КОЖАНЫЙ саквояж ИЦХАКА ДОМАНСКОГО

Дела житейские

Порою вещи могут стать посланниками далекого прошлого
У каждого пациента своя история. Порой настолько интересная, что стоит поделиться ею с широким кругом читателей: а вдруг кто-нибудь из них, окунувшись в иной мир, отыщет в нем какие-то собственные черты, способные заставить его по-новому взглянуть на прошлое и настоящее?
Все, представленное ниже, - отрывки из дневниковых записей моего приятеля, бывшего пациента, любезно согласившегося на публикацию. Разумеется, для удобства автора и членов его семьи я изменил имена, фамилии и некоторые личные подробности происходившего.

* * *
“Все началось с блошиного рынка. Я забрел туда в поисках тройного одеколона. Прочитал в “Секрете” один интересный рецепт, в котором он упоминался, после чего и отправился на поиски. А где найдешь подобные вещи, как не на блошином рынке. Тройной одеколон обнаружил сразу, причем в двух “ипостасях” (один - зеленого цвета, другой - желтого). Купил, на всякий случай, оба флакона, - по сравнению с израильскими изделиями подобного типа стоили они сущие копейки, - но продолжил свои блуждания по рынку, привлекаемый все новыми и новыми рядами разношерстных продавцов, один вид которых заставлял работать на полную мощность мое воображение. Одним словом, базар из сказок “Тысяча и одна ночь”.
Среди ветхих лавок и разложенных на земле товаров в глаза бросился кожаный желтый саквояж с блестящими застежками и позолоченной ручкой. Он резко выделялся среди других вещей рябого торговца - хмурого араба с унылой физиономией. Не знаю почему, но саквояж притягивал к себе с какой-то невероятной силой.
Заметив мой интерес, араб оживился и начал его расхваливать, переходя с иврита на отдельные русские слова (и почему нас так легко отличить от местных?). Я, сам того не желая, вступил в торг, и мы долго спорили, что-то доказывая друг другу. В итоге я купил совершенно ненужную мне вещь (к чему старый саквояж при нашем количестве баулов и дорожных сумок, которые и место на антресолях занимают, и выбросить жалко?) и, прижимая к себе, направился домой, мысленно прикидывая дальнейшее: пройдет несколько лет, и жена во время очередной уборки просто выкинет эту никчемную рухлядь в мусорный бак. Стоило ради этого прикладывать столько усилий?

