологическому прогрессу – лифтом на второй этаж с двумя дверьми: деревянной, которую с трудом открывает взрослый мужчина, и внутренней, автоматической, норовящей откусить руку или ногу пассажира.
В начале 50-х парк перешел в собственность государства. Это событие было ознаменовано съедением (аллигаторами) неосторожного аспиранта, пустившегося плавать в незащищенной части лагуны. Примерно тогда же начался роман между парком Вакулла и кинематографом: сначала здесь снимали одну из серий «Тарзана», затем, в 1954 году – фильм «Существо из Черной лагуны», спасший студию Universal от банкротства. По сюжету фильма, два сделанных из хорошей вырезки героя и очаровательная героиня пускаются в дебри Амазонки (то есть, в болота Вакуллы) искать останки доисторического человека-амфибии. В это время живой (хотя и несколько резиновый) монстр уже накладывает перепончатую лапу на палубу их корабля. Дальше все сводится к издевательству над бедным Существом, которое расстреливают из винтовок, гарпунных ружей, запирают в клетку и отравляют воду пьянящими травами, а к тому же вертят перед чешуйчатым носом вечно полуголой героиней, - даже двумя, потому что у актрисы Джулии Адамс есть дублерша-пловчиха – бывшая подводная циркачка Джинджер Стэнли.
1. Вывеска отеля Best Western горела красным в довольно теплой ноябрьской ночи над зданием Балтиморского автовокзала, а я, сидя на станционном газоне под свежепосаженной сосенкой, строчила в свете фонаря жалобу:
«Водитель: Дж. Си. Бирд, номер автобуса: 6071, пункт отправления – Ньюарк, Нью-Джерси, пункт назначения – Атланта, Джорджия. В ответ на мою повторную просьбу переключить расположенные над креслами лампы для чтения в рабочее положение, водитель (м-р Бирд) ответил, что не станет этого делать. «Почему?» - поинтересовалась я. «Потому что я так хочу, - отвечал он, - и не действуй мне на нервы, а то высажу из автобуса. Или позвоню в полицию и проведешь ночь в тюрьме». Я отметила, что тон разговора кажется мне недопустимым. Тогда водитель (м-р Бирд) вызвал 4 (четырех) офицеров полиции, которые были вежливы, но настояли на том, чтобы в 2 часа ночи я с вещами сошла с автобуса в Балтиморе и дожидалась следующего рейса, аргументируя свои действия тем, что «по правилам, водитель может поступать так, как считает нужным». Если такие правила установлены руководством компании «Грейхаунд», то хотелось бы знать: на каком основании служащим этой компании дозволяется ущемлять конституционные и человеческие права пассажиров, и по какой причине представители закона в лице офицеров полиции означенные права не защищают?»
Тут перо запнулось. Тон жалобы становился чрезмерно высоким, в то время как упор следовало сделать на неминуемом опоздании в «пункт назначения» и на требовании «денежного возмещения».
Если уж быть честной, виноват во всем был не столько водитель, сколько бессонница и Стивен Кинг – это его книжку Pet Sematary я купила в привокзальной лавке в Ньюарке, рассчитывая избавиться от многочасовых размышлений о собственной жизни в темном, несущемся сквозь тьму автобусе. (Не говоря о том, что после хорошей книги ужасов и собственная жизнь кажется сносной.) В автобус набилось несколько неизбежных негритянских мамаш с детьми и подушками; семья азиатов, судя по степени обшарпанности – даже не китайцев, а скорее маньчжурцев или удэгэйцев; несколько веселых белых и черных панков на заднем сиденье. Старший маньчжурец плюхнулся рядом со мной, поставил на себя пять тюков и широко улыбнувшись вымолвил: «Окэй». И правда, чем не окэй? – подумала я – еду в болото, на коленях – 500 страниц ужасов...
Минут через 10 после отправления все население автобуса, кроме меня, выключило свои лампочки, нацепило наушники и погрузилось в полусонное оцепенение, сходное с состоянием рыб в аквариумах. На странице 47, как раз когда ужасное предчувствие ужасного будущего настигло героя посреди лестницы на второй этаж, водитель (м-р Бирд) оглянулся через плечо, протянул руку и нажал кнопку на пульте. Мой жалкий свет погас.
