Отставная жена

Дела житейские

- Ну, ты же знаешь, мы с ним двадцать лет прожили... – Нина опять хватает сигарету. Кожа у нее серая, под глазами тени. Что тут скажешь, моя подруга давно уже не молоденькая, да и курит, как паровоз.
Они и правда прожили с Володькой двадцать лет. Ниночка была в молодости просто принцесса, парни у ее ног валялись пачками, а она только выбирала. Ну, вот, довыбиралась.
То, что Володька гуляет, все знали, он никогда не скрывал этого. Его кобелизм был для него предметом гордости, а вовсе не чем-то постыдным. Нина на этой почве всех подруг растеряла, потому что перед Володькиным напором не устояла ни одна из них. Умел он обольстить даму, ничего не скажешь. Романтичный весь такой, высокий, красивый, на гитаре играет, проникновенно молчит, проникновенно в койку тащит. Типа, не сдержав нахлынувшей страсти.
- Я на его леваки внимания не обращала. Сама, ты же знаешь, никогда ему не изменяла, мне противно. Но мужчины-то полигамны... ты же понимаешь...
Вот убейте меня, я не понимаю. Полигамны, надо же. Красивое слово подобрали для простого кобеляжа. Но Нинку, честно говоря, можно понять: у нее детская травма, родители разошлись на этой почве, и она до сих пор свою мать простить не может, что та обожаемого папочку выгнала, поймав на соседке. А я считаю, Марина Юрьевна правильно сделала. Если бы мой Маркуша вильнул хвостом, все его вещи мигом оказались бы на драйвее в чемодане... или без чемодана, что вероятнее. Потом бы носки свои по всей Оушен Авеню собирал. Потому что предательство прощать нельзя. Но попробуй объясни это Нинке.
- Я ведь хотела как лучше, - Нина тушит в пепельнице докуренную почти до фильтра сигарету и сразу же берет следующую.
- Нинка, хватит смолить, тут уже дышать нечем!
Она покорно кладет сигарету назад в пачку, бесцельно перекладывает туда-сюда зажигалку, кошелек, ключи. Пальцы у нее дрожат.
- Манюня так плакала в телефон, просто рыдала. Петька, сволочь, и так-то был не муж, а наказание, а потом и вовсе от нее ушел. Осталась одна, в России, работы нет, денег нет, из квартиры гонят... Как я могла ей не помочь? Мы с ней с детского сада дружим, на горшках рядом сидели. И родители наши дружили, папа с дядей Веней на охоту вместе ездили. Конечно, я сделала ей вызов.
Она сделала Манюне вызов, оплатила визу, купила билет, и та прилетела в Америку. Вся красивая прилетела, тоненькая, хрупкая и несчастная. Просто ангел печали. Володька встретил ее в аэропорту Кеннеди и привез в маленький домик в Нью-Джерси, который Соловьевы купили десять лет назад. Дальше рассказывать?..
Нинка, конечно, дура. Сама виновата. Я ей говорила: отсели Манюню. Снимите ей комнату, пусть устраивается. Помогайте, конечно, кто мешает, но живет пускай отдельно. Так нет же! Нинка прямо с ума сошла: ты что, кричит, это же Манюня, мы же вместе выросли, как это я сама буду в комфорте жить, а она в комнатенке!..
Прямо смешно. Как будто мы в комнатенках не жили. Как будто сама Нинка первые годы не мыкалась с ребенком по бейсментам! Володька, между нами говоря, не слишком разбогател в местном климате, домик у них из двух спален: в одной сами, в другой дочка. Манюню в гостиной поселили. Она сразу условие поставила: найти ей работу. Володька рыцарь – Нине он работать не разрешает, та, бывшая принцесса, дома у кастрюль и тряпок, но Манюню он мгновенно устроил на фирму, где сам работает. И вот уезжают они вместе в восемь утра, возвращаются, в лучшем случае, в восемь вечера, а Нинка дома, как дура, всю неделю котлеты жарит. А Манюня нарядная, накрашенная, деловая, на каблуках, с маникюром... Да еще на работе все козлы, а Володька с Манюней два ангела в белом, вдвоем против всего мира, а как же.
- Он мне высказал потом, что я его никогда не любила и вообще фригидная. Как только не стыдно такое сказать!
А чего ему еще говорить, спрашивается? Конечно, жена во всем виновата: не так дает, не так чай заваривает, да и выглядит после двадцати лет брака как-то не так. Бедному мужчине просто ничего не остается, кроме как по бабам бегать.