Странно, с некоторых пор мне стали сниться черно-белые сны. Мне немало лет, иногда кажется - слишком много, но я всегда, чуть ли не с того самого времени, как себя помню, видел только цветные сны. В последние годы - “украшенные” всевозможными болячками (после пятидесяти мужчина начинает понимать, что не вечен) сны обычно “крутятся” под утро - мучительно-долгие, с прихотливыми сюжетами, после которых остается чувство непреходящей горечи.
А тут возникли черно-белые, словно из старой кинохроники. Причем в них происходили непонятные мне события: жизнь какой-то большой семьи, чьи-то праздники, торжества, поездки куда-то, мелькание пейзажей... И все - из далекого прошлого: начало или середина минувшего века. Чужие люди, незнакомые лица. И лишь одна деталь привлекала мое внимание и будоражила сознание - то там, то здесь, на заднем плане, возникал купленный мной на блошином рынке саквояж. Правда, в черно-белом оформлении он выглядел несколько блекло, но был тем же самым, могу поклясться. Даже въевшееся чернильное пятно у его днища было заметно.
Примерно спустя неделю, преодолев собственные смутные страхи, я взялся за тщательное обследование покупки. Как следует прощупал все стенки и днище и наткнулся на твердую прямоугольную пластинку, спрятанную почему-то в самом углу. Распоров подкладку, выудил медную табличку с гравировкой на неизвестном мне языке. Но фамилию и имя владельца можно было определить без труда: Ицхак Доманский.
Я не раз в своей жизни слышал эту фамилию, догадался, кому она может принадлежать, но сказать, что подобное “открытие” облегчило мое состояние, не могу. Наоборот, все усугубилось со страшной силой. Один из знакомых порекомендовал Эмиля Гамми, сказав, что тот мастер решать разные закавыки, и я записался к нему на прием.
В маленьком тесном коридоре было жарко. Дверь в кабинет осталась слегка приоткрытой, и я невольно услышал окончание разговора посетителя с экстрасенсом.
- Все можно объяснить, - доносился тихий голос хозяина кабинета, - не стоит считать себя сумасшедшим, Валерий. Исходя из вашего рассказа, настоящая хозяйка купленной вами квартиры умерла за полтора года до ее продажи, прожив в ней долгое время. То, что одни называют духом умершего, а другие - энергетическим сгустком, возникшим после кончины живого существа, вероятно, по каким-то неведомым нам причинам продолжает находиться в доме. Потому у вас бесследно исчезли ножницы и старый футляр для очков. Они ведь принадлежали бывшей хозяйке?..
Вы использовали футляр в качестве подставки для ножки кресла, а ножницы то и дело бросали без присмотра - духу не понравилось подобное обращение с его вещами, и он решил их забрать. Вещи часто пропадают во многих квартирах, но спустя несколько дней появляются - это свойство иного феномена. Ваш фантом настроен иначе, и вы вряд ли когда-нибудь увидите “пропажу”. Но можете жить спокойно - думаю, подобным “наказанием” дух прежней хозяйки квартиры и ограничится.
- Может, стоит сделать основательный ремонт? - спросил посетитель.
- Я бы не стал, - ответил экстрасенс. - Знаете поговорку: не буди лихо. Вам ведь достаточно комфортно в этой квартире?
Откровенно говоря, после подобных “откровений” мне захотелось встать и уйти подальше (не верю я в “духов”, как не верю их комментаторам), но сравнительно молодой мужчина в очках быстро вышел, и хозяин кабинета пригласил меня войти. Внешне он напоминал... если вы лет десять назад видели популярный английский сериал “Дживс и Вустер”, то передо мной стоял типичный Вустер, разве что одетый намного проще и скромнее.
Я не очень охотно пояснил причину своего прихода. Ицхак Доманский, судя по всему, приходился мне дальним родственником, а точнее - дядей моего деда. Мой дед семнадцатилетним мальчишкой сбежал из родительского дома в Гданьске (тогда этот город еще назывался Данцигом), подхваченный ветром второй русской революции. Покочевав по фронтам гражданской войны, он осел в маленьком городке на юге Кубани, стараясь забыть о своих польских родственниках - людях, ему классово чуждых. Но то, что пытался забыть дед, припомнили другие в тридцать восьмом, когда он попал под жернова сталинских репрессий. Дед отделался легко: учитывая его “революционные заслуги”, суд ограничился высылкой в Сибирь, где он и умер, прожив девять лет. Мама в свое время рассказала мне его историю, упомянув фамилию “Доманский” - сама она была Корецкая, носила фамилию моего отца. Неужели саквояж и на самом деле принадлежал кому-то из родственников покойного деда?
- Вполне возможно, - кивнул Гамми. - Это и объясняет появление в вашем подсознании чужих снов. Старые вещи, знаете ли, имеют над своими хозяевами необычайную власть и могут стать той ниточкой, которая приведет вас к потрясающим открытиям. Почему бы вам не попробовать выяснить судьбу этого саквояжа? Как он попал на блошиный рынок к старику-арабу? Если есть вопросы, то за ними должны последовать ответы.
Торговец на блошином рынке напрочь отказывался вспоминать, откуда у него взялся кожаный саквояж, но купюра в пятьдесят шекелей заставила его напрячь свои извилины.
- Али принес, - ответил он, - как раз за день до того, как ты появился.
И еще за десять шекелей объяснил, где можно было найти этого самого Али. Тот оказался владельцем маленького ресторанчика возле моря, доброжелательным и словоохотливым.
- Человек один забыл, - припомнил ресторатор. - Клиент. Веселый такой, улыбчивый турист. Года три назад или два. Остался портфельчик под столом, а когда я его нашел - гостя и след простыл. Ничего в нем ценного не было, ничего интересного. И скажи мне - кого искать и где? Не буду же я по гостиницам с этой штукой ходить? Забросил в кладовку, там он и пылился. А совсем недавно мой сын, Ахмед, разбирая в помещении разный мусор, на него наткнулся. Решил, если хозяин не объявился, отнести на базар, к Хамдаму. Хоть несколько монет да перепадет.
Вот и вся предыстория.

