Однажды поздним вечером

Литературная гостиная

- Чем только ни приходится заниматься человеку в Нью-Йорке, чтобы заработать на пропитание! А все потому, что с тех пор, как Адам был изгнан из рая, он должен трудиться в поте лица своего. М-да... Уже дети его почувствовали на себе некоторые... как бы это сказать... издержки нового образа жизни. Не призрел Господь на дар хлебороба Каина. А на дар скотовода Авеля призрел! И Каин — дитя нарождавшейся рыночной экономики — тут же устранил более успешного конкурента...

Старик то ли был, то ли притворялся рассеянным. Эти суетливые поиски салфетки, эти очки в старой покосившейся оправе, эти хлебные крошки и хлопья пепла в нестриженой клочковатой бороде, эти обтрепанные рукава старенького пиджачка... Но соседку он разглядывал внимательно, с легкой усмешкой. Наконец остановил взгляд на ее ушах, где поблескивали в клипсах крупные граненые камни. Эти клипсы ей недавно подарил муж, со смехом сказав, что грош им цена, что камни только очень похожи на настоящие. Так что если их украдет или, что вероятней, выклянчит очередной нищий, будет, по крайней мере, не так обидно.

Что правда, то правда: она совсем не умела отказывать людям — ни в деньгах, ни во внимании, ни в сочувствии. Где бы она ни находилась — в автобусе ли, как сейчас, в метро ли, на улице, — именно к ней всегда тянулись нетерпеливые руки всех попрошаек, именно с ней заговаривали сомнительные торговцы, норовя всучить свой товар, фанатичные проповедники с нездоровым блеском в глазах, безобидные городские сумасшедшие, вот как этот старик. Видимо, что-то такое было в ее облике...

Случайный сосед хотел, должно быть, ее заинтриговать, завязать разговор. Но она, против обыкновения, вежливо кивая, почти не слушала, занятая мыслями о своей неудачной жизни, о муже, о тоскливой работе, которая высасывала последние силы. Ей вспомнилось детство в далеком родном городишке. Тогда она представляла свою будущую жизнь яркой и красивой, как в финале хорошего фильма. Насмотревшись на ссоры родителей, она решила никогда не выходить замуж. Решение это окрепло, когда мать, посчитав, что дочь стала достаточно взрослой, избрала ее единственной слушательницей и каждый день изматывала ей душу бесконечными разговорами о своем неудачном замужестве...

Через некоторое время у нее появились подруги, и у каждой из них тоже были свои печали и свои несчастья. Она выслушивала их так же молча и никогда не осуждала. И постепенно стала идеальной утешительницей. Она с легкостью умела поставить себя на чужое место и будто сама ощущала боль, о которой говорила очередная приятельница, размазывая по лицу слезы и сопли. Правда, все это не помешало ей в конце концов безнадежно влюбиться в мужчину, который стал у нее первым.

Сегодня ей — тридцатипятилетней женщине, уставшей от своего брака, отравленной ядом взаимных упреков, — казалось, что тогда все у них вышло ужасно смешно и глупо. Она в самом деле просто не умела отказывать.
Иногда она думала, что жизнь с мужем сложилась бы по-другому, прояви она хоть какую-нибудь последовательность и твердость. Но она даже машину толком не научилась водить, потому что ей, видите ли, кажется, будто она мешает другим водителям. Муж, конечно, сердит на нее и называет безвольной дурочкой. С «безвольной» она не согласна. Просто ее воля направлена на другое.

Но как раз в этот день она собиралась решать не чужие проблемы, а свою собственную. Она намеревалась окончательно расстаться с мужем и даже сделала первый шаг — сняла с общего счета в банке ровно половину сбережений и теперь везла эти деньги в сумочке, чтобы доказать мужу серьезность своих намерений. Вид перетянутых банковской лентой пачек казался ей материальным подтверждением бесповоротности ее решения.
Неожиданно она ощутила прилив раздражения к сидевшему рядом с ней старику. Что бы он, интересно, стал делать, если бы она, взяв его за рукав, принялась рассказывать о своих бедах, начала делиться своими несчастьями в расчете на короткое сочувствие?

