Брайтон-Бич Опера - 16

- Ну что ты так убиваешься? - говорит мне Татьяна. - Это же только деньги всего лишь. Разве можно из-за них так расстраиваться?
- А из-за чего же еще мне расстраиваться? - говорю я. - Тем более что так глупо все получилось.
- Что ты имеешь в виду? - говорит Татьяна.
- Ну как что? - говорю я. - Распасы эти, конечно. Не надо было мне «пас» говорить. Ну, остался бы на шестерной без двух взяток - ничего страшного.
- Так ты из-за этого так плакал тут? - говорит Татьяна.
- Ну да, - говорю я. - Конечно. А что?
- You make me laugh, - по-английски говорит Татьяна. - You really make me laugh.

* * *

Когда я подхожу к нашему районному полицейскому участку, то вижу, что Игорь уже ждет меня на углу. Выглядит он ужасно - бледный, под глазами темные круги, длинные волосы спутались и чуть ли не в колтуны сбились.
- Что с тобой? - говорю я вместо приветствия.
- Ничего, - говорит он. - Просто не спал сегодня вообще. А с Вами что?
- Ничего, - говорю я. - А что такое?
- Вы в зеркало на себя смотрели? - говорит Игорь.
- Нет, - честно признаюсь я, поскольку действительно не имею такой привычки. - А что?
- Ну как что? - говорит Игорь. - Не хотите посмотреть?
Он подводит меня к витрине какого-то магазина, и я своими глазами могу убедиться, что по сравнению со мной Игорь выглядит еще очень даже неплохо.
- Ну, я тоже не спал, - вынужден признаться я.
- Что, страшно было в полицию идти? - говорит Игорь.
- Нет, - говорю я. - Мне-то чего бояться? Я ничего противозаконного не сделал. Но, конечно, видок у нас с тобой - сразу сажать можно.
Я еще раз оглядываю Игоря с головы до ног и говорю:
- А что у тебя в кармане куртки?
- В каком? -говорит он.
- Ну, в том, из которого ты почему-то руку никогда не вынимаешь?
- Ничего.
Я хватаю Игоря за рукав и вытягиваю его правую руку из кармана.
- Ничего себе ничего, - говорю я, когда вслед за рукой из кармана показывается тяжелый пистолет. - Нехилая игрушечка. Ну-ка давай ее сюда.
- Еще чего? - говорит Игорь.
- Ты что, сумасшедший? - говорю я. - Ты на допрос в полицию идешь. А вдруг тебя обыщут? Давай-давай.
Я отбираю у Игоря пистолет и прячу его в мою черную кожаную сумку, которая всегда со мной.
- Вот так-то лучше, - говорю я. - Ну что, пойдем?
В участке нас встречают достаточно любезно, но выясняется, что придется подождать - следователь, который должен допрашивать Игоря, еще не пришел. Мы садимся на вытянутую вдоль стены скамейку, и я моментально погружаюсь в тяжелый сон. Снится мне Ужгород, поросшие ельником Карпатские горы, парное молоко с только что выпеченным черным хлебом. Древняя старушка в чистом белом платочке наливает в мою кружку парное молоко, а потом поднимает свое покрытое множеством морщинок лицо и, глядя мне прямо в глаза, говорит:
- And who the fuck are you?
- Что? - говорю я, а старушка повторяет, на этот раз уже низким мужским басом:
- Who the fuck are you?
Я просыпаюсь и вижу, что прямо передо мной стоят два здоровенных мужика, в которых, несмотря на их гражданскую одежду, сразу можно узнать полицейских. Один из них - тот, что постарше, - тычет носком своего ботинка мне в ногу, и судя по всему, это его голосом говорила приснившаяся мне закарпатская старушка.
- He’s with me, - говорит Игорь. - As an interpreter. In case I don’t understand.
- Не нужен тебе переводчик, - на чистейшем русском языке говорит тот полицейский, что помоложе. - Если что, я переведу.
- Нет, нет, я все равно пойду, - говорю я. - Адвоката у Игоря нет. Ему может совет понадобиться.
Молодой полицейский переводит мои слова старшему, и тот, обращаясь ко мне, говорит:
- Are you a lawyer? You don’t look like a lawyer to me. You look like a fucking bum.
И, решительно развернувшись на каблуках своих массивных ботинок, которыми он мне в ногу тыкал, идет по направлению к пропускной стойке, за которой сидит пара полицейских в форме и проверяет у всех входящих удостоверения личности.
