ЗАРУБКИ НА СЕРДЦЕ • Из книги “Война и юмор, и любовь”

Чуть ли не каждое лето мы с мамой отдыхали в Одессе у ее сестры Розалии Моисеевны, на Канатной улице, дом два. Двор был большой, интернациональный, дружный: греки, армяне, русские, украинцы, а вот евреев почти не было - только моя тетя Роза.
Ссорились редко, ходили друг другу в гости, выручали в трудную минуту, любили устраивать пикники на море.
Тетя Роза, добрейшей души человек, пользовалась особым уважением во дворе. А дворником там работал Иван Крамаренко. Службу свою он нес исправно: двор блестел чистотой и порядком. Он не разрешал нам, детям, мусорить, строить шалаши... Иван любил приходить к моей тетушке - попросить трояк на шкалик; до зарплаты он никогда не дотягивал. Пользуясь добротой тети Розы, Иван не особо аккуратно возвращал деньги, делал вид, что забыл, а она стеснялась напомнить.
Жену дворника звали Марией. Когда Мария затевала очередную выволочку мужу за пьянство, моя тетя всегда его защищала:
- Роза, от, бачь, що вин, змий такый, робыт з намы, денёг нэмае, а вин опять пьян, - кричала Мария.
- Мария, оставь его в покое, ведь какой ливень был ночью, а он с пяти утра лужи разгребал, все вычистил. Сравни наш двор с соседними, у нас всегда порядок! Ну, притомился мужик, ну, выпил, перестань его ругать!
Что и говорить, порядок Иван любил, ох, как любил он порядок!
Лишь после войны соседи рассказали моей маме об этой особой любви Ивана к порядку. Когда началась война, тётушка заметалась, но эвакуироваться так и не успела. Была она не одна, а со своим внучатым племянником, Сашенькой, мать которого недавно родила второго ребёнка, а отец уже был на фронте. Мальчонку привезли ещё в мае, перед войной, так он и застрял в Одессе. Связи с Подмосковьем уже не было, а в сентябре немцы и румыны заняли город.
Через две недели кругом висели объявления: “Всем евреям готовиться к отправке”... Дворник Иван старательно помогал развешивать объявления на Канатной улице.
16 октября надо было отправляться... Бедная моя тётя Роза догадывалась, что это за отправка и куда. Соседи со слезами смотрели на неё и мальчика, а дворник Иван - тут как тут...
- Ну, Розалия Моисеевна, поторапливайтесь!
Прибежала жена Мария:
- Ты зверь, Иван, чи шо? Шо ты робышь? Оставь дытыну, можэ, як-ныбудь зховаемо его уси разом!
- Иды, Мария, прочь!.. Гэть видсилля, нэ замай мэни дорогу! Прыказ: “Жыдив усих - пид корэнь!” Порядок е порядок!..
“НЕ УКРАДИ!”

Открыв дверь из класса в коридор, я не поверил своим глазам - на полу неподалёку лежала скомканная сторублёвка. Думать? Что тут думать! Хватай - и в карман!
- Володька, бежим на базар! - сказал я товарищу.
И мы припустили бегом. Все сто были потрачены на фрукты, лепёшки. Как давно мы не были сыты, мы, курсанты Одесской артиллерийской спецшколы номер 16, которая волей судеб в 1942 году оказалась в Сталинабаде!
Да, мы голодали. Подумаешь, голод! Кого удивишь голодом в это суровое время? Но для мальчишек в семнадцать лет он невыносим! Все мысли - о еде, разговоры - только о еде. Сейчас я вспоминаю, что мы устраивали жестокие споры с риском для здоровья из-за буханки хлеба. Один оригинал на спор проглотил иголку, другой - прыгнул на асфальт со второго этажа. Сломал ногу - зато вот она, буханка хлеба!.. Но сегодня мы сыты.
Вдруг Володька говорит:
- Слушай, Аркашка, я боюсь, что мы съели чьи-то деньги, в казарме идёт шмон, я побегу, выясню!
У меня замерло сердце в неприятном предчувствии, ноги приросли к полу. Володька помчался в казарму. Через пять минут бежит обратно, глаза горят, как плошки:
- Ну, Боганов, нам хана, мы проели сторублёвку Мишки Зильбера. Ты же знаешь, он - сирота, у него только дедушка, очень бедный; это он прислал ему деньги...
Расстроенные, разгоряченные, мы отправились купаться. С разбега я бросился в ледяной бассейн, вода в него вливалась из горной реки. Я сразу почувствовал страшный озноб, как будто меня кололи иглами. Дальнейшее помню смутно: к вечеру у меня температура была 41 градус; медсестра вызвала “скорую помощь”. Диагноз врача был неумолим: двусторонняя крупозная пневмония.
- Надежды нет, - заявил он медсестре, - вызывайте родителей. Конечно, парня можно было бы спасти, если бы достать пенициллин.