Она могла бы рассказать о том, как, например, они гуляли с мужем в Центральном парке и к ней, безошибочно вычислив жертву, направился шустрый калека-попрошайка с пронзительными наглыми глазами. Муж тогда застонал, как от зубной боли, выпустил ее руку и, шагнув вперед, загнусавил, склонясь к попрошайке: «Слышь, дай денег. За номер в «Плазе» заплатить не хватает! Чего тебе стоит, дай сколько можешь...» Попрошайка оторопел. Протянутая было к ней рука опустилась в карман, звякнула мелочь, рука вынырнула обратно и швырнула под ноги мужу парочку мелких монет.

Тут уже оторопел муж. Да так и остался стоять неподвижно, пока нищий, прошипев ругательство, не исчез, словно растворился, в толпе. Через несколько секунд муж пришел в себя и невозмутимо поднял несчастные монетки. Похоже, он был вполне доволен собой. Как, впрочем, и всегда...

Она коротко взглянула на соседа и живо представила себе, как изменится выражение его лица, стоит ей начать говорить о себе, как он отодвинется и при первой возможности пересядет куда-нибудь подальше.
Но еще через минуту она забыла о старике и снова задумалась.

О том, что муж ее эгоистичен, не слишком умен, зато слишком напорист; что не надо бы ей так ему подчиняться, так погружаться в его жизнь, что рано или поздно все закончится плохо, она начала догадываться в самом начале их совместной жизни, еще когда дни и ночи ее были наполнены сладостным упоением, которое она испытывала, растворяясь в нем — в не очень тогда знакомом человеке. С годами эти догадки лишь крепли. И вот теперь она приняла решение...

Должно быть, от нервного напряжения она задремала. А когда открыла глаза, автобус стоял в незнакомом переулке. Ну, конечно, сообразила она, оглядевшись и не увидев рядом других пассажиров, я проспала свою остановку и приехала на конечную, в Южный Бронкс! И хотя за окном уже начали сгущаться сумерки, а Южный Бронкс, как известно, место опасное, она поднялась и, легко повесив сумочку с деньгами на плечо, выскользнула из автобуса. Краем глаза она успела заметить валявшуюся на полу скомканную салфетку, которую оставил суетливый старик.

Это был фабричный район, в такое время совершенно безлюдный. Она быстро шла по полутемной, освещенной редкими фонарями улице. Шла наугад — туда, где по ее представлениям должна была находиться станция метро. Она была спокойна — чем позже она попадет домой, тем лучше... Было немного страшновато, но страх казался не совсем настоящим, как в детстве, когда сам не знаешь, страх это или любопытство. Предстоявшее объяснение с мужем страшило больше, чем одинокая прогулка в опасном районе. Потому она не испугалась, когда в тусклом свете фонаря перед нею выросли три серые тени. И только когда одна из них дохнула в лицо перегаром, она вспомнила об уложенных в сумку плотных пачках кредиток. Мысль о том, что без денег она окажется в полной зависимости от мужа, показалась чудовищной. Они отнимут не деньги, они отнимут последний шанс вырваться на свободу!

В эту минуту она поняла, что больше не хочет принимать во внимание чужие нужды и желания.
Нет! Она будет сопротивляться! Пусть бесполезно, пусть в первый раз в жизни, пусть даже в последний...
— Уши! — вдруг прошипела вторая тень. — На уши-то погляди! Берем!..

Тень покачнулась. Невесомая рука, уже протянувшаяся было к сумочке на длинном ремне, вдруг остановилась, поднялась к ее лицу и, обретя материальность, бесцеремонно, едва уловимым движением сорвала сверкнувшие камнями клипсы. Она едва не вскрикнула от неожиданности и боли, но резкий порыв ветра заставил ее закашляться. Тем же порывом все три тени будто сдуло в переулок, где они растаяли в темноте.
Она постояла немного, перевела дыхание, потерла занывшие мочки ушей и расхохоталась. Теперь она не боялась ни мужа, ни предстоявшего объяснения, ни развода. Словно вместе с фальшивыми клипсами из ее жизни ушла, растворилась во мраке вся фальшь последних десяти лет.