Александр Ширвиндт об Андрее Миронове, о театре, о себе...

Недавно часть коллектива Московского театра сатиры, возглавляемая народным артистом России, художественным руководителем театра А.А.Ширвиндтом, вернулась из двухнедельной поездки по Соединенным Штатам. Театр показал там спектакль «Андрюша», посвященный Андрею Миронову.

– Александр Анатольевич, мы беседуем с вами в день памяти Андрея Миронова, со дня смерти которого прошло ровно 15 лет. Какое место занимал Андрей Миронов в вашей жизни и в жизни театра сатиры?
– Он был премьером театра. Сейчас это слово ушло, ничего в голову, кроме слова министр, не приходит, а раньше в любом театре был премьер, первый артист. Андрей был премьером театра сатиры. Мы дружили с Андреем, но парадокс вот в чем. Предположим, ты учишься в пятом классе, а я – в десятом. Ты для меня никто, шелупонь. Дальше - Андрюша учился в институте, а я в нем преподавал, выпускал с ним дипломный водевиль. Он был милый Андрюша, а я – великовозрастный шпана. А потом возрастная разница скукоживается. Перейти на работу сюда, в театр сатиры, меня спровоцировали Марк Захаров и Андрей Миронов. Всего же мы с Андрюшей общались лет сорок, начиная с его шести-семилетнего возраста.

– Это не первые ваши гастроли в Америке?
– Мы там бывали очень много. Сначала ездили с шутками: «Добрый вечер, здрасьте!» Потом, когда железный занавес постепенно ушел под колосники, тамошняя мишпуха объелась нашими шутками и прибаутками. Один спектакль мы дали сейчас в Канаде, жили в гостинице, где всегда обретаются все эти жуки, занимающиеся гастролями. Раньше было три-четыре солидных человека, теперь – пруд пруди. В вестибюле – вернисаж гастрольных афиш. В одно время с нами там были Карцев, «Городок» с Ильей Алейниковым и Юрием Стояновым, Клара Новикова. И – в стороне от всех – с огромной глянцевой афиши на вас смотрит спокойное, вдумчивое лицо Саши Калягина в бабочке. И подпись: «Великий русский артист Калягин в чеховском спектакле...». А внизу, в уголке прилеплена бумажонка: «Билеты приобретаются в рыбном отделе русского гастронома у Симы».

– Хорошо, это свежее впечатление об Америке и Канаде. А первое?
– В первый раз я попал туда не как артист, а как турист в 1975 году. Поездку организовал Союз кинематографистов. Нас проверяли, разбили на четверки, во главе каждой поставили ответственного. Мы сразу поняли, кто есть кто в Союзе кинематографистов. Так вот, на нас с Папановым четверки не хватило, третьей была его жена, Надежда Юрьевна Каратаева, которая должна была за нами следить. Ощущение было сильное, поскольку с ними (иммигрантами) общаться нельзя было. Мы жили на 48-й улице, неподалеку от Мэдисон Сквер Гарден, где репетировал Миша Барышников. Мы дружили здесь, и муки мои длились три дня: идти – не идти. Нельзя было категорически! Поджилки тряслись.
Тогда в отелях мыло крали – денег не давали совсем, только кормили. Вот это – первое впечатление. Сейчас впечатления другие: сам себе что-то покупаешь, ходишь в рестораны.

- В начале 90-х годов был, я бы сказал, большой драп из России. Некоторые ваши коллеги уехали. У вас не возникало мыслей об эмиграции?
– Никогда, потому что я долго не могу находиться нигде: ни в Израиле, ни во Франции, ни в Америке. Я знаю судьбы некоторых интеллигентов, которые уехали из России. Здесь ты – действующая фигура, а там что? Сидеть на пособии в сквере? Многие уезжали и – умирали. Энергетика такова.

– Теперь о последних гастролях как таковых. Сколько человек в них участвовало, возили ли с собой декорации, что-то еще?
– Это вообще была афера довольно крупная. Валера Янклович – серьезный, театральный человек. Он пришел, посмотрел спектакль и сказал: «Пожалуй, я рискну». Я говорю: «Только, Валера, с этими декорациями, оркестром и сорока тремя артистами. А то сейчас начнется: а нельзя ли убрать одного пианиста и всю массовку?» Валера говорит: «Ладно, будем думать!» Думали-думали, говорят: «Давайте! Но чуть-чуть ужмемся.» Ужали – минимально. Валера угадал, потому что когда приезжают на двух стульях три человека и что-то там такое играют – это одно. А когда нормальные декорации, сорок три одетых актера, из них 23 – молодые, а 20 - Мишулин, Аросева, Васильева, Державин и другие, это производит впечатление. Я не кокетничаю, я просто знаю. Сейчас там устроили опрос, люди говорят: таких гастролей еще не было.

– Я встречался в Нью-Йорке с Борисом Яковлевичем Эйфманом после американских гастролей его балета. Спросил, почему они танцуют под фонограмму? Оказалось, нет денег ни на то, чтобы привезти с собой оркестр, ни на приглашение местных музыкантов. То есть деньги на оркестр необходимо вычесть из дохода импрессарио...
– Мы приехали с оркестром, декорациями, с экранами, сопровождавшими спектакли кадрами из фильмов с Андреем. Поэтому гастроли собирали тысячи зрителей. Мы играли в зале рядом с погибшими Близнецами – больше тысячи мест. В Бостоне – три тысячи. Везде – аншлаги, что вообще-то не характерно: мы же не Пугачева, мы - театр!