Вообще справедливости ради надо сказать, что в уме Манюне не откажешь. Умная женщина, желая заполучить женатого мужика в свое безраздельное пользование, найдет, где законная супруга «не долюбила», и приложит все старания, чтобы долюбить именно в этих местах по полной программе. Нинка, например, кино не признает, предпочитает книжки, а Володечка - киноман. Но посмотреть с ним вечерком какой-нибудь новомодный фильм Нина соглашается редко. Зато Манюня прилежно садилась рядом с хозяином дома каждый вечер и потом с увлечением обсуждала просмотренный шедевр. Упоенно слушала вместе с ним рок-музыку, к которой Нина равнодушна. Еще Манюня ходила по дому в мини-юбке и с декольте до пупа. Утешала Володьку, когда он ссорился с Ниной. А ссорились они теперь постоянно. Володька непрерывно дергал жену замечаниями: то у нее неприятный голос, то она безвкусно одета, то пересолила салат, то прическа ей не идет... Нина огрызалась, потом, не выдержав, обвинила мужа в романе с подругой, муж начал кричать, что у нее грязные мысли, и как она могла подумать такое, и что у нее климакс и маразм. В общем, Нинка – злобная сука. А Манюня – светлый ангел. Она кротко заваривала чай, от души подкладывала сладкоежке Володьке сахар... зная про его привычку есть по ночам, бросалась к плите в полночь, жарила отбивную и подавала на тарелочке как раз в тот момент, когда мужик обычно, проголодавшись, лез в холодильник. Все понимала. Все выслушивала. Кивала и смотрела с обожанием. Никогда не спорила. Не забывала как бы невзначай обнажить то резинку чулка, то голое плечико. Но и в постель к себе не пускала. А потом, когда выведенная из себя Нина сказала ей: «Слушай, Мань, прекращай изводить моего мужа. Он бабник, я знаю, но тогда уж не крути динамо, а то ты чуть не голая по дому ходишь, он от неутоленной страсти на стены лезет, а мне неприятно, да и дочь уже большая, все видит», - сделала ход конем. Пришла к Володе и прошептала: «Одолжи мне денег на билет. Я хочу вернуться в Россию». И когда очумевший от воздержания Володя начал хлопать крыльями вокруг нее, расплакалась и сказала: «Понимаешь, у меня беда. Я... я... люблю тебя». Володька натурально обмер от восторга, а Манюня ему сквозь слезы: «Да, я полюбила тебя. Но я не хочу мешать счастью подруги. Прости. Я должна уехать».
Ну, и все. Мужик готов, поджарился, покрылся румяной корочкой и подан к столу. Володька упал на колени и признался Манюне в любви.
Дальше начался мексиканский сериал. Влюбленные сообщили дуре-жене о своей обоюдной страсти. Дура-жена, вопреки ожиданиям, не стала скандалить, и несколько дней в доме царила странная благостная тишина.
- Понимаешь, - Нинка все-таки закуривает, - я в эти дни искала работу, обдумывала, как я Лиске скажу, она отца обожает, наверное, захочет с ним остаться... Искала себе недорогое жилье в рент. В общем, готовилась к самостоятельной жизни. У них на дороге я становиться не собиралась, ты же понимаешь.
Я не выдерживаю.
- Нинка, - говорю я в сердцах. – Ну, чего тебе стоило походить по дому в короткой юбчонке, в пижамке шелковой, я не знаю... Бедром поиграть, титьками невзначай потрясти... фигура у тебя не хуже Манюниной, и, как на мой взгляд, ты гораздо красивее нее. А мужики, ты же знаешь, любят глазами.
Нина вскидывает голову.
- Еще чего! Никогда в жизни. Я, если ты помнишь, и в юности считала для себя унизительным ловить парней на то, что ниже пояса. И мне давно не пятнадцать лет, чтобы носить мини-мини и чулки в сеточку!
Я вздыхаю. Это правда. Нинка не шляется по дому в халате и бигуди, но... Платья у нее «приличные», ниже колена, красится она редко, ногти стрижет коротко и покрывает бесцветным лаком, стринги не любит. Крутить задницей считает вульгарным. Двадцать лет это Володьку устраивало. По бабам бегал, да, но всегда говорил, что любит только свою Нинулечку, принцесску, голубую кровь... И вот что получилось.
Но главный кошмар был впереди. Володька объявил Нине, что развод он ей не даст и никуда ее не отпустит.
- Ты моя жена, - бушевал неверный супруг. – Я с тобой двадцать лет прожил! О ребенке подумай! Как ты ей в глаза будешь смотреть?!.