Его белобрысый коллега, пропустив Игоря вперед, идет вслед за своим начальником, и я тоже поднимаюсь со скамейки, но вовремя замечаю, что около пропускной стойки этой установлен металлодетектор, как в аэропортах, и всех заставляют пройти через него, предварительно выгрузив из карманов все металлические предметы.
- Я передумал, - говорю я. - Я, пожалуй, все-таки здесь подожду.
Молодой белобрысый полицейский останавливается и поворачивается ко мне.
- Это правильно, - говорит он. - Если что, я Вашему приятелю помогу. Вы не волнуйтесь. Меня вообще-то Олег зовут, и я всегда тут нашим помочь стараюсь. Так что Вы здесь посидите. Я потом вместе с Игорем выйду. Скорее всего это недолго будет.
Я опускаюсь обратно на скамейку и обвожу взглядом помещение. В детстве я всегда хотел стать милиционером, но теперь очень рад, что этой мечте не суждено было сбыться. Народ тут мало приятный - причем как по одну сторону пропускной стойки, так и по другую. Сколько проходит времени - мне сказать трудно, потому что впечатление такое, что, не успеваю я опять задремать, как Игорь и Олег уже трясут меня за плечо.
- Так быстро? - говорю я.
- Да, полтора часа всего, - говорит Игорь со своей характерной усмешкой.
- Главное, что все нормально прошло, - говорит Олег. - Я же вас предупреждал, что волноваться нечего.
- А что там было-то? - говорю я.
- Да ничего особенного, - говорит Олег. - Просто мы хотели побеседовать с Игорем, потому что нам сказали, что они всегда с Артемом Малашенко вместе на обед ездили. Вот мы и подумали: вдруг он расскажет что-нибудь, что поможет следствию? Но если, как Игорь говорит, в тот день, когда Артема убили, он один обедал, то значит, ничего интересного он нам все равно сообщить не в состоянии.
- А чего так долго тогда сидели? - говорю я.
- Документы мои они проверяли, - говорит Игорь. - Искали, за что бы меня в обезьянник свой упрятать.
- Напрасно ты так, - говорит Олег. - Броуди этот, шеф мой, мужик, конечно, суровый, но законов он не нарушает. И потом, разве ты сам не хочешь, чтобы мы того, кто твоего друга замочил, нашли?
- Хочу, конечно, - говорит Игорь. - Только не там вы ищете.
- Очень интересно, - говорит Олег. - И где же мы, по-твоему, должны искать?
- А это вы у Ала Шарптона спросите, - говорю я. - Или боитесь с афроамериканской общиной связываться?
- Ограбление - это сейчас наша основная версия, - говорит Олег. - Именно ее мы в первую очередь и отрабатываем. И никого мы не боимся. Но и другие варианты тоже ведь исключать нельзя. Так что ты, Игорь, имел в виду?
- Ладно, скажу, - говорит Игорь. - Вы ведь действительно помогли мне там, с волкодавом этим вашим. Короче, Артем в последнее время несколько раз намекал, что у него с Додиком Рипштейном непонятка какая-то вышла. Я бы на вашем месте разобрался.
- Кто такой Додик? - говорит Олег.
- Ну, они типа работали раньше вместе, - говорит Игорь.
- Спасибо, проверим обязательно, - говорит Олег и поворачивается ко мне: - А Вы мне тоже свои координаты оставьте, пожалуйста.
- Зачем? - говорю я. - Я - законопослушный гражданин. И с Артемом этим даже знаком не был. Хотя он у нас в «Русском базаре» статью одну про проклятие Тутанхамона напечатать успел. Перед самой смертью. Но я ведь не всех знаю, кто у нас печатается.
- Все равно оставьте координаты, - говорит Олег. - На всякий случай.
Я вынимаю из бумажника визитную карточку и протягиваю Олегу.
- А тогда, - говорю я, - можно я у вас как-нибудь интервью для нашей газеты возьму? Интересно же, как наши в американских карательных органах карьеру делают.
- Договорились, - говорит Олег и тоже протягивает мне свою визитку. - Звоните.
Когда мы с Игорем выходим на улицу, то первые несколько кварталов проходим в полном молчании, а потом он говорит:
- Пушку-то мою вернете?
- Конечно, верну, - не без некоторого сожаления говорю я. - Что же мне, домой ее теперь нести?
Оглянувшись несколько раз по сторонам и убедившись, что нас никто не видит, я отдаю Игорю пистолет, а потом, окончательно отбросив все сомнения, говорю:
- Слушай, я давно у тебя спросить хотел. Помнишь, ты тогда нам про поле инфернальное рассказывал?