* * *
Наверное, оставил бы все как есть, но сны продолжались, причем стали намного более навязчивыми - в них начали появляться люди с черной формой, со свастикой на рукавах. Да и сын Матвей стал голову морочить, вникнув в историю с саквояжем. Парень молодой, недавно окончил университет, силы приложить некуда...
- А что, батя, - предложил как-то сын вечером, - собрал бы ты необходимые бумаги да и слетал на недельку в Польшу. Глядишь, следы родственников какие-то отыщешь. Сам же рассказывал, что люди были богатые, известные, фабрикой и магазинами владели... Конечно, во время войны немцы всех их сгноили, можно не сомневаться, но имущество-то наверняка осталось. Представляешь, мы тут по сотням скребемся, о тысячах мечтаем, а где-то рядом на фамилию деда миллионы записаны!
Сначала я отнекивался и отшучивался, а потом сам “загорелся”. А почему нет? Заодно и о родственниках что-нибудь узнаю.

В Польше удалось навести справки достаточно быстро. Удивительно, у меня всегда было представление о ней, как о предельно бюрократической стране, но стоило рассказать о цели своего визита, как буквально все двери передо мной начали открываться. Помогали самые неожиданные люди. Много я читал о польских антисемитах и прочем (грешит подобными статейками наша русскоязычная пресса), но на деле все выходило иначе.
Очень скоро я узнал, что все Доманские, как и предполагал Матвей, погибли во время Второй мировой: некоторые еще дома, в Гданьске, остальных отправили в Освенцим. Показали мне и здание, на месте которого когда-то находилась текстильная фабрика родственников, а также дом, где они жили.
Съездил в Освенцим... Тяжкое зрелище - и не только для евреев. Жаль лишь, что денег на содержание этого памятника человеческой подлости и безжалостности катастрофически не хватает. Особенно во время мирового экономического кризиса.
Но то, ради чего меня Матвей и спровоцировал на поездку, не получилось. Не сохранилось каких-то личных документов Доманских, хотя глава семьи, Ицхак, вполне мог вложить часть капитала и в Эрец-Исраэль, с прицелом на далекое будущее. Придется в Израиле следы искать, но ведь делать все это, учитывая мощь нашей бюрократической системы и неготовность государства возвращать из собственной казны чужое, будет крайне сложно.
Раздосадованный неудачной поездкой, да и от тяжести всего увиденного и услышанного (на экране телевизора воспринимаешь прошлое отдаленно, словно “понарошку”, а когда в упор, “вживую”, совсем другие ощущения), решил напоследок наведаться в дом, где много лет тому назад почти целый этаж принадлежал родичам моего деда.
Пришел, поднялся по мраморным лестницам (с тех пор будто ничего и не изменилось) и решил постучать в одну из соседних дверей. Просто так, на всякий случай. А вдруг тут люди знают то, чего не удалось раскопать в городских архивах. Безумная мысль, но наш народ благодаря подобным “безумным мыслям” ухитряется столько столетий свою лямку тянуть...
Дверь мне открыл очень пожилой мужчина в роговых очках. Я представился, рассказал о том, что именно ищу. Говорил на русском: многие польские старики знают этот язык. Хозяин кивнул и пригласил внутрь.
Усадил на диван и сказал, что помнит те времена. Они с Доманскими соседствовали, и он об этой семье самого лучшего мнения. Но, увы, как только немцы начали свои расовые “зачистки”, всех евреев из Гданьска быстро депортировали. Включая и соседей. Больше о них он ничего не слышал.
Тут я извлек из конверта пару фотографий своего саквояжа и показал их старику. Больше для любопытства (сны мои не только не прекратились в Польше, но и обрели какую-то новую силу). Разглядев саквояж, старик ни с того ни с сего испугался. Тут же торопливо запричитал, что впервые в своей жизни видит эту вещь, плохо себя чувствует, - месяц назад похоронил любимого племянника, погибшего в автокатастрофе, тот был ему как сын, - и больше не может со мной беседовать. Чуть ли не силой выпроводил меня из квартиры. Я, как в том анекдоте, не понял, что произошло, своего не добился, но неприятный осадок остался. Вдобавок к моей общей горечи. С тем и улетел.
Вернувшись в Израиль, навестил Эмиля Гамми, тем более что терзавшие меня сны продолжались, вытесняя обычные.
- Вы занимались не тем в Польше, - заметил экстрасенс. - Вам следовало искать не выгоду, а успокоение. Тем паче что в вашем случае успокоение и есть главная выгода. А сны будут продолжаться. Прошлое связалось с вами, но вы до сих пор не знаете, как ответить ему. В этом и есть основная проблема.
- Что же мне делать? - вопросил я.
- Ждать, - ответил экстрасенс. И повторил уже слышанное. - Если у вас есть вопросы, то рано или поздно на них появятся ответы. А пока присматривайтесь к своим снам, не отторгайте их от себя, а попытайтесь найти в них определенную закономерность, проследить тенденцию к развитию, чтобы в конце концов понять: чего именно от вас требуется.
Я ушел от него разочарованным. Дал бы лучше что-нибудь успокаивающее.

