Виталий Коротич: хочу понять психологию тридцатилетних...

Коротич был прорабом перестройки. Засучив рукава для начала очистил авгиевы конюшни «Огонька», превратив его в самый читаемый, передаваемый из рук в руки еженедельник «пятилетки надежд» (1986-1990). Раньше других поняв, что взамен коммунистов к власти пришел спешно нарядившийся в демократические одежды псевдодемократ Ельцин, Коротич уехал преподавать в Америку, через восемь лет вернулся и ведет тихую жизнь, в основном, на даче в Подмосковье.
– Виталий Алексеевич, вы занимаете сейчас какую-либо официальную должность? Или, выражаясь по-американски, вы – free lance, свободный художник?
– Я – free lance, но являюсь председателем редакционного совета киевского еженедельника «Бульвар», а также стипендиатом Гуверовского фонда университета Стэнфорд. Ну и на общественных началах я – член редколлегии газеты «Русский базар».
– А что это означает – стипендиат Гуверовского фонда?
– То, что когда я приеду в Штаты, мне заплатят положенную cтипендию.
– Хорошо, ждем вас в Соединенных Штатах. Вы не порываете со средствами массовой информации, поэтому вопрос мой, думаю, прозвучит по адресу: в России есть сейчас свобода слова?
– На НТВ я долго работал в программе «Свобода слова», так что программа такая есть... У нас сейчас имеется возможность говорить если не все, то многое. Но настоящая свобода слова – это часть общего стиля жизни. Дело в том, что если журналисты, писатели могут говорить то, что им кажется правильным, справедливым, предъявлять какие-то доказательства, обвинять кого-то в воровстве, а правительство, прокуратура, власти ничего в этой связи не делают, то это не свобода слова, а издевательство. Сегодня в России практически можно напечатать все, что угодно. Я читал, что какой-то депутат Госдумы вор, что Жириновский разжигает межнациональную рознь – возьмите хотя бы его последнюю книгу «Иван, запахни душу». В Америке это было бы основанием для возбуждения сотни расследований. А здесь не происходит ни-че-го! Российская пресса похожа на электростанцию, от которой не отведены провода. Вряд ли свободой слова можно считать возможность СМИ высказывать свое мнение или предположение без соответствующей реакции на них власть предержащих.
– Или другой аспект той же проблемы. Например, газета «Вечерняя Москва». Принадлежит она «Банку Москвы», фактически – Лужкову. Так может ли эта газета критиковать «любимого мэра»?
– Конечно, нет. И «Коммерсантъ», который продолжает десятками нитей быть связанным с Березовским, никогда не тронет его. А очень подхалимски проправительственная газета «Известия» помнит, что денежки ей дает Потанин и другие олигархи, поэтому никогда в жизни хвост на них не поднимут. В общем-то ничего не поделаешь: в Америке газеты тоже зависят от рекламодателей... В последнее время наблюдается процесс отрезвления. Люди понимали свободу как некое беспредельное пространство, на котором можно делать все, что хочешь. Сегодня они начинают понимать, что все не так просто.
– Кстати говоря, Виталий Алексеевич, как вы относитесь к идее Лужкова поставить на прежнее место памятник Дзержинскому?
– Это не что иное, как желание угодить бывшему полковнику КГБ, а ныне президенту России, а также людям из спецслужб, выдвигающимся нынче на первые роли. Вполне возможно, что сносить памятник не надо было. Я знаю, что в центре Лондона стоит памятник Кромвелю, а рядом – усыпальницы королей, которым рубили головы. Но если уж Дзержинского свалили, если известно, что его имя связано с колоссальной трагедией в жизни российского народа, то – извините. Лужков в качестве аргумента «за» ляпнул, что «железный Феликс» боролся с детской беспризорностью, забыв, что беспризорниками эти дети стали потому,что чекисты и последовавшие за ними кагэбисты уничтожили их пап и мам! Лужков в данном случае очень неприлично политиканствует, и восстанавливать памятник Дзержинскому непозволительно.
– А как вы в целом оцениваете августовскую революцию 1991 года?