- Помню, конечно, - говорит Игорь. - И что?
- Я все думал на эту тему, - говорю я. - Ведь у тебя как получается? Если ты прав и мы постоянно нашими мерзостями это поле только усиливаем, а потом оно, насосавшись этой энергии, и нас самих, и других людей заставляет еще большие гадости делать, то ведь из этого заколдованного круга только один выход есть.
- Да? - говорит Игорь. - Какой?
- Ну, с собой покончить, - говорю я. - В Православии это страшным грехом считается, но ведь если ты прав, то как еще человеку перестать это поле собой кормить?
- Никак, - говорит Игорь. - Другим он еще может помешать, а себе, кроме этого способа, никак.
- В каком смысле - другим? - говорю я.
- В прямом, - говорит Игорь. - Если живет гнида какая-нибудь и ежесекундно общую сумму инфернальной энергии в мире увеличивает, то, может, лучше сделать так, чтоб этого человека и не было больше?
Вернувшись домой, я сразу же ложусь спать, хотя план, как отбить проигранные накануне в преферанс деньги, у меня уже есть. Просто я понимаю, что осуществлять его надо на свежую голову, и решаю сначала как следует выспаться.
***
Дом Зарецких на Стэйтен-Айленде - это самый настоящий каменный дворец, трехэтажная крепость с какими-то башенками, арками, окошечками, чуть ли не бойницами. Перед сном Антон всегда сам обходит комнаты, проверяет, все ли в порядке, все ли двери-окна закрыты, все ли убрано. Родные считают, что у Антона мания чистоты, потому что он требует, чтобы пол во всем доме мыли каждый день, а на кухне - вообще после каждой еды, но на самом деле ему просто нравится, когда вокруг красиво. А какая красота может быть, если повсюду пыль, грязь, немытая посуда и объедки? В Москве когда-то Марина за порядком в их квартире следила, а здесь взбунтовалась в какой-то момент, и Антон выписал домработницу с Филиппин. Возни с этим, конечно, много было, но зато на круг гораздо дешевле получилось. Русскую они не хотели брать - и так неприятно, когда все время посторонний человек в доме, а филиппинка ни слова ведь не понимает и, значит, ни с кем про них сплетничать не будет.
Удостоверившись в том, что на первом этаже все в порядке и что уроженка Манилы Розита уже спит, Антон поднимается на второй этаж, тихо стучится в комнату Розалии Францевны и, не дождавшись ответа, стараясь не шуметь, открывает дверь. Его теща сидит около окна в большом кресле. На ней, как всегда, длинное платье с какими-то кружевами и оборками, пепельно-седые волосы уложены в замысловатую высокую прическу, делать которую каждую неделю приезжает французский парикмахер из Манхэттена, безупречно наманикюренные руки сложены на коленях. На стоящем рядом с креслом массивном столе, который, как рояль, пришлось через окно сюда поднимать, потому что он ни в одну дверь не проходил, лежит раскрытая книга и пепельница с дымящейся в ней длинной черной сигаретой. Но сама Розалия Францевна, похоже, спит. По крайней мере, глаза ее закрыты, а дыхание ровное, как у ребенка.
Антон, ступая на одни носки, подходит к столу, гасит сигарету, на секунду задумывается, не взять ли из рук тещи тонкие очки в золотой оправе, которые она сжимает своими измученными артритом пальцами, но потом все-таки решает не делать этого, чтобы не разбудить. Он медленно идет к двери и уже на пороге тянется к выключателю - счета за электричество у них такие, что другая семья на такую сумму весь месяц питаться может.
- Оставь свет, - раздается в этот момент резкий голос Розалии Францевны.
Антон послушно убирает руку и молча выходит в коридор. Там почти совсем темно, не считая еще одной полоски света, выбивающегося из-под двери, ведущей в Дашину комнату. Сюда Антон входит уже без стука.
- Не спишь? - говорит он сидящей перед компьютером дочери.
- Нет еще, - говорит Даша. - Завтра тест по истории.
- Так тем более не затягивай, - говорит Антон.
- Хорошо, пап, не буду, - говорит Даша, не отрывая взгляда от монитора, а пальцев от клавиатуры, на которой она что-то быстро печатает.
- Спокойной ночи, - говорит Антон.
- Спокойной ночи, - говорит Даша.
На третьем этаже у Зарецких личные кабинеты и спальня - огромная, с зеркалами во всю стену, с гигантской кроватью, над которой висит занимающая полстены картина Целкова, изображающая людей в виде инфернально-придурочных тушек и масок. Оригинал, естественно. Увидев входящего в комнату мужа, Марина откладывает книгу.