Отсчитав до десяти, я попыталась покричать с места и не получила ответа. Возможно, на этом все и кончилось бы, но зов чужого сюжета и отвращение к своему собственному пересилили врожденную пассивность: я полезла через маньчжурца ( «Sit! Sit quiet! You can no do nothin’!» – прошипел он), добрела до спины водителя и уже несколько взвизгивающим голосом повторила свою просьбу.
Реакция превзошла ожидания.
- Line! Yellow line! Step back!
Забыв о дороге, водитель тыкал дрожащим пальцем мне под ноги. Там действительно красовалась жирная желтая линия, которую пересек мой левый ботинок.
- Вы платите деньги – я вас везу, но рисковать жизнью отказываюсь... Еще хоть один из присутствующих пересечет эту линию – пеняйте на себя...
Желтая линия оказалась ответом компании «Грэйхаунд» на международный терроризм и была призвана защитить водителя от пассажира-захватчика. Как видно, компании доподлинно известно, что все террористы вооружены исключительно дубинками, потому что для любого другого оружия – будь то револьвер, лук и стрелы, лассо, духовое ружье или излюбленный бывшим советским, а ныне российским правительством военный газ – страшная желтая линия вряд ли представит серьезную помеху...
Непрочитанный томик жег мне руки, и на первой же остановке я снова подступила к мистеру Бирду с разговорами о лампочках... Тут уже его мужское самолюбие взыграло и в самом начале путешествия, вдали от Атланты и еще дальше – от тех южных болот, в которые мы с Маршей намеревались окунуться, я очутилась на газоне под сосенкой около Балтиморского автовокзала...

2. Мой отец отличается бешеным, непредсказуемым темпераментом. Колебания его настроений долгие годы терроризировали нашу семью аки морские ветра – жителей тихоокеанских островов. Впридачу, папа – настоящий виртуоз речи (говорят, этот дар вместе с крайней неудачливостью во всяческих сделках достался ему от дедушки). Слова с его подачи проделывают чудеса акробатики, их «суставы» начинают гнуться в самых невероятных направлениях. Думаю, если бы папу в младенчестве не научили языку, он бы с легкостью изобрел его сам. Так или иначе, именно поэтому к каждой папиной эмоции всегда был привязан определенный набор выражений, образов и каламбуров, хорошо известных в семейном кругу. Например, мы знали: если папа упомянул «болото» - скандалов бояться нечего; вечер обещает быть мирным и приятным, полным игр и интересных разговоров .
«Ну вас в болото!» - говорил он и мягко отмахивался ладонью, будто гладил в воздухе невидимую кошку.
Может быть, поэтому болота с детства вызывают у меня особенную нежность, и я всегда к ним стремлюсь. А может, это – древняя тяга к ландшафту, где суша и море сошлись в одно и растут друг из друга; память о пра-супе, в котором барахтались первые амфибии. Литораль и ее обитатели – те, кто дышат попеременно то воздухом, то водой – всегда казалась мне привлекательней открытого океана. И еще одно важно: болото никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя приручить, приспособить к нуждам цивилизации. Цивилизованный человек либо уничтожает болото, либо смотрит с опаской со стороны. Великолепные болота американского Юга – мокрые, кишащие животными и растениями – по дикости и первозданности уступают разве что дождевым лесам Амазонского бассейна – которые тоже, разумеется, представляют собой не что иное, как огромное болото.