– В каких городах вы играли?
– Бостон, Чикаго, Нью-Йорк, Кливленд, в Нью-Джерси. В Кливленде – огромный зал, где играет знаменитый Кливлендский симфонический оркестр. В нем мест две с половиной тысячи, зал - битком.

– Где вас лучше всего принимали?
– Все-таки, наверное, в Кливленде, как ни странно. Везде принимали хорошо, смеялись, плакали, но где-то контакт возникает, флюиды или достигают цели, или контакт такой – через стеночку.

– Как изменилось лицо нашей иммиграции за те годы, что вы посещаете Америку?
– Очень изменилось. Хотите анекдот на эту тему? Пароход идет из Петербурга в Нью-Йорк, ему встречается пароход, идущий обратно. На том и другом корабле на палубе стоят по человеку, каждый крутит указательным пальцем у виска: сумасшедший. Когда-то, тысячу лет назад, мы были с Державиным в Канаде, поднимали дух советских хоккеистов на открытом Кубке Канады. Гуляем мы по улице, навстречу едет старый-престарый «Шевролет» с открытым верхом. Проезжает мимо, оттуда голос: «Ширвиндт, не морочьте себе голову, оставайтесь!»
Сказано было так, будто я разговаривал с ним об этом сутками. К чему я рассказал это? Раньше у иммигрантов было глобальное ощущение правильности своего поступка: или абсолютно снисходительное отношение к несчастным оставшимся, или такое сострадание: «Ширвиндт, не морочтье себе голову!» Сейчас уже не говорят, что я – идиот, а говорят: у нас сложно, у вас – еще сложней, уже на равных разговаривают.

– Были ли у вас в Америке какие-то встречи с уехавшими знакомыми и т.п.?
– А как же! С одноклассниками! Знаете Сережу Хрущева? Это мой одноклассник. Шесть моих одноклассников там! Студентов моих навалом, целая стая прибежала выпускников моих, щукинцев. С одного только курса – семь человек.

– Чем объяснить успех гастролей, Александр Анатольевич?
– Тремя параметрами. Как оказалось, Андрей не забыт, что замечательно и удивительно, – все-таки его нет уже пятнадцать лет! Второе: уважительное отношение аудитории к декорациям, костюмам, оркестру, кино, о которых я говорил. И третье – это так называемые звезды, которые “шастали” в Америку по одной, по две, а тут – все вместе. Ну и еще: это милое произведение, довольно трогательное, смешное, биография Миронова, мини-шоу. Я его делал к шестидесятилетию Андрюши, к 8 марта 2001 года, торопился. Можно было, наверное, сделать чище, но надо было либо сыграть 8-го, либо вообще не играть. Сыграли, хвалили, я думал: ну, сыграем еще 4-5 раз. Полтора года играем на аншлагах! Больше того, премьерные спектакли для элиты хуже проходили, чем вот сейчас, для рядового зрителя. Казалось бы, те люди знали Миронова, кто-то дружил, все равно – реакция больше умозрительная, хуже, чем у этих нормальных людей.

– Поддержала ли эта поездка материально артистов вашего театра?
– Это были гастроли театра, в рамках работы артистов. Они получали зарплату и суточные. Все деньги пошли театру - на ремонт и так далее.

– Парочка вопросов вне гастролей. Мандельштам когда-то назвал свою фамилию чертовой и «...как ее ни вывертывай, криво звучит, а не прямо...». Вам не приходилось когда-либо стесняться своей фамилии – в детском саду, школе, институте?
– Моя фамилия никогда меня не смущала, хотя мне говорили: что это ты в атристы идешь с такой фамилией, кто это выговорит? - и тому подобное. В 53-м году, под дело врачей, меня из института выгоняли. Я не врач, но все равно – чистка населения была. Но я проскочил, ничего. А потом, в 56-м, когда я уже кончал театральный, вот здесь, напротив театра, стояло здание, в котором до «Современника» был театр эстрады. В этом театре покойный Саша Конников, замечательный режиссер, делал обозрение, как сейчас помню, «Москва с точки зрения...» И я, молодой, с молодой актрисой Некрасовой, должен был водить зрителей по Москве. Саша сказал мне: «С такой фамилией – это утопия.» И у меня была фамилия Ветров. То была единственная моя программа в жизни под чужой фамилией. Почему Ветров? Потому что, когда сажали моих дядей и тетей, меня на всякий случай отправили в поселок Сокол, он до сих пор существует, у станции метро «Сокол». Там жили наши друзья Ветровы, и я стал на некоторое время Ветровым. Теперь вот – Ширвиндт, и все мои потомки - сын, внучка и внук – Ширвиндты. Танька Васильева всегда говорит: «Я ни о чем в жизни не жалею, только завидую Шурке, что он нашел в себе мужество оставить свою фамилию.» У меня в театре четыре Васильевых, а Ицыкович была одна.

– Последний вопрос, Александр Анатольевич. Если принять, что Бог есть, что бы вы у него попросили?
– Душевного равновесия.