– Все это было клоунадой. И путч был несерьезным, и толпа, стаскивающая с пьедесталов памятники, - все это было чисто по-русски. Разбитые витрины и прочее в принципе не имеют никакого отношения к переменам в жизни. Ну пошумели, написали что-то на заборе, разграбили ЦК – это все пример бессистемности, отсутствия четкой программы. Ее не было ни у «путчистов», ни у людей, которые их преодолевали. Ельцин, боровшийся против Янаева и компании, обещал ликвидировать привилегии, ездить на работу в трамвае и жить в обычном доме. А на деле создал такую систему коррупции, кумовства, которых не было и при Политбюро. В России между лозунгами и их реализацией - «дистанция огромного размера». Именно этим я могу объяснить, что и Гавриил Харитонович Попов, и я, и другие демократы отошли от всей этой, извините, грязной помойки. Мы поняли, что нужны новые люди, которые придут после, будут вооружены более четкими идеями. А сегодня наступило время разочарований, многие люди заняли позицию то ли наблюдательскую, то ли отстраненную.
– Но деятельность Путина можно все-таки назвать положительной?
– Она, эта деятельность, не вызывает у меня отрицания, но... Путин мне очень напоминает Горбачева. Тот ведь тоже анонсировал большие перемены в жизни общества, опираясь при этом на членов Политбюро, которые это общество довели до ручки. Точно так же и Путин, окруженный коррумпированным и доказавшим свою беспомощность ельцинским бомондом и никого из них не убравший и не проучивший, продолжает говорить очень правильные, положительные вещи. А на деле – начал новую войну в Чечне, которой конца не видно, пообещал перенести эту войну в Грузию и так далее. Так что прекрасный имидж Путина – а прекрасен он прежде всего тем, что его ни разу не поймали на воровстве – напоминает мне имидж прекраснодушного Михаила Сергеевича в самом начале перестройки. Преисполненность порывами без каких-либо свершений...
– Перенесемся теперь на вашу родную Украину. Все мы видели по телевизору мощную демонстрацию в Киеве против Кучмы. У меня к демонстрантам есть один вопрос: господа, не вы ли недавно переизбрали его на второй срок?..
– Что такое массовое движение – начиная от еврейского погрома и кончая антиправительственной демонстрацией? Это 200-300 человек, вооруженных мегафонами, палками, чем-то еще, и огромная толпа любопытствующих наблюдателей. То есть нельзя сказать, что если в митинге участвуют десять тысяч человек, то все они объединены одной идеей. Сегодня народ в России и Украине борется одновременно и против капитализма, и против коммунизма. Это смешной процесс, ибо люди одновременно хотят, чтобы не вернулось коммунистическое прошлое, и в то же время им не нравится капитализм, где не все равны, где побеждает сильный и не раздают бесплатные сырки по субботам. Об избрании Кучмы. Если мне дадут пару миллиардов долларов, то я организую избирательную кампанию, в результате которой я буду президентом, а вы – вице-президентом или наоборот (смеется). Сила современного телевидения такова, что если его умело подпитывать, то можно получить любой результат. Так получился «результат Кучмы». Он был избран как достаточно деятельный и всех устраивающий человек, не делающий резких движений. Прошло какое-то время, оказалось, что изменения к лучшему не происходят так быстро. И снова на первые роли в Украине, как и в России, начинают приходить «обещальщики». Ющенко побыл премьером, но ничего конкретно хорошего не свершил, только обещает. Начинается мифология: ага, у Ющенко жена американка, значит, приди Ющенко к власти, Америка нам сразу отвалит золотой миллиард. И Украина, и Россия постоянно заняты высчитыванием того, отчего мы плохо живем и кто все это устроил. При этом сразу отметается собственная вина, понимаете? Я ни в чем не виноват, а устроили все москали, масоны, чеченцы, грузины – кто угодно. А производительность труда в Украине сегодня ниже, чем была в советские времена. Мыслящие люди здесь боятся, что приход нового Кучмы приведет к власти свору не наворовавших свое приспешников нового главы государства. От этого будет только хуже, опаснее и голоднее. Короче говоря, демонстрации происходят, но никакой альтернативы Кучме нет.
– От политики перейдем к литературе. Кто из русских писателей привлек в последнее время ваше внимание?