Несмотря на избыток рвения, за годы жительства в США мне лишь несколько раз удалось «мазнуть» по краю Эверглейдс – проплыть с юго-западной стороны вдоль густых мангровых зарослей Тысячи островов, погулять по мосткам в Большом Кипарисовом болоте, на резервации семинолов, где черная вода прикрыта тонким предательским покровом ряски – «утиной травы» - из-за которой кажется, что перед тобой – идеально ровный газон, а стволы, пересекаясь под разными углами, образуют расходящиеся во все стороны арки и тоннели. Нижняя часть ствола лысого кипариса представляет собой широкий раструб, более всего напоминающий юбку в складку. Это - основания корней. Дальше корни уходят под воду, но время от времени, чтобы подышать, высовывают свои «колени» над поверхностью. Каждое дерево окружено целой «грибницей» таких столбиков-коленей, которые осенью меняют цвет – становятся густо-зелеными и шоколадно-коричневыми. На «коленях» висят, как половые тряпки, подростки-аллигаторы – греются...
О другом знаменитом болоте – пресноводном Окифеноки, занимающем весь юго-восточный угол штата Джорджия – я узнала вперые в Атлантском зоопарке, где недолгое время работала «смотрителем за качеством территории», а проще говоря – уборщицей. Один из находившихся под моим началом общественных туалетов вместе с примыкающей к нему бамбуковой рощицей и небольшим прудиком назывался «Окифеноки». Тогда же я попыталась соблазнить свою старшую подругу Маршу, у которой квартировалась, на путешествие в те края, и мы даже выехали, но почему-то вместо юга направились на север – в горы. Через пару лет собрались туда снова – но вместо болота оказались на одном из курортных островов. Теперь мы нацелились в Окифеноки в третий раз – отметить таким способом выход Марши на пенсию, который много лет планировался «с Нового года» - и наконец совершился.

3. Автобус, на котором я таки уехала из Балтимора, каким-то образом нагнал первый – экспресс - в Ричмонде. В Атланту я прибыла без опоздания и вскоре, сидя в мягко посвистывающем комфортабельном вагоне «Марты» - атлантского метро – с удовольствием наблюдала проносящийся за окнами бесконечный парк с вкраплениями вилл. За исключением небольшого скопления небоскребов в центре, так выглядит вся Атланта. Когда-то Марша жила совсем близко к центру, на краю большого поля для гольфа, где с неба постоянно падали тебе на голову белые шарики. Тогда у нее был свой собственный любимый небоскреб, который нельзя было миновать без поощрительной улыбки. С тех пор она переменила три дома и отодвинулась к городской черте.
- Hey, kiddo! Ты все такая же тощая...
- И ты, по-моему, похудела.
- Если и так, то недостаточно. Последние две недели, правда, болела, да и работы было много...
- Как? Ты же ушла на пенсию?
- Да, ушла... но как-то так получилось, что снова работаю полную неделю. Только теперь я называюсь «консультант». Ничего, с Нового года точно уйду.. по крайней мере, частично.
Зато я нашла прекрасное место для нашей поездки. Во Флориде. Называется Вакулла-Спрингс парк. Там снимался знаменитый фильм «Существо из Черной лагуны». И каждый год они устраивают фестиваль – приглашают актеров, крутят фильмы... Я заказала два билета для Очень-Важных –Персон. Туда входит торжественный обед, экскурсия на лодке, автографы...
Мое сердце падает. Марша относится ко мне по-матерински – как и к своим шести племянникам и племянницам, все из которых значительно младше меня. Наверное, любого из них перспектива автографов и обеда для Очень-Важных-Персон привела бы в восторг.
- Замечательно!
Марша бросает на меня взгляд.
- Там тоже болото. И пляж. Ты же хочешь на пляж? А по пути сделаем крюк и заедем в Окифеноки. Или на обратном пути...

4. На следующее утро мы катим в машине на юг. На заднем сиденье – груда одежды, морозильник, три фотоаппарата, мешок с лекарствами плюс вино и фрукты. Вдоль дороги – красные глинистые срезы почвы и сосновые леса, мультипликационные фигуры деревьев, заплетенных японскими лианами кудзю. Играет посвященный 11 сентября альбом Брюса Спрингстина: «.. my life dangling/ like catfish at the end of my line». Это песня про пожарников. Разболтавшийся «козырек» на крыше черной «Тойоты» визжит, как комар – или как бормашина. Нужно причалить на заправке и попросить у них отвертку. 11 миль до Мэйкона, первого большого города ниже Атланты.
