БЛАЖЕН ИЗГНАННИК ПРАВДЫ РАДИ

Культура

В России еще не иссякла благородная традиция торжественного почитания своих выдающихся сынов в дни их юбилеев. Здравствующих и усопших.

На этот раз чтили 90-летие Александра Галича. Живые цветы положили у мемориальной мраморной доски с барельефом поэта на стене дома № 4 по улице Черняховского – его последнего московского пристанища: «В этом доме с 1956 года до своего изгнания в 1974 году жил русский поэт и драматург АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ.
Блажени изгнани правды ради. Матф. 5.10.»
Лежат живые цветы, зажжена поминальная свеча на могиле поэта на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в Париже. Его похоронили здесь в октябре 1977-го -рядом с могилами Ивана Бунина, Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус, Надежды Теффи... У праха трагически погибшего в Париже Александра Галича, лишенного советского гражданства, отняли право покоиться в родной земле, куда поэт мечтал вернуться до последних мгновений своей короткой жизни (он не дожил и до шестидесяти).

«Когда я вернусь...
Ты не смейся – когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу,
По еле заметному следу - к теплу и ночлегу -
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь. О, когда я вернусь! ... Когда я вернусь.
А когда я вернусь?!
КОРР: Не возникала ли у вас мысль перезахоронить прах отца в московской земле? – спросили мы дочь Александра Галича Алёну Архангельскую-Галич. (Заслуженная артистка России, возглавляет Фонд Галича).
Алена Галич (А.Г): Будь мой отец рядовым российским гражданином, я имела бы право решать этот вопрос и была бы категорически против, считая подобную акцию кощунством. Как сложилось, так и сложилось. К тому же в этой могиле захоронена и его жена - преданный друг, разделивший с ним все лишения его трудной жизни. Александр Галич – политический изгнанник, хотя он моими ( подчеркиваю - моими) усилиями и восстановлен в российском гражданстве. Изгнанником Галича сделала советская власть, и над вопросом о перезахоронении его праха должна была бы задуматься власть нынешняя – правопреемник прежней. Но вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что Галич – враг режима советского, стал любезным сыном режима сегодняшнего.
В так называемые «постперестроечные годы», когда происходило повальное восстановление российского гражданства беженцам, включая умерших, отца в таком списке не оказалось, хотя иного гражданства он никогда не принимал, отказался и от предложенного ему американского. У него был международный нансеновский паспорт.
«И полоскою паспорта беженца
Порекрещено сердце мое...» - писал он.
Кстати, когда возник вопрос об оплате содержания отцовской могилы на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа ( раньше это делали русские эмигранты первой волны), и я, было, отчаялась, тщетно пытаясь найти поддержку у российской власти, из Парижа неожиданно сообщили, что содержание могилы оплатили на сто лет вперед американцы. Кто именно – остается для меня тайной.
Сегодняшней российской власти Галич недоступен, непонятен, а потому и страшен. Чего стоят только эти его строки:

« Ах, друзья ж вы мои дуралеи,
Снова в грязь непроезжих дорог!
Заколюченные параллели преподали нам славный урок.
Не делить с подонками хлеба,
Перед лестью не падать ниц,
И не верить ни в чистое небо,
Ни в улыбку сиятельных лиц...»

Или эти:

«...И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маята,
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятном – немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода,
Мы-то знаем – доходней молчание
Потому что молчание – золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи.
Вот как просто попасть в палачи.
Промолчи, промолчи, промолчи».
 