Утром прибежала мама и, узнав о случившемся, тут же продала золотые коронки. Вечером меня, лежащего без сознания, кололи пенициллином. В бреду я, как мне потом рассказали, взахлёб объяснялся в преданности товарищу Сталину.
Я был спасён, я выжил. Конечно, я ничего не знал тогда про библейскую заповедь “Не укради!” - я нечаянно открыл и выстрадал её сам. И она осталась зарубкой в моём сердце на всю жизнь. С тех пор я нитки чужой взять не способен.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВОЖДЯ
- Ты куда прёшь, какого чёрта, мать твою за ногу, припёрся сюда в грязных сапогах, ты что, не знаешь, какой сегодня день? - кричит на меня подполковник КГБ. Мы стоим у ресторанной стойки.
Когда это было? Шестьдесят с лишним лет тому назад. Сейчас трудно поверить, но действительно больше шестидесяти лет.
Шёл декабрь 1947 года. Служил я тогда в городе Гори. В этот памятный день я закончил дежурство к вечеру. Уже темнело, моросил дождь. У меня было два желания: поскорее рассупониться, снять с себя шинель, портупею, всю армейскую атрибутику, с которой я жил в обнимку в течение суток, и поесть. Так уж получилось, что на обед и ужин я не поспел.
“Где можно купить еду?” - ломал я себе голову. Главные источники продовольствия - магазины и базар - были закрыты. Я вышел на центральную улицу Сталина и вдруг увидел, что в ресторане горит свет. Решение созрело мгновенно: куплю пару бутербродов, на большее мой карман не потянет. В дверях ресторана дорогу мне преградил швейцар в ливрее:
- Сюда нельзя, нельзя!
Всё же, видимо, военная экипировка возымела своё действие, и он впустил меня:
- Иди! - швейцар снисходительно показал рукой на гардероб.
Получив доступ в ресторан, не мешкая, не раздеваясь, не обращая внимания на привратника, я ринулся к намеченной цели, буфету. Передо мной был зал в виде коридора, с обеих сторон стояли прямоугольные столы, за которыми сидели грузины, а посредине, как ручей, лежала голубая ковровая дорожка, и только в конце её стояла буфетная стойка с частоколом бутылок. Блики на бутылках отражали свет ярко горящих люстр. Я ступил на дорожку и сразу попал под перекрёстные взгляды сидящих за столами людей.
Вид у них был очень торжественный, молодцеватый: джигиты в черкесках с газырями.
Я сразу почувствовал всю нелепость своего положения, но отступать было поздно, и, закусив удила, упрямо пошёл к буфету.
Из-за стойки выглядывал красный, как рак, бармен. И вдруг, когда до заветной цели оставалось сделать несколько шагов, передо мной как из-под земли вырос подполковник КГБ. Я остановился. Он метнул взгляд на мои грязные сапоги, запылённую шинель, глаза его налились кровью и выражали откровенную злобу. Он был пьян.
- Ты куда пришёл? - прошипел он с пеной у рта, закончив тираду русско-грузинским фольклором.
- В ресторан, товарищ подполковник, - нерешительно ответил я, хорошо понимая, чем может закончиться для меня встреча с представителем этого ведомства...
- Ты что, не знаешь, какой сегодня день?..
Опять фольклор. Грузины посмеивались. Я чувствовал, как во мне поднимается злоба, но всё же стал вспоминать, перебирать в памяти, какой же сегодня праздник? День Победы? - нет, 7 Ноября? - нет, 1 Мая? - нет, День Парижской коммуны? - нет! И вдруг в сотую долю секунды в подсознании соединилось всё: шпалеры грузин-джигитов, торжественность обстановки, чопорность швейцара, и я выпалил:
- Сегодня - день рождения нашего вождя, товарища Сталина! - И понял: если попал в цель - я в безопасности.
Это я сказал громким голосом, не обращая внимания на подполковника и смеющихся. Наступила мёртвая тишина. Ретивый подполковник сразу отступил на шаг, очевидно, соображая, что со мной делать.
- Бармен, дай стакан коньяку!
Расплёскивая его, он поднёс стакан к моему лицу:
- Пей за здоровье товарища Сталина!
Ни секунды не колеблясь, я залпом выпил. Хмель подавил остаток нерешительности.
Я расстегнул отворот шинели, снял фуражку и дерзко посмотрел в глаза подполковнику.
- Еще стакан! - приказал он. - Только чачи!
Запах самогона ударил в нос. “Пить или не пить?”
Взгляды всех сидящих, как иголки, вонзились в меня.
Громко выдохнув, я осушил стакан вонючего зелья. С трудом, но держался на ногах.
Со всех сторон послышались дружные возгласы, хлопки.
Я понял, что выиграл это сражение. Разъяренный подполковник не ожидал такого эффекта.
- Иди! - сказал он и махнул рукой.
Слегка покачиваясь, оставляя грязные следы на дорожке, я двинулся к выходу.
Швейцар поклонился мне с улыбкой и открыл дверь на улицу.