- Все в порядке? - говорит она.
- Да, - говорит Антон и начинает раздеваться, аккуратно складывая одежду. - Вроде бы да.
- Ты с ней разговаривал? - говорит Марина.
- Ну как? Считай, что разговаривал, - говорит Антон, снимая с руки тяжелый «Роллекс», который жена с дочкой ему подарили перед самым отъездом в Америку. - Особенно лезть тоже нельзя.
- Вот и тогда ты то же самое говорил, - говорит Марина. - А чем все кончилось.
- Врачи советуют не лезть, - говорит Антон. - Деликатность проявлять. Осторожность.
- Врачи тебе насоветуют, - говорит Марина. - Ты их больше слушай.
- А кого мне еще слушать? - говорит Антон. - И вообще, скоро она замуж выйдет...
- Так что, ты считаешь, это все ее проблемы решит? - говорит Марина.
- Ну какие у нее проблемы? - говорит Антон. - Вот ты мне скажи: ну какие у нее могут быть проблемы?
- Давай не будем по сотому кругу все крутить, - говорит Марина.
- Давай, - говорит Антон. - Давай лучше спать будем. Я только пойду душ приму.
- В третий раз сегодня? - говорит Марина. - Или уже в четвертый?
- А что, нельзя? - говорит Антон.
- Почему нельзя? - устало говорит Марина. - Можно. Все можно. Я только не понимаю, что ты таким образом смыть с себя рассчитываешь.
* * *
В квартире моего троюродного брата Ильи тоже не спят, несмотря на довольно позднее уже время. У них с самого начала такая традиция была, чтобы вечером всем вместе хотя бы полчаса за столом посидеть, чайку попить. Без этого они никогда не ложатся, хотя Илье такие чаепития нередко серьезные трудности создавали, особенно когда он на «Эхе столицы» работал. Там ведь рабочий день не нормированный, мало ли какую передачу готовить надо, а тут Нина звонит и говорит, что Дима с Сашкой совсем сонные уже. И он бросал все, и мчался через весь город, чтобы семейную традицию не нарушать.
Вот и сейчас они сидят за столом, который мы с Ильей вместе с помойки притащили через пару дней после их приезда в Нью-Йорк. Стол не новый, конечно, и даже, можно сказать, весьма обшарпанный, но зато большой и не качается. В отличие от стульев, которые Илья уже без меня потом «под гарнитур» подбирал. К чаю Нина даже пирог яблочный испекла. В Москве он ее неоднократно выручал, когда надо было семейству настроение поднять, но здесь это почему-то не работает. То ли яблоки не те, то ли причины, от которых настроение портится. Впрочем, сдаваться Нина никогда не любила.
- А у меня сегодня смешной такой случай был, - говорит она и, не дождавшись никаких встречных вопросов, продолжает: - Эта дама, к которой я убираться пришла, спрашивает, кто я по национальности. Откуда, в смысле, приехала. Ну, я гордо так говорю «Russian», мол, - знай наших. А она недоверчиво на меня смотрит и головой качает. «Какая же ты Russian? - говорит. - Ты вон какая высокая, волосы у тебя светлые, глаза голубые. А русские - они ведь все небольшого роста, с черными курчавыми волосами или лысые. А глаза у них темные-темные. Зачем ты меня обманываешь?»
- Она сама-то откуда? - с улыбкой говорит Илья.
- Не знаю, - говорит Нина. - Разве их тут разберешь. Но смешно, правда?
- Очень, - говорит Сашка, который за прошедшие с их приезда несколько месяцев уже стал практически неотличим от нормального американского подростка. На нем черная майка с портретом Мэрилина Мэнсона и джинсы, которые велики ему по меньшей мере на два размера. - Обхохочешься. Ты что, так и будешь здесь всегда в этих платьях и сарафанах ходить? Здесь же никто такого не носит, и всем сразу в глаза бросается, что ты из какой-то дыры сюда приперлась.
- Вы как с матерью разговариваете, молодой человек? - говорит Илья как можно более строгим голосом.

Когда дети уходят к себе, Илья помогает жене убрать посуду.
- А Игорь где? - говорит он.
- Проспал весь день, - говорит Нина. - Вообще не выходил. Долго он еще у нас будет жить?
- Знаешь, он мне тоже не очень-то нравится, - говорит Илья. - Но без его трехсот долларов как мы за квартиру платить будем? И так еле-еле справляемся.