- Что за город – Мэйкон?
- Не люблю его, - говорит Марша. – Мой отец был из Мэйкона. Как-то раз в детстве я приехала туда погостить и кузен ударил меня по голове телефоном. Я это поставила в счет Мэйкону – хотя виноват кузен.
Указатель на Милледжвилл – городок, где жила великая писательница Флэннери О’Коннор – единственная, при чтении произведений которой в мозгу не всплывают убогие слова «женская проза». Там она жила, умирала от последствий полиомиелита и разводила своих павлинов. Открываю рот, чтобы предложить небольшую экскурсию – и тут же закрываю его, потому что в том же Милледжвилле муж Марши Рой вышел однажды в болото - в то время, когда соседи охотились на оленей и кабанов, и застрелился из охотничьего ружья – не по причине, а просто так, от тоски. Говорят, что перед смертью люди видят сокращенный текст собственного прошлого – жалко, если так. Лучше бы Рой увидел будущее - как его жена Марша, любительница свежего мяса и азартных игр, увядает, отдаляется, становится вегетарианкой, начинает болеть на пустом месте, артрит-нетерпимость к солнцу-холоду-воздуху-воде, как она выпивает вечером свои два стакана вина и засыпает в 8 часов, как ее фигура приобретает очертания автомобильного кресла, как она превращается в умирающее эхо его выстрела. Быть может, тогда он бы не выстрелил?
Мимо проносятся указатели к «историческому месту рождения Джимми Картера»; к месту, где в 1865 году был взят в плен президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. Другие дорожные объявления включают «карнавалы одежды», «экзотические кафе» («Пища для тела: показываем все. Открыто 24 часа в сутки») и многочисленные распродажи антиквариата. Спрингстина сменяет Ледбелли – Pick a Bale of Cotton, Bro’ – и пейзаж тоже меняется: лес гуще и ниже, справа и слева – хлопковые поля, над которыми раскинули крылья ажурные поливальные «стрекозы»; рощи пекановых деревьев – «величавых», как их принято называть; леса, вместо земли, стоят по щиколотку в черной воде.
В Окифеноки решено заехать на обратном пути. Свернув с автострады у Тифтона, где огромный рекламный щит приглашает всех проезжающих осмотреть «агрираму», останавливаемся рядом с фермерским магазином под громким названием Plantation House. Я достаю из сумки ножик с выкидным лезвием, купленный некогда в Москве на Белорусском вокзале за 100 рублей, и пытаюсь прикрутить «козырек». (Мистеру Бирду было-таки чего бояться.) В магазине толстая девушка в шортах продает конфеты pecan logs, имитацию индейского пеммикана в пластиковых пакетиках, мокасины, домашнее мороженое и множество разнообразных джемов и варений, среди которых мое внимание привлекает изделия из scuppernong и muscadine. «Ну, это вроде дикого винограда, - говорит Марша. – Скаппенонг более ...м-м-м... терпкий, а мускадайн – более сладкий. It’s very Southern».
Садимся снаружи на забрызганную сдутыми с грузовиков шариками хлопка траву и поглощаем мороженое и кофе. Для Марши уже слишком жарко, я – блаженствую в теплом влажном воздухе. Среди полей и на опушках леса разбросаны уже не «настоящие» дома, а вагончики-трэйлеры, обшарпанные, с брошенными у крыльца велосипедами, с причаленными рядом такими же обшарпанными пикапами. На веревках хлопает белье. Эти трейлеры – предмет моего вечного вожделения. Конечно, роскошь я тоже люблю – но свобода житья в таком вагончике где-нибудь в глуши, за соснами или над озером ни с чем не сравнится...
Поселения становятся все мельче и жмутся к дороге. Общественные здания часто ограничиваются бакалеей, почтой и одной-двумя церквями – методистскими или первыми баптистскими, или еще – примитивными баптистскими. «Это те, которые не признают алкоголь и моют друг другу ноги, - говорит Марша. – И бьются в припадках. Они не очень распространены – люди над ними смеются, но в этих краях они пользуются популярностью.» На въезде в город Омега над дорогой торчит плакат: «Я – истина, и путь, и сок жизни». И подпись: «Иисус».