Нинка от такой наглости просто ошалела. Только глазами хлопала, не веря тому, что слышит. А Володька совсем распоясался.
- Ты что, хочешь из меня подлеца сделать? Да, я люблю Манюню, и никуда ее не отселю, она будет жить здесь, в моем доме!
- Ну и живите, а я-то при чем? – попыталась возражать Нина.
- А ты моя жена, - заорал Володька. – Ты мать моего ребенка! Мы родные люди! И меня все устраивает!
И тут Нинка сорвалась с катушек. Она, интеллигентная женщина, в прошлом принцесса, набила мужу морду, покидала в него все, что было под рукой, присыпала сверху пеплом из переполненной пепельницы и понеслась в спальню. Насовала в сумку, не глядя, сколько-то трусиков, паспорт, бумажник, очки, швырнула на тумбочку обручальное кольцо и выбежала из дому. Чтобы Володька не догнал ее на машине, нырнула в парк и по парку добралась до моей квартиры.
И вот теперь она сидит и курит, курит, курит, листая газеты с объявлениями о работе и прикидывая, как бы так скрыться подальше, чтобы Володька ее не нашел. Она хочет устроиться с проживанием, и за неделю нашла пару вариантов. А Володька носится по знакомым, разыскивая блудную жену. Он полон решимости ее найти и уверен, что никуда она не денется. Ну, действительно! Двадцать лет молчаливо соглашалась на его непрерывные романы, а сейчас вдруг что? Уже не молоденькие, между прочим, и оставшиеся годы следует прожить так, чтобы не было мучительно больно – то есть не отказывать себе ни в чем. Себе. О Нинке, как вы понимаете, речи не идет. Как она стала бы жить под одной крышей с любовницей, Володьку не волнует. А что? Они же подруги с детства, выросли вместе, родственницы, можно сказать. Должны любить друг друга и во всем поддерживать.
Только слышала я, что Манюня, оскорбленная упорными Володькиными поисками беглой супруги, тоже потребовала от него объяснений. Дескать, что такое, любимый? Ты намерен всю оставшуюся жизнь держаться за Нинкину юбку? Она тебе кто – мамочка?.. И он вертится теперь, как уж на сковородке, названивает мне и просит передать Нинулечке, если я вдруг знаю, где она, что он любит ее, любит, любит и умоляет вернуться. А потом бежит к Манюне и говорит ей то же самое.
- А знаешь, - задумчиво произносит Нинка между двумя затяжками, - мне уже все равно. Даже удивляюсь: чего я мучилась-то так долго? Из-за кого? Из-за чего? Из-за двадцати лет, проведенных вместе?
- Давно надо было уйти, - говорю я. – Еще двадцать лет назад.
- Я его любила, - пожимает она плечами. – И все время помнила о том, как мама выгнала папу. И все время думала: я никогда так не сделаю. Уж я-то своего мужа понимаю, люблю, прощаю и никогда не попрекну. Короче, гордыня это, вот что. Хотела быть святее Папы Римского. Вот меня Бог и наказал. Но главное все-таки то, что я его любила.
- Больше не любишь? – осторожно спрашиваю я.
Нинка медленно качает головой.
- Понимаешь, у меня, наверное, просто кончились душевные силы. Я слишком долго наблюдала их с Манюней Марлезонский балет. Слишком наивно верила, что лучшая подруга так со мной поступить не может. Слишком твердо была уверена в том, что муж любит только меня, и если и случается поход налево, всегда после этого бежит домой с букетом роз... А он, знаешь, - Нина горько улыбается, - стал розы покупать каждый день, по два букета: мне и Манюне. И я чувствовала, что мне – только чтобы выглядеть джентльменом, а по-настоящему букет предназначен ей... В общем, что говорить. Я устала мучиться. И что-то кончилось внутри. Умерло. Мне теперь наплевать на них обоих. Я даже не сержусь. Честно. Чужие люди, почти незнакомые. Понимаешь?
Я понимаю. Прекрасно понимаю. Нинка, наверное, очень сильный человек, если ее любви хватило аж на двадцать лет. Но всякому терпению приходит конец... Хотя, если честно, я все-таки думаю, что Нинка сама виновата. Если бы она при первом же загуле послала муженька куда подальше, может, не искала бы сейчас место домработницы с проживанием. Вышла бы удачно замуж, сделала карьеру и чувствовала бы себя не отставной женой на пороге климакса, без связей, денег и опыта работы, а нормальной свободной женщиной, у которой жизнь только начинается.
Или я не права?