Дети природы

Дела житейские

Нашего Смоки мы взяли у заводчика.
Дорога на собачью ферму вилась по живописнейшим горным местам. Маленькая копия статуи Свободы, установленная на единственной уцелевшей опоре разрушенного моста посреди реки Саскуэханы, заросшие зеленью склоны, широкая лента Делавэра и вливающиеся в него мелкие порожистые речушки, о которых муж с мечтательными нотками старого рыбака в голосе заметил, что там, на перекатах, должен хорошо ловиться хариус. И форель, однозначно.
Городишки, попадавшиеся в пути, выглядели сонными и поражали воображение облупленными фасадами некогда великолепных викторианских особняков и суровым природным камнем домов колониального стиля. Тут и там торчали силосные башни, паслись пестрые буренки и зеленели ухоженные кукурузные поля. Дорожные знаки с бегущим оленем, привычные глазу жителя Пенсильвании, штатов Нью-Йорк или Нью-Джерси, тут оказались разбавлены изображением кареты, запряженной лошадьми. А потом и сами черные глухие экипажи, поразительно напоминающие лондонские кэбы из фильмов о Шерлоке Холмсе, стали попадаться на пути. Пароконные упряжки управлялись женщинами в чепчиках (и тогда из кареты выглядывали веселые детские рожицы) или мужчинами в соломенных шляпах-канотье. Спокойные гладкие кони с черными кожаными нашлепками-шорами на глазах, чтобы не шарахались от автомобилей, мерно рысили по дороге. Признаки туристического ажиотажа несколько портили идиллию: щиты с указателями напоминали любопытствующим, что округа принадлежит амишам – удивительному племени детей природы, не признающих благ цивилизации. Однако блага цивилизации демонстративно напоминали о себе: декоративные скалы и парусники полей для мини-гольфа,  пестрые аттракционы с американскими горками и вполне роскошные для этих диких мест отели составляли странный контраст с буренками и облупленными антик-шопами, каретными сараями и частными мастерскими по производству деревянной мебели и беседок, на которые амиши большие умельцы.
Заводчик жил в какой-то совсем уж глуши. Узкая дорога петляла между заросшими густым лесом склонами, и если бы не стрелки-указатели с надписью «Puppies», мы бы никогда не нашли собачью ферму. Просто ехали бы и ехали, пока не кончился бензин, потому что цивилизацией тут уже и не пахло.
После очередного поворота дорога превратилась в посыпанную гравием тропу. По окнам автомобиля мягко скользили просвеченные лучами ветки деревьев. Наконец тропа закончилась, и перед нами неожиданно открылась широкая вырубка. Большой ухоженный дом стоял на залитом солнцем склоне. В гараже виднелась черная карета, на задах паслись гнедые кони, и солнце играло на их лоснящихся боках. В отдалении стояли чистенькие постройки – конюшня, сарай и закрытые собачьи вольеры. По обширному, засыпанному острым гравием двору бродил задумчивый босой младенец. Его золотые волосы, постриженные в кружок, были такими густыми и блестящими, что казались ненатуральными. Взрослых в обозримом пространстве не наблюдалось.
Мне в бок ткнулось что-то теплое, я машинально оттолкнула это теплое рукой и, обернувшись, оказалась нос к носу с огромным кобелем -  судя по статям, явным героем-производителем. Кобель укоризненно посмотрел на меня, и я растерянно сказала:
- Прости, я нечаянно.
Пес вздохнул, обнюхал мои ладони, снисходительно позволил себя погладить и даже на мгновение прижался теплым боком к моему бедру. Я боюсь таких больших незнакомых собак, но его почему-то совсем не испугалась. Видно было, что пес уже не молод, очень умен и к женщинам относится лояльно. Вот к мужу он не был столь дружелюбен: смотрел настороженно, обнюхал весьма ревниво и погладить себя позволил с явной неохотой – вытерпел прикосновение, как хорошо воспитанная собака, но сразу же отошел и направился к дому: наверное, звать хозяина. Из дому тут же вышел приветливо улыбающийся заводчик в соломенном канотье и с кучей щенят на руках.
- Добрый день! – Его лицо просто сияло безмятежным здоровым румянцем и ненаигранным природным дружелюбием. – Вы за Смоки? Сейчас я его принесу.
Он пошел к вольерам и скрылся в глубине под крышей, оттуда послышались тоненький лай и повизгивание. Беспризорный хозяйский младенец тем временем деловито приволок откуда-то коробку из-под щенячьего корма, больше себя ростом, и стал, озабоченно лепеча, складывать туда собранный под ногами гравий. На нем были короткая маечка и пестрые хлопковые трусики. Никаких памперсов не было, и не похоже было, чтобы трусики часто пачкались или мочились. Царапины на толстеньких босых ножках выделялись светлыми линиями на фоне золотистого загара.