Въезжаем в Томасвилль – бывший главный зимний курорт богатых янки, ныне славящийся антикварной мебелью и «лучшими в мире» розами. Здесь начинается глубокий Юг – деревья растут уже не в высоту, а в ширину; огромные ветви магнолий, сикамор и живых дубов нависают над дорогой, сверху донизу обвешанные космами бледно-зеленого испанского мха, или просто «испанки», растения-аэрофита, потребляющего воду и питательные вещества прямо из воздуха. Ничто не определяет южный пейзаж как испанский мох – и при виде этих как будто облитых пеной из огнетушителя силуэтов на душу спускается нега, беззаботность и легкая меланхолия. Мы уже никуда не спешим и ни о чем не беспокоимся, и проводим полтора часа, наблюдая двух крупных – величиной с мужскую ладонь- бледно-розовых крабов, которые переходили дорогу и застыли перед носом машины, так что можно опуститься на колени и посмотреть в их глаза на стебельках. В конце концов, они снова начинают двигаться боком, легко перебирая своими восемью ногами. Становится завидно: как удобно – восемь ног.
Джорджия вот-вот перейдет во Флориду. Заводим разговор о плантациях – что с ними стало после гражданской войны? Янки не отбирали у плантаторов землю - поясняет Марша - но большинство вынуждены были закрыть хозяйство из-за отсутствия рабочих рук и слишком высоких налогов. Немногие выжившие до сих пор превратились в музеи, курорты или охотничьи заказники, куда любители охоты приезжают пострелять оленей и дичь. Тут же видим табличку: Pebble-Hill Plantation – и сворачиваем. Краснолицый страж с колониальными усиками и военной выправкой направляет нас по тенистой вьющейся дороге к разбитому среди полян и цветников белому дворцу. Школа (на черепичной крыше распласталась каменная кошка), чайный сад, псарня, конюшня, загон, где ходят пятнистые козы, пожарная вышка. В заполненном розами амфитеатре, в виду идеально гладкого поля, позирует стоящему на коленях фотографу шоколадная невеста.
Плантацию основала семья Джонстон-Митчелл, перекупив землю в начале 19 века у испанцев. Полковник Митчелл, «следуя естественному ходу событий», участвовал в перемещении местных семинолов на Запад. Потом его самого переместили янки. Поместье купили богатые фабриканты из Огайо по фамилии Ханна. Младшая из них – Катерина – получила Pebble-Hill от отца за 1 доллар и в награду за «любовь к природе». Она стала известной конезаводчицей и жила до смерти на плантации, не вылезая из седла, но потомства не оставила, и после ее смерти плантация превратилась в музей. «Yankee plantation», - говорит Марша.
- Вот как надо жить! – восклицаю я.
- Ты же хотела в трейлер...
- И так можно, и так...

5. Ночуем в местечке Панацея, ниже Талахасси, совсем рядом с заливом, в заведении под названием «Ресторан и мотель Пози». Марша недовольна: по телефону ей говорили, что место называется Отель и ресторан. Уже совсем жарко – под 90; рядом с мотелем на траве отдыхают лодки и бесколесные «форды» 50-х годов. Ночной воздух верещит. Вокруг – непрочесанный лес и болота – полтора миллиона акров заповедника Аппалачикола. В ресторане загорелые охотники и рыбаки поедают пережаренных и перевалянных в сухарях морских существ и довольно вкусную мамалыгу с сыром – cheese grits. Туристов в этой части Флориды почти нет. Классический образ «южного джентльмена» - аккуратные усики, стройная фигура, военная мужественность во взгляде и тщательно продуманный костюм – перешел здесь в распоряжение негров и мулатов, в то время как белые предпочитают походить на хиппи и бродяг-хобо, с артистическими хвостами на затылке и в рубашках навыпуск.