КОРР: И все же мемориальную доску в память об Александре Галиче в Москве установили. Кстати, кто конкретно: Московское правительство, Союз писателей, Союз кинематографистов?
А.Г. : О чем вы? Какое правительство?! Какой Союз?! Да они о Галиче слышать не желают и по сей день. Думаете, кто-то из руководителей Союзов поднял голос за его восстановление (посмертно) в российском гражданстве? В своих рядах? Этого решения добилась лично я.
А мемориальная доска... О, это почти детективная история!...
В 1998 году приближалось 80-летие отца, и я решила к этой дате непременно установить мемориальную доску на стене дома, где он жил до изгнания из Советского Союза. Требовалось разрешение Моссовета. Добивалась его несколько лет. Отвечали: закона о памятниках и мемориальных досках в России нет. Ни разрешающего, ни запрещающего. Мне надоела бесцельная переписка с чиновниками, и я официально уведомила их, что сама повешу мемориальную доску. Мне ответили: «Доска не разрешена. Вот если прорветесь к Лужкову ...» Я возразила: « Не стану ни к кому прорываться. Закона, запрещающего вешать мемориальные доски, нет, значит, ничего не нарушаю».
Примерно половина необходимой суммы у меня была. Остальную дал почитатель Галича Сережа Иванов. Вместе с художником Виктором Бондаревым мы поехали в обычную «гробовую мастерскую». Рассказали, сколько имеем денег, что нужно сделать. Мастер поинтересовался: «Кому доска-то?» Ответила: «Папе моему, Галичу». Мастер воскликнул: «Аркадьичу?» И стал доставать из ящика рабочего стола только что официально выпущенные аудиокассеты с записью папиных песен. 10 кассет! « Всё сделаем! - заявил он. - На барельеф денег ваших не хватит, но мы очертим его контур, а барельеф сделаете потом» (так мы и поступили).
«Как вешать-то будем? – поинтересовалась я. «Часов в пять утра туда поедем...». «А милиция?» «Она получит то, что ей полагается получить. И сделает вид, что ничего не видела». «А если доску снимут?» – засомневалась я. «Снимут только вместе со стеной», - заверил он.
Когда доска была готова, я позвонила многим друзьям, знакомым, в редакции газет, на ТВ, на радиостанции «Свобода», «Эхо Москвы» и предупредила их, что завтра утром будем устанавливать доску, хотя этого и не разрешили. Около одиннадцати ночи раздался звонок заместителя Лужкова: «Вы что, правда, собираетесь вешать доску?» « Правда», - ответила я. « А вы знаете, что у нас нет закона о мемориальных досках?» «Его нет уже 13 лет. Предлагаете ждать еще столько же? Завтра Галичу исполняется 80 лет». «Вас могут задержать за нарушение уличного режима.» «Задерживайте», - согласилась я. «Зачем вам это? Можно ведь повременить». «Я достаточно долго ждала и ждать дольше не намерена. Приглашена пресса, ТВ, радиостанции. Все там соберутся. Хотите задержать меня при всем честном народе, задерживайте. Будет даже интересно».
Чиновник еще долго пытался уговорить меня отказаться от моего намерения
Закончив разговор, я прилегла. Ночью вдруг проснулась: доску-то повесят, а меня и вправду могут задержать. И стала собирать на всякой случай сумку: бутерброд, термос, книжку, теплую кофту. Ранним утром отправилась на Черняховского. Народ уже собрался, но милиции не было.
Одним из первых пришел Илья Дадашидзе (в свое время ведущий радиостанции «Свобода»).: “Что это у тебя за сумка?” – удивился он.
Я объяснила. Интересовались сумкой, настороженно оглядываясь, и все мои друзья. Народищу собралось множество, милиция не появилась. Доску открывал Миша Мень. И никто не осмелился помешать друзьям и поклонникам Галича помянуть его добрым словом. Вечером это событие показали по ТВ. И вечером же Егор Гайдар на собрании своей партии в Доме кино объявил об осквернении мемориальной доски Галичу и об убийстве Галины Старовойтовой.
На следующий день позвонили соседи из дома на Черняховского и сообщили: кто-то швырнул в доску банку с черной тушью, и она залила значительную ее часть. Я попросила не стирать подтеки, пока не сфотографируют это варварство.
Вскоре вновь позвонили: пришли какие-то рабочие. Я, было, испугалась, что они хотят снять доску, но оказалось, смывают следы туши.
КОРР: Какую роль в вашей жизни играл и играет ныне Александр Галич?
А.Г.: Для меня он горячо любимый отец. Друг. Наставник. Поэт, таланту которого я поклоняюсь.