- Тоже правда, - говорит Нина и взяв со стола стопку тарелок, идет на кухню. Илья перегораживает ей дорогу, обнимает, не обращая никакого внимания на упирающиеся ему в живот блюдца с остатками яблочного пирога.
- Ты не сердишься на меня? - говорит он.
- За что? - говорит Нина.
- Ну, что вытащил тебя сюда, - говорит Илья.
- Нет, конечно, - говорит Нина. - Ты не вздумай мучить себя из-за этого. Мы же вместе, а значит, все хорошо.
* * *
Со своим сводным братом Илюша с той самой закончившейся скандалом встречи на новой земле так и не разговаривал. Правда, по-моему, он напрасно это делает, потому что Максим все-таки человек не бедный и со связями. Можно было бы и забыть про детские обиды. Ну, не поделили они когда-то отца - подумаешь! Его ведь сейчас все равно уже в живых нет, а помочь Максим при желании мог бы - и даже очень. Ведь и практика у него врачебная огромная, и карьеру он вроде политическую пытается делать. Тем более, что он явно чувствует какую-то вину перед Ильей и наверняка нашел бы ему нормальную работу. Ну, хотя бы относительно нормальную - на первое время.

Домой Максим возвращается, как всегда, поздно, когда на улице уже темно, и можно по всему Манхэттен-Бич проехать, так и не встретив ни одного человека. Прием у него в офисе заканчивается только в девять, потом еще бумаги всякие, счета, страховки. Неплохо было бы, конечно, сократить часы, но тогда можно потерять тех пациентов, которые днем работают, а терять никого не хочется. И не из-за денег даже, их-то уже как раз вполне достаточно накопилось. Домик их замечательный, у которого окна прямо на океан выходят, выплачен почти. На любой колледж Пашке тоже отложили, только он все равно учиться наотрез отказывается. На жизнь им хватает - благо потребности не такие уж и безумные. Да и вообще - деньги что? С собой их, как известно, взять все равно не удастся. Не в них дело. Просто трудно представить себе свою жизнь без постоянной занятости, без звонков телефонных, иногда даже по ночам, а главное - без всех этих людей, которым ты так нужен. Действительно нужен, по-настоящему - не для того, чтобы потрепаться там или водки попить, а потому что речь и вправду идет об их жизни и смерти.
Максим ставит свою новенькую «Инфинити» в гараж и уже оттуда проходит в дом. На первом этаже темно, никого нет, а со второго этажа доносятся звуки включенного чуть ли не на полную громкость телевизора.
Ирина лежит на диване. Даже в простом своем домашнем халатике, ненакрашенная и чуть растрепанная, она все равно очень красива. Красива такой красотой, которая всегда заставляет Максима застыть на мгновение и посмотреть на жену так, как будто он видит ее в первый раз.
В руке у Ирины большой коньячный бокал. Рядом с диваном - наполовину пустая бутылка «Камю». Или, как любят говорить американцы, наполовину полная. Смотря с какой стороны взглянуть.
- Привет, - говорит Ирина и нажимает на кнопку дистанционного управления, чтобы убрать громкость.
- Привет-привет, - говорит Максим. - Пашка дома?
- Ты же знаешь, что он терпеть не может, когда ты его так называешь, - говорит Ирина. - Если ребенок просит, чтобы его называли Полом, неужели так трудно ему хотя бы в этом уступить?
- Нет, - говорит Максим, - не трудно. Так дома Пол этот или нет?
- Нет, конечно, - говорит Ирина. - Ты есть хочешь? Посмотри там в холодильнике.
- Спасибо, - говорит Максим. - Я в офисе поел. А где он?
- Ну кто же его знает, где он? - говорит Ирина. - Он ведь вроде взрослый уже, не обязан мамочке про каждый свой шаг докладывать.
- Понятно, - говорит Максим. - Ты спать собираешься?
- Нет пока, - говорит Ирина. - Ты ложись. Устал же, наверное.
- Да, конечно, - говорит Максим. - Устал. А ты когда ляжешь?
- Не знаю еще, - говорит Ирина. - Может, еще кино посмотрю. Ты не жди меня.
- Что, еще недостаточно выпила? - говорит Максим.
- Недостаточно для чего?
- Разве ты сама не знаешь, для чего?
- Нет, не знаю.
- Ну, тогда подумай на эту тему как-нибудь на досуге, - говорит Максим и уходит в спальню. Завтра ему опять предстоит напряженный день, и скандалить на ночь глядя нет ни сил, ни желания.