С утра едем плавать на крючкообразный мыс Alligator Point, отделяющий Аппалачский залив от залива Св. Джорджа. Это – узкая полоска земли; с двух сторон – вода, дома на высоких сваях сидят чуть ли не на линии прибоя, а некоторые – и за ней. Пирсы усеяны коричневыми пеликанами. Часа два полощусь в очень соленой, густой воде, удивляясь, как много в ней травы и щепок. Совершающий утреннюю пробежку абориген поясняет: только что прошел ураган, множество домов разнесло в щепы, а часть оставшихся против своей воли передвинулись ближе к морю.
Далее – путаясь в дорогах, добираемся до деревушки St. Marks, что стоит, как Манхеттен, в устье двух сливающихся рек – Вакулла и Сан-Маркос. Центр деревушки – оживленная пристань. Чадят грили и звенят пивные бутылки. На террасе бакалеи галдит стая мотоциклистов – bikers - в черной коже и шипах. (Почему эти мотоциклисты всегда такие толстые и крупные?) Проезжаем дальше, через травянистую болотную прерию – marshes – в самую вершину образованного двумя речками треугольника.
Над водой висит глыба известняка и несколько пальм растут из одного корня; негр в отсвечивающих зеленым очках удит рыбу. Вокруг на три стороны – вода и пространства болотного леса, такие же дикие, как и в середине 16 века, когда здесь впервые появились пришедшие пешком из Тампы испанцы. В конце 17-го был построен деревянный форт – San Marcos de Apalache, разрушенный впоследствии ураганом, вновь отстроенный, сожженный пиратами, и наконец воспроизведенный в камне в 1759 году. От постройки сохранились только ушедшие в почву останки бастионов, цистерна для воды да военное кладбище. В 1760-е годы форт перешел в руки местных криков-семинолов, затем был захвачен англичанами. В 1787 г. испанцы воцарились в Сан-Маркосе еще на 13 лет.
Самая увлекательная, на мой взгляд, глава в истории форта связана с именем авантюриста Уильяма-Августа Баулза (1763-1805). Сперва он был офицером британской армии, но отличался таким «неуправляемым» характером, что британское, испанское, а потом – и американское правительства то и дело пытались выслать его куда-нибудь на край земли. Баулз побывал «в ссылке» на Филиппинах, в Сьерра-Леоне, жил в Мадриде, писал мемуары в Лондоне, но отовсюду возвращался в Америку, потому что главные амбиции его жизни были таинственным образом связаны с маленьким фортом Сан-Маркос, затерянным среди болот Аппалачиколы. Из Нового Орлеана он проник в Аппалачиколу, подружился с незамиренными индейцами и годами жил с ними в лесах и болотах. К 1800 году он сколотил из разрозненных групп криков «независимое государство», в котором занимал должность Генерального директора. В том же 1800-м году Баулз, во главе четырех сотен своих подданных, захватил форт Сан-Маркос и удерживал его в течение пяти недель, пока испанцы не вернулись с девятью военными кораблями... Баулза схватили и переправили на Кубу, где он и умер через некоторое время в гаванской тюрьме. С портрета смотрит человек с длинным лицом, мягкими темными глазами, на голове – украшенная перьями семинольская шапка... В 1821 году территория Флориды была передана Соединенным Штатам и форт Сан-Маркос превратился в морской госпиталь – вплоть до гражданской войны 1861-65 гг., когда он снова стал важным укрепленным пунктом в руках конфедератов. Гарнизон Сан-Маркоса вплоть до конца войны с успехом отражал атаки северян и, как и нынешняя столица Флориды Талахасси, остался одним из немногих мест, избежавших оккупации...

6. Гостиница Wakulla Springs Lodge – выстроенное в виде буквы «П» здание в испанском стиле – белоснежная штукатурка и красная черепичная крыша - стоит на пригорке, от которого земля резко, как стесанная, спускается к лагуне. Из лагуны вытекает река Валкулла («таинственная» на языке мускоги). От противоположного берега лагуны начинаются тысячи акров заболоченного леса. Небольшой кусок отгорожен веревкой с поплавками для купания; за веревкой на бревнах и кочках загорают аллигаторы.
- А что, загородка или сеть под водой имеется?
