ТЫКВА

История далекая и близкая

Когда-то в городе над Днепром много чего было. 39 синагог, почти сотня хедеров, еврейское кладбище, лавочки резников на всех трех базарах. Было семь иешив, 12 колелей, школа для девочек и еще одна синагога, на фабрике Шварцмана, но в ней только на минху миньян собирался.
От самой Красной Балки до Зеленой даже антисемит Пуришкевич не мог бы найти ни одного городового, не понимающего идиш, разве что с собой привел бы, а накануне праздников сам городской полицмейстер обходил еврейские дома с поздравлениями. Не все, конечно, только купцов первой гильдии, настоящих “гвиров”. Вы думаете, среди евреев не было таких? А хоть тот же Борух Шварцман, настоящий миллионщик, хотя все равно в его синагоге только на минху собирались.
Тех, кто победнее, поздравляли квартальные, а совсем бедных - околоточные. Придет такая власть в простую еврейскую халупу, рюмочку пейсахаловки опрокинет, целковый в карман, а руку к виску - честь отдает. Если семейство совсем нищее да еще многодетное - то за полтинник, а то и двугривенный поздравит. За двугривенный, впрочем, только на словах, видать, полицейская честь дороже стоила.
Кстати, о нищих... Если бы во всей державе такой порядок был, как у наших побирушек, может, и без революции обошлись бы. Весь город делился на 613 кварталов, по числу заповедей Торы, и каждое воскресенье в синагоге за Озеркой по жребию решали, кто на каком участке милостыню собирать будет. На участки побогаче по трое-четверо выходило, а на бедных - и одному дай Бог на пропитание собрать. От добытых денег отделяли две десятины, одна шла будочникам да дворникам, чтобы работать не мешали, а вторая тем из нищей братии, кто по болезни не мог выйти на промысел.
Однако настоящей душой города были балагулы. Знаете, что такое “балагула”? Какой это вам извозчик! Между еврейским балагулой и простым извозчиком такая же разница, как между той кобылой, на которой Мордехая катали по столичному городу Шушан, и шмаровозной клячей! Настоящий балагула - это поэт, мудрец и газета “Новости” в одном лице. Скажем, купили вы на Озерке самовар, а вести его нужно на Койдаки, Мандрыковку или даже на Амур, так справный балагула вам по дороге расскажет, в какой лавчонке в чай ивовую кору подмешивают, где спитую заварку или просто лежалый подсыпают. Вам мало? Так он еще посоветует, какие псалмы следует прочесть, прежде чем в первый раз раздуть самовар, и нужно ли перед этим читать благодарственное благословение. Обстоятельно все объяснит, со ссылками на Талмуд и Пророков со всеми толкователями, от Раши до Рамбама. Вот что такое еврейский балагула, а вы говорите: “Извозчик”!
А потом была революция, бандитизм, НКВД... Позакрывали все синагоги, даже Шварцмана, хоть в ней только на минху молились, разогнали иешивы, колели. В здании, где была школа для девочек, открыли какое-то учреждение с длинным, как еврейское изгнание, названием. Постепенно с базаров исчезли резники. Уже не только милиционеры, даже молодые евреи перестали понимать идиш... Дольше всех держались балагулы, а старого Хаима с его жеребцом Тыквой даже я застал.
Помню, меня, тогда еще сопляка дедсадовского, всегда удивляло, почему лошадь носит такое странное имя. Если и было у гнедой клячи что-нибудь “тыквенного” цвета, то разве что потертости на хомуте, но Тыквой звали не хомут! Помню темные, грустные глаза, жесткую гриву и теплые, мягкие губы, которыми конь Тыква брал с ладони прибереженные с завтрака кусочки хлеба или печенюшки. И уздечка ему при этом совсем не мешала. Мешала воспитательница, и то не лошади, а нам, детям. Глупая тетка боялась, что жеребец укусит кого-нибудь из малышей. Толстуха не хотела понять, что конь с такими добрыми глазами может только благодарно фыркать.
Хаим с Тыквой привозили в детский сад молоко, а иногда и овощи. А по вечерам я видел, как они, громыхая по булыжной мостовой, волокли телегу, полную ящиков с пустыми бутылками. По воскресеньям неразлучная парочка собирала по дворам макулатуру. В обмен на толстую пачку пожелтевших газет или школьных тетрадок взрослые получали темные бруски хозяйственного мыла, стеклянные солонки или, если повезет, рулоны туалетной бумаги, а мы, дети - яркие, покрытые цветастой фольгой шарики на тоненьких резиночках. Это были замечательные игрушки, веселые и прыгучие, конечно, пока не порвется резинка. Иногда Хаим привозил еще и леденцовые петушки на палочках. Золотистые, наполненные солнцем и необычайно сладкие - они были только в моем детстве. Помню, уже в девяностых я увидел на рынке бабку с почти такими же конфетами. У нее были и петушки, и мишки, и звездочки, и даже, верх пошлости, соски. Я купил, но почти сразу выбросил в ближайшую урну. Фальшивый петушок не только горчил жженым сахаром, но еще и оказался пустым внутри! Никакого сравнения с тем лакомством, которые привозили в наш двор Хаим со своим конем Тыквой.
По субботам Хаим с Тыквой никогда не возили бутылки или макулатуру. По субботам он вместе с другими стариками приходил к Эли из четвертой квартиры и они молились. Это неважно, что в городе закрыли все синагоги, старики должны молиться, иначе они не могут умереть спокойно. Я сам слышал, как Хаим говорил бабе Розе:
- Рэйзл, я знаю, партия говорит, что Бога нет, но если я не буду молиться, то даже умереть спокойно не смогу.
Тот, кто рисковал залезть на ржавую пожарную лестницу, мог увидеть, как раскачиваются во время молитвы старики и колышутся пожелтевшие талесы, похожие на старые крылья. Казалось, они просто немного выгорели и обвисли, но если кто-нибудь из стариков решится их расправить...
А потом Хаим вместе с Тыквой исчезли. Это было осенью, после сильного ливня, когда старая акация не удержалась на краю Длинной Балки и упала на самое дно. Я хорошо помню ее серые, скрюченные корни, которые так и не выпустили из пальцев рыжие комки глины.
А еще через несколько дней дедушка Эли рассказал мне про Машиаха, который обязательно когда-нибудь соберет всех евреев в городе Иерусалиме.
Ночью мне приснился приход Машиаха. Удивительно похожий на старого Хаима, он ехал по улицам города на серой телеге, полной леденцовых петушков. Дети сбегались к нему со всех дворов, и старик, улыбаясь, раздавал им лакомство. И еще я точно помню, что в телегу эту был впряжен не какой-нибудь осел, а гнедой жеребец по имени Тыква. Или Тиква? Ведь это слово, означающее по-еврейски “надежда”, так похоже по звучанию, особенно если произносить его так, как это делали наши старики: “Тыквэс”.
Леонид ЯРМОЛИНСКИЙ