- Вполне деревенское дитя, - заметил муж. – Самостоятельное и спокойное. Хорошо бы и у щенка оказался такой характер.
Принесенный полуторамесячный щенок, впрочем, не проявил стоицизма хозяйского ребенка: радостно облизав нам по очереди лица, он, засунутый в маленькую выгородку, чтобы не мешал оформлять бумаги, бурно протестовал и рвался на волю, выражая свое возмущение отчаянным плачем, слушать который спокойно у меня не хватало силы воли. Поэтому щенячий паспорт с регистрационным номером, сертификат о прививках и скромную родословную на пять поколений предков я рассмотрела только дома. Полное имя нашего щенка было Смоки Канеги Шэдо Третий, и, надо сказать, весь длинный обратный путь по извилистым горным дорогам он проделал с поистине королевской выдержкой, которой трудно было ожидать от такого малыша. Я пожалела его и вместо перевозки посадила в открытую корзину на заднем сиденье, разместившись рядом с ним. Щенок явно страдал от жары, его укачало, но он не жаловался и не пытался вырваться из корзины, только обвесился слюнями и тяжело дышал. В нашей машине на обратном пути неожиданно сдох кондиционер, и от духоты в раскаленной коробке мне было уже не до окрестных красот, но дитя амишей, вывалив розовый язык, смотрело таким умным взглядом, что я постеснялась устроить мужу скандал.
Амишские поселения кончились, черные пароконные экипажи перестали попадаться на пути, начались обычные пенсильванские городки, и мне вдруг стало жаль крытых карет,  накрахмаленных чепчиков, соломенных шляп, задумчивых спокойных коров, задумчивых спокойных лошадей и собак и задумчивых спокойных младенцев с босыми ногами и золотыми волосами. Шум и дым Филадельфии надвигались на нас, и Смоки Канеги Шэдо Третий напружинил одно ухо и выпрямился в корзинке, с недоверием прислушиваясь к грохоту траков и самолетному гулу в отдалении.
А я вдруг вспомнила, что моя подруга Ксюша, большая любительница one-weekend-travel, рассказывала, как однажды заночевала у амишей, в чистеньком доме местной повитухи, к которой, оказывается, постоянно ездят богатые и продвинутые жители больших городов, чтобы рожать в природных домашних условиях. Я вспомнила пышущее здоровьем лицо заводчика, персиковый румянец на круглом личике его сына, громадного спокойного пса, обнюхавшего мои руки, лоснящиеся гладкие бока лошадей – и вздохнула. Амиши ложатся спать с закатом, а встают с рассветом. В семь часов утра летом у них разгар рабочего дня. И весь этот длинный летний день они проводят на воздухе – в поле, в конюшне, в открытых мастерских, пропахших древесной стружкой. Они не пьют и не курят, не пользуются компьютерами и микроволновыми печами и не смотрят телевизор. Простая пища, простые мысли, простой уклад. А мы, изнеженные, прокуренные, испорченные изнутри и снаружи призрачными благами цивилизации, не можем жить без кондиционера и микроволновки, без интернета и теленовостей.
Ну да, ну да, я слышала про амишей, что они баснословно богаты и нечеловечески скупы, что они лицемеры, эксплуатирующие любопытство туристов, что они притворы, потихоньку жгущие электричество вместо положенных свечей... Но стоит мне вспомнить  спокойного и счастливого золотоволосого ребенка, помахавшего нам вслед пухлой ручонкой и здоровый румянец на приветливом чистом лице его отца - и я начинаю думать о том, что бессмысленная городская гонка ведет в никуда, а жизнь в глуши делает человека неприхотливым и самодостаточным. Что ложиться с закатом гораздо полезнее, чем проматывать деньги и здоровье в полуночных барах, что вставать с рассветом продуктивнее, чем нежиться под одеялом до последней минуты, а потом вскакивать и нестись на работу, с отвращением закуривая первую утреннюю сигарету под стаканчик плохого кофе с заменителем молока.
Мне вообще кажется, что мы живем как-то плохо и неправильно.
Но мне это кажется только сегодня, пока я еще помню извилистую горную дорогу и маленькую копию статуи Свободы. А завтра я встану, морщась, налью себе кофе, с раздражением отыщу запропастившуюся зажигалку и закурю горькую сигарету, после которой во рту остается неприятный вкус. Зеркало, увидев мое бледно-зеленое лицо, испугается и убежит, и я буду весь день испытывать глухую тоску, не понимая ее причин и не умея изменить сложившийся уклад.
А где-то высоко в горах по узкой улице селения весело едет упряжка, наполненная смеющимися золотоволосыми детьми, шумят под ветром зеленые поля кукурузы,  пестрые коровы меланхолично пережевывают свою жвачку и бродят огромные добрые умные псы такой же масти, как наш Смоки Канеги Шэдо Третий.