– Из новых писателей никто. Появился новый, я бы сказал, ернический стиль. Мне это не очень интересно читать, но, пожалуй, самая заметная фигура этого стиля – Виктор Пелевин. Пытается эпатировать публику Виктор Ерофеев, но читать их обоих смертельно скучно. Литература эта завоевывает какие-то места в отделах скандальной хроники, где подсчитывают количество нецензурных слов в тексте и тому подобное. Сейчас бестселлерами становятся книги откровенно развлекательные. Ничего плохого я в этом не вижу, потому что литература в России становится литературой. А была она и министерством иностранных дел, и внутренних, и собесом. Я, бывало, получал до тысячи писем в день! И среди этих писем писем о литературе не было. Люди писали о том, что у них мужья пьют, что их с работы уволили, что квартиру не дали... Литература считалась честнее правительства. А сейчас с этими вопросами к писателям и журналистам не обращаются. Бестселлером последней недели стал двухтомный роман Бушкова, написавшего новый вариант «Трех мушкетеров». Выходит большое количество интересных справочников, но люди уже устали и от этого. Высокая литература издается небольшими тиражами, причем не только здесь, но и в Украине. Недавно в Киеве я разговаривал с известным писателем Павло Загребельным. Его исторические романы издаются тиражом 1500 экземпляров. Тираж в 10000 в России считается сумасшедшим. Люди стали меньше читать - телевизор заполнил время многих и многих, да и деньги стали тратить по-другому. Поэтому книга как заменитель жизни, заменитель впечатлений от путешествий постепенно уходит, что случилось когда-то и на Западе.
– Что сами пишете сейчас?
– Ко мне обратились два известных боксера, братья Виталий и Владимир Кличко. Один из них в декабре будет драться за звание чемпиона мира в супертяжелой весовой категории, а другой это звание имеет. Так вот, мне интересно было с этими молодыми ребятами поговорить, попытаться понять психологию этого поколения - тридцатилетних. Книга о них называется «Гамбургский счет» и скоро появится на прилавках. А необходимости исповедального писания у меня нет, потому что я потерял лицо того человека, который смотрит на меня и ждет, что же я ему расскажу.
– Несколько слов о музыке. Выбираетесь с дачи в Большой зал консерватории, зал имени Чайковского или предпочитаете хорошие записи?
– И на даче, и в Москве у меня есть первоклассные музыкальные центры, где я могу слушать любимого Моцарта – у меня полное собрание его произведений. С возрастом я перестал нуждаться в сопереживании. Человек, сидящий рядом со мной в концертном зале и переживающий музыку, в общем, мне уже и не нужен. Я как протестант, который молится в индивидуальном порядке, не нуждаясь в посреднике - священнике, чтобы передать свои прошения Богу. Мы вышли из эпохи мифов. Был миф о том, например, как пели Карузо или Шаляпин. Кто-то слышал, как они пели, рассказывал об этом другим. А сегодня я ставлю кассету, и Паваротти – мой гость. Я очень люблю Спивакова, с удовольствием переслушиваю записи Рихтера, Ойстраха, но в концертные залы не рвусь. Может быть, это и плохо...
– Что вы думаете о газете, членом редколлегии которой являетесь?
– Я внимательно слежу за ее электронной версией, мне нравятся новые имена, появившиеся на страницах «РБ». С редакцией поддерживаю связь – электронная почта делает ее мгновенной. Я уже говорил, что газета привлекает к себе внимание читателей своей взвешенной позицией, неагрессивностью и, конечно, целиком авторскими, а не заимствованными из Интернета материалами. Я с радостью принял предложение главного редактора Наталии Шапиро написать что-либо специально для «Русского базара» и в ближайшее время постараюсь свое обещание исполнить. А может, найду время, чтобы вести в вашей газете постоянную рубрику.
– Последний вопрос, Виталий Алексеевич. Вы почти восемь лет проработали в Америке, в Бостонском университете. Пенсию хоть какую-нибудь заработали?
– В Америке, чтобы получить профессорскую пенсию, надо проработать двадцать семестров, то есть десять лет. А я не доработал, потому что стал терять детей, московский дом. Я понял, что те два года, которые мне надо просидеть в Америке, мне очень дорого обойдутся. Дети, побыв со мною в Штатах год, вернулись, хорошо устроены здесь. Поэтому и я вернулся. А Жене Евтушенко, например, его жене и детям лучше живется в Оклахоме. Я очень хорошо отношусь к Америке, но именно там я понял, что значит быть национальным меньшинством. Никто меня там не унижал, я прилично владею английским, но считаю, что надо жить в стране твоего родного языка.