Недели через две раздался телефонный звонок.
- Пан Корецкий? - послышался в трубке незнакомый голос. - Вы заходили ко мне в Гданьске, это Януш Ковельчик. Мы могли бы с вами встретиться?
- Да-да, конечно, - торопливо ответил я, припомнив странного старика, внезапно оборвавшего со мной разговор. - Когда и где вам будет удобно?

Мы сидели у меня дома, медленно попивая турецкий кофе.
- После вашего визита я долго не мог успокоиться, - говорил гость, - мучился, страдал, перебирая в голове разные варианты, а потом решил посоветоваться со своим духовником, отцом Казимиром. И тот сказал, что я должен, для общего блага, все рассказать вам. То же самое, что рассказал ему. И тогда я решил прилететь в Израиль...
До войны евреям жилось в Польше по-разному. Многие поляки относились к ним настороженно. Ходили слухи, что евреи, особенно жившие на востоке и на западе страны, шпионят в пользу России и Германии, выдавая им наши военные секреты. Когда началась война, кое-где вспыхнули еврейские погромы. Даже дошло до того, что часть евреев стала искать защиты у немцев, полагая, что риторика Гитлера предназначена только для больших митингов. К тому же сохранились воспоминания о “приличном” поведении немцев во время Первой мировой войны... Но это были уже совсем другие немцы и другая Германия.
И когда евреев начали вывозить из города, они прекрасно понимали, куда их везут и зачем. Как я говорил, наши семьи дружили. Почти перед самой отправкой Доманский пришел к нам домой и о чем-то долго шептался с отцом. После чего у нас появился двухлетний Авраам, которому почему-то перекрасили волосы и изменили прическу. Мне велели звать его Анджеем и считать своим братом. А я, пятилетний ребенок, был согласен на все ради дополнительной чашечки шоколадного мороженого.
Доманских увезли, а на дверях квартиры немцы повесили листок “Освобождена от евреев”. Что означало сигнал для населения. В тот же вечер многие из соседей ворвались к Доманским и стали уносить мебель, вещи, одежду, посуду, все, что попадалось под руку. Отец сквозь полуоткрытую дверь презрительно смотрел на наших соплеменников.
На следующий день я гулял по пустой соседской квартире, разглядывая то, что осталось от “народной экспроприации”. И под поломанной тумбочкой заметил желтую кожу саквояжа. Того самого, что вы мне показывали. Не понимаю, почему его никто не взял? Вещь мне понравилась, и я унес ее во двор, в наш сарай, припрятав от отца в коробе со своими старыми игрушками.
Прошли годы. Анджей рос в нашей семье и был моим братом - ему ничего не рассказывали, тем более что никто из Доманских после войны в Гданьск не вернулся. Просто некому было возвращаться...
Анджей женился совсем молодым - ему было девятнадцать. Вскоре у них с Беатой, красивой девушкой из Лодзи, родился сын Марек, замечательный мальчуган. Но молодым недолго было суждено наслаждаться своим семейным счастьем. Года через три на город обрушилась опасная эпидемия - ее завезли матросы какого-то советского судна. Объявили карантин, город закрыли, но болезнь унесла многие жизни. Погибло человек четыреста, если не больше. Официально никто ничего не сообщал, будто все было в порядке. Среди скончавшихся оказались наши родители и Анджей с Беатой, а нам с Мареком суждено было выжить. И я взял заботу о воспитании племянника на себя, можно сказать, он стал моим сыном. Единственным сыном - своих детей у меня никогда не было.
Однажды, еще мальчишкой, копаясь в старом барахле, он выудил кожаный саквояж и стал таскать его с собой. Я не препятствовал этому, видя в подобном поступке нечто большее, чем обычную мальчишескую прихоть. Ведь, говоря откровенно, это был саквояж его деда. Марек окончил институт, стал замечательным детским врачом и много лет трудился в нашем городе, заслужив любовь и уважение людей. И всегда носил с собой вместо портфеля старый саквояж, будто тот служил ему талисманом. Потом переехал в Варшаву, куда и меня приглашал, но я не хотел расставаться с родным городом. Марек любил путешествовать, ездил в разные страны, в том числе и в Израиль. Именно там он по рассеянности где-то забыл свой любимый саквояж, но, стоит отметить, совсем не сокрушался об этом: вещь - всего лишь вещь, чего о ней жалеть? А через четыре месяца погиб в нелепейшей автомобильной аварии на пригородном шоссе возле Познани. Незадолго до  вашего визита...
Я так и не осмелился ни разу упомянуть о его подлинном происхождении, как не сделал это и в случае с Анджеем. Но если по поводу брата дал в свое время слово отцу, которого строго придерживался, то племяннику ничего не сказал, исходя из личной корысти: не хотел терять единственного близкого мне человека. Хотя, возможно, я бы его не потерял - все Доманские, увы, погибли... “Сокрытие правды не есть ложь, - заверяет старинное латинское выражение, - сокрытие правды хуже лжи!” И с этим грехом я мучился много лет, неся на своих плечах груз безысходности. Но рано или поздно во всем надо каяться, так учил нас Господь...
Удивительно, как саквояж Ицхака Доманского попал спустя столько лет к вам, его дальнему родственнику. Вы не находите в этом волю Его, пан Корецкий?!.
- На все есть чья-то воля, - неопределенно ответил я. - Спасибо за откровенность, пан Ковельчик. Ваш отец, а стало быть, и вы совершили благородный поступок, спрятав во время войны еврейского мальчика. В Израиле таких людей называют праведниками мира и они пользуются особым уважением, не говоря уже о разных материальных льготах. Почему бы нам не сообщить о вашей истории?
- Зачем? - грустно улыбнулся гость. - Деньги, слава, почести... В могилу их с собой не возьмешь, а оставить мне их тут некому.