Мне исполнилось всего полтора года, когда мама – актриса Александра Архангельская, уехала из Москвы, где мы жили, работать в Иркутском театре. Оставила меня с папой и бабушкой. Просыпаясь, я видела не маму, а книги, настольную лампу на письменном столе и склоненную над ним голову отца с копной каштановых кудрявых волос. Помню, однажды, маленькой, вышла на балкон и сунула голову между железных прутьев - хотелось что-то увидеть. Но вытащить её обратно не смогла и стала орать. Казалось, теперь так и буду жить между прутьев. Но вот почувствовала теплые, с длинными пальцами крепкие папины руки, они помогли мне освободиться. С тех пор, когда мне бывает плохо, всегда вспоминаю эти руки. А при знакомстве с мужчиной прежде всего обращаю внимание на его руки. В доме бабушки придерживались патриархального уклада. По субботам семья собиралась обедать за большим столом. Я, как многие дети, плохо ела, и бабушка в наказание зачастую лишала меня третьего. Однажды она оставила меня без клубники и велела уйти в нашу с папой комнату. Я расплакалась. Чувствую, кто-то тронул меня за плечо. Обернулась - папа с блюдцем клубники.
Отец внимательно следил за тем, как я училась. Особенно, когда поступила в ГИТИС. За моими первыми шагами в театре им. Моссовета у Юрия Завадского. Туда меня приняли после окончания театрального института. Но через полтора года, когда отца исключили из творческих Союзов, мне отказали в продлении договора. Я вынуждена была уехать в Ярославль. В московские театры меня, дочь известного советского драматурга Галича, теперь не брали. Позже я переехала во Фрунзе (Бишкек). Там в русском театре играла большинство заглавных ролей. Судьба свела меня с замечательными артистами, бывшими политическими ссыльными. Там же я получила звание заслуженной артистки. Одно время играла в русском театре Казани. В московские театры меня по-прежнему не принимали - даже после кончины отца.
Отец шел со мной рядом до тех пор, пока власть насильно не разлучила нас. Он тосковал по мне не только в изгнании, куда путь к нему был заказан, но даже тогда, когда в Москву вернулась мама и забрала меня, еще девочку, к себе, а сам он женился на Ангелине Прохоровой-Шекрот. По сей день, хотя папы уже нет почти 30 лет, я все свои принципиальные жизненные решения, поступки как бы сверяю по нем.
КОРР: Вы дружили с отцом и были уже взрослым, сформировавшимся человеком, когда с ним произошла поразившая многих его коллег метаморфоза, и он из успешного советского драматурга, обласканного режимом, превратился в его активного противника. Почему, как вы считаете, произошло такое?
А.Г. : Это – тема отдельного интервью, она потребует не одной газетной полосы. Действительно, Александр Галич немалое время был одним из самых успешных советских драматургов и киносценаристов. Спектакли по его пьесам «Походный марш», «Вас вызывает Таймыр», « За час до рассвета», «Пароход зовут «Орленок», «Матросская тишина» с успехом ставили в большинстве советских театров. Фильмы по его сценариям « В степи», « Трижды воскресший», «Верные друзья», «На семи ветрах», «Дайте жалобную книгу», «Государственный преступник», «Третья молодость» шли во всех кинотеатрах страны.
Но для Галича, как и для других честных творческих людей, живших и творивших в СССР, настало «Время прозрения» - назовем его так. Он не только уяснил себе сущность варварского советского режима, но и восстал против него. Немалую роль в его прозрении сыграла дружба с Андреем Сахаровым, Еленой Боннэр, участие в созданном ими в 1970-м «Комитете прав человека», дружба с академиками Ландау и Капицей – прогрессивными и трезвомыслящими людьми.
Вспоминается рассказанный отцом забавный случай. Как-то Андрей Дмитриевич, освободившись раньше времени от дел в Академии наук, решил навестить опального Галича в его доме на Черняховского. Он любил беседовать с отцом, слушать, как тот поёт под гитару свои стихи. Стоя у подъезда Академии наук и прячась под зонтом от проливного дождя, Сахаров тщетно пытался поймать такси. Неподалеку, как положено, караулил автомобиль с «шестерками», неотступно следовавший за ним сутки напролет. И академик принял вполне логичное решение. Он подошел к своим охранникам: «Вы же все равно поедете за мной? Так отвезите меня к Галичу». Им ничего не оставалось, как пригласить в салон своего «поднадзорного» и выполнить его просьбу, а потом караулить у подъезда отцовского дома.