- No, we just monitor them in the daytime.
Реку питает самый крупный в мире пресноводный источник, вытекающий из сложной системы подводных карстовых пещер и гротов, откуда еще в 19 веке археологи добыли скелеты всевозможных животных: гигантского броненосца, гигантского ленивца, верблюда, мастодонта... Вода в лагуне такая чистая, будто ее нет вообще; белый песок сияет между кудрями водорослей; каждый малек, каждая маленькая черепашка видны как в бинокль...
- Чем же мастодонт отличается от мамонта?
- У него бивни прямее, и вообще он не совсем слон...
В тридцатые годы бассейн Вакуллы перекупил железнодорожный магнат и страстный натуралист Эдвард Болл – он самолично спланировал и построил гостиницу, которая считается памятником архитектуры. Особенно гордятся здесь старомодными окнами, створки которых открываются при помощи крутящегося рычажка; гигантской гостиной на первом этаже, где всегда горит камин, стоит фортепиано, в удобных креслах можно попить кофе или поиграть в шашки, а также единственной уступкой технологическому прогрессу – лифтом на второй этаж с двумя дверьми: деревянной, которую с трудом открывает взрослый мужчина, и внутренней, автоматической, норовящей откусить руку или ногу пассажира.
В начале 50-х парк перешел в собственность государства. Это событие было ознаменовано съедением (аллигаторами) неосторожного аспиранта, пустившегося плавать в незащищенной части лагуны. Примерно тогда же начался роман между парком Вакулла и кинематографом: сначала здесь снимали одну из серий «Тарзана», затем, в 1954 году – фильм «Существо из Черной лагуны», спасший студию Universal от банкротства. По сюжету фильма, два сделанных из хорошей вырезки героя и очаровательная героиня пускаются в дебри Амазонки (то есть, в болота Вакуллы) искать останки доисторического человека-амфибии. В это время живой (хотя и несколько резиновый) монстр уже накладывает перепончатую лапу на палубу их корабля. Дальше все сводится к издевательству над бедным Существом, которое расстреливают из винтовок, гарпунных ружей, запирают в клетку и отравляют воду пьянящими травами, а к тому же вертят перед чешуйчатым носом вечно полуголой героиней, - даже двумя, потому что у актрисы Джулии Адамс есть дублерша-пловчиха – бывшая подводная циркачка Джинджер Стэнли.


С тех пор Wakulla Lodge ежегодно празднует «фестиваль Существа». Местная газета, заполненная сведениями об осеннем клеве рыбы, о количестве зарегистрированных наблюдений над морскими слонами, и о заседаниях Общества Красных Шляпок (престарелые леди, нарядившись в красное, которое им не идет, собираются вместе пошутить и повеселиться), включает фестиваль в своей календарь.

Не успели мы прибыть – и уже пора было спускаться собирать автографы и участвовать в торжественном обеде. Погода странная: каждые пять минут солнце сменялось дождем и наоборот. Мохнатое, курлыкающее и скворчащее болото, ведьминские силуэты кипарисов, на огненных кронах которых гроздьями сидели сутулые стервятники, манили куда больше, нежели экран, обеденная зала и актеры. Правда, гаваец Бен Чэпмэн, тот самый, что был заключен в резиновом костюме Существа, говорил и выглядел приятно. Сморщенная Джули Адамс прибыла в сопровождении моложавого чернобородого дядечки с бегающими глазами, который начинал каждую фразу словами: «У нас в Беверли-Хиллз...» Вокруг актеров суетились мотоциклисты, всякого рода хиппи, и мамаши с детьми, съехавшиеся специально для такой оказии. К счастью, оказалось, что за каждый автограф спрашивают 25 долларов, и я быстро убедила Маршу не тратиться...