- У вас есть ответы, осталось только их применить, - объяснил мне Гамми. - Я бы на вашем месте прежде всего съездил в музей Яд ва-Шем и написал все о Доманских. Почему-то мне кажется, что в архивах не упомянута эта фамилия. А потом бы вместе с паном Ковельчиком отправился на могилу его племянника и попросил бы выбить на плите еще одну фамилию - настоящую. Но это всего лишь мои рекомендации, господин Корецкий. Вы можете принять их, но можете и отклонить.
- Я принимаю. А на кладбище к Мареку мне принести желтый саквояж?
- Зачем? - улыбнулся экстрасенс. - Вещь Доманских сама нашла вас и теперь будет принадлежать вам. Или вы - ей. Между людьми и предметами, как уже было сказано, существуют довольно загадочные взаимосвязи, но мне почему-то кажется, что старый саквояж еще сослужит вам добрую службу.

Так и получилось. Спустя пару недель Матвей пошел устраиваться на “хорошее место”. Я чуть ли не силой всучил ему желтый саквояж, чтобы у него была при себе хоть какая-то стоящая вещь, говорящая о солидности претендента. И его без особых проволочек взяли, выбрав среди двух десятков желающих. Уже потом, случайно, начальник отделения признался, что на него произвел неизгладимое впечатление саквояж. Когда он был совсем молодым человеком и жил в Польше, именно с таким приходил к ним домой доктор Ковельчик, принося с собой надежду и успокоение...
Слишком непостижима и своеобразна наша жизнь, чтобы пытаться вместить ее в границы элементарной человеческой логики”.
Эмиль ГАММИ,
доктор философии, специалист по экстрасенсорике