Наконец, уже на закате, мы погрузились в плоскодонку под названием «Лимпкин» и двинулись вниз по тихой реке между торчащими из воды кипарисами. Вдоль стволов, параллельно хвостам «испанки» свисали черные гроздья летучих мышей – вот-вот они проснутся и отправятся на ночную охоту. В чистой, усеянной опавшей золотой хвоей воде ходили огромные замшевые рыбины, черепахи величиной с хорошую табуретку отдыхали рядками на бревнах и корнях, невероятное количество птиц – цапель, ибисов, эгреток, водных индеек, уток-камеронов с красными носами и прочих, и прочих – сидело в речной траве, на толстых листах водяных лилий, на седых кипарисовых ветвях... Наш гид и капитан – толстый улыбчивый негр быстро перечислял названия животных, но говорил он специальным распевным болотным речитативом, и я даже не пыталась понимать. Но чаще всех прочих болотных жителей встречались аллигаторы разного размера. Одни торчали ноздрями, бровями и пупырчатыми гребнями из болотной ряски; другие, растянув неожиданно длинные лапы, отдыхали на бревнах; третьи – те, что потолще и подлиннее – выползли набирать тепло на гамачные островки – небольшие кочки земли, сформировавшиеся вокруг пука стволов. (Для тех, кто еще не научился отличать аллигаторов от крокодилов, поясняю: крокодилы – зеленые, аллигаторы – цвета коричневого ботинка, намазанного черной ваксой. Крокодилы слегка побольше, морды у них заостренные, а у аллигаторов – скуластые, татарские. Крокодилы к тому же редки, аллигаторы же по распространенности и живучести едва уступают тараканам. Есть еще какая-то разница в строении зубов, но с этим я, слава Богу, не знакома.)
Вот лодка ткнулась боком в кочку в футе от пупырчатого хвоста особенно солидной ящерицы.
- The neat thing is, - говорит капитан и щелкает пальцами, - they can jump like this!
Возвращаясь в лагуну, видим пригорок, а на нем – несколько черных лент. Оказывается, здесь живет недавно вылупившийся выводок – штук 50 маленьких аллигаторов и мамаша, охраняющая их по мере сил в течение нескольких лет, пока дети не вытянутся в длину.
В болотном лесу по берегам реки растут не только кипарисы, но и похожие на торчащие из земли ладони пальметто, и клены, и магнолии, и капустные пальмы, из которых семинолы готовили брагу и делали крыши для домиков-чика. Из-под пурпурных лиан ядовитой ипритки смотрят гигантские звездообразные цветы с огромными усами-щупальцами – spider lilies. Я надеюсь ночью, когда разбредется фестиваль и все отправятся спать, взять фонарик и отправиться в лес по одной из проложенных по пригоркам и мосткам троп. Но с углублением темноты моя решимость начинает колебаться, и я чуть ли не с облегчением обнаруживаю, что ночная экскурсия невозможна: пространство вокруг гостиницы замкнуто малозаметной, но прочной изгородью, которая на ночь запирается. Запирается и проход на пляж – судя по бульканью и хлюпанью – не зря.
Весь следующий день – жаркий и влажный до дымности – проходит в купании и прыжках с торчащей прямо над подводными пещерами вышки. Кроме меня оттуда прыгает только один толстый мальчишка в красных трусах – прыгает часами, с ожесточением. Вода в лагуне круглый год сохраняет одну и ту же температуру – около 72 градусов. Это не так мало, но со временем становится прохладно. Ложусь загорать на деревянную плавучую платформу. Вместе со мной загорает маленькая зеленая ящерица с красной головой. С другой стороны лагуны доносится низкое рычание, похожее на рычание большой собаки, которая собирается залаять. Это – аллигатор.
К вечеру в небе над болотом начинают судорожно вспыхивать немые голубые молнии – я уже знаю, что на побережье Флориды это обычно означает приближение большого урагана.
Марша наливает себе стакан вина.
- Нашла на скамейке мотоциклетную куртку с шипами, - говорит она. – Весит фунтов 20. Едва донесла ее в контору. Трудно поверить, что кто-то станет такое носить... Слушай, если мы хотим попасть в Окифеноки, нужно выехать завтра с раннего утра. А так – можно провести здесь еще день. Что ты скажешь?
- Давай, конечно, останемся, - говорю я с легким сердцем. Должны же быть на свете места, в которые никогда не попадаешь.