Многие склонны называть Агександра Галича бардом. Это неверно. Галич – поэт, поющий собственные стихи (чужих никогда не пел). Поэт, Гражданин, не пожелавший мириться с тем, как погибала, загнивала его страна, заведенная в тупик изжившей себя советской системой, он говорил о надвигавшейся опасности во всю мощь своих стихов. Но кто бы осмелился их напечатать в те цензурные годы?! И Галич, музыкальный и артистичный от природы, свободно владевший гитарой, стал петь свои стихи, сочиняя к ним мелодии. Отец называл их «стихами, притворившимися песней».Так возник монотеатр Галича. Его песни, как точно определяет Андрей Синявский в статье к юбилейному сборнику отца «Городской романс», - это театральное зрелище. «О песнях Галича можно говорить как о песнях сопротивления, а сам их жанр, сочиняемый вопреки царящему молчанию, страху и равнодушию, казенной фразе и казенной музыке, проникал в любой дом, в любую среду и не оставлял равнодушных. Его гитара проложила путь к миллионам слушателей и овладела обществом».
Отцу не разрешали выступать со сцены, как Булату Окуджаве, Владимиру Высоцкому и др., записываться в профессиональных студиях звукозаписи. Магнитофонные кассеты (дисков тогда еще не знали) с его песенными стихами переписывались примитивным кустарным способом, становились популярными по всей стране, будоражили слушателей. Его домашние концерты предназначались для друзей, единомышленников, поклонников – как бы для гостей того дома, где проходил концерт.
Естественно, такое неповиновение советские идеологи долго терпеть не могли. Официальному предупреждению руководителей Московской писательской организации прекратить сочинять и петь свои идеологически вредные песни Галич не повиновался. Еще недавно успешный драматург, рассказывавший в своих пьесах и сценариях об успехах советского режима, стал не только вреден, но и опасен. А посему последовало решение «компетентных органов» изгнать его из страны, предварительно исключив из Союза писателей и Союза кинематографистов, запретив все спектакли по его пьесам и вымарав имя из титров кинофильмов.
29 декабря 1971 года на секретариате Московской писательской организации обсуждалось персональное дело Галича – исключение из членов Союза писателей. Позорное судилище стоит того, чтобы о нем рассказать особо.
Четверо членов секретариата – Агния Барто, Валентин Катаев, Алексей Арбузов и Александр Рекамчук, проголосовали «против». Смелые, казалось бы, по тем временам люди! Но смелости этой хватило лишь до тех пор, пока третий секретарь СП СССР – «гувернантка от КГБ» генерал Ильин, и парторг Московского комитета партии Аркадий Васильев не разъяснили, что «там» рекомендовано единогласное «за». Рекомендацию поняли и уважили. И это облегчило последовавшее вскорости исключение Галича из членов Союза писателей РСФСР, Союза кинематографистов, Литфонда, аннулирование всех авторских договоров, изъятие пьес из театральных репертуаров. Судил-то кто? Временщики и подхалимы системы, многие из которых и сейчас благоденствуют.
Судили за что? Отвечу словами из неопубликованного письма Галича в ЛИЖИ (так называли тогда «Литературную газету»): «... За мои песни... которые я писал не из злопыхательства, не из желания выдать белое за черное, не из стремления угодить кому-то на Западе. Я говорил о том, что болит у всех и у каждого здесь, в нашей стране, говорил открыто и резко...».
Сегодня можно лишь сожалеть, что те четверо писателей, незаурядных и талантливых, оставили о себе память как о людях трусливых и беспринципных. Как знать, не будь того пресловутого единогласного «за», возможно, судьба их товарища Саши Галича сложилась бы иначе. Но... история не признает сослагательного наклонения. И жизнь моего отца сложилась так, как сложилась - трагически. Несмотря на это, он достиг того, о чем могут лишь мечтать многие поэты. Его стихи-песни знают и поют в родной стране и за ее пределами. Они уже пережили своего создателя почти на три десятилеия, будут жить и дальше.
КОРР: Официально считается, что Александр Галич погиб от несчастного случая. Он, якобы, вышел из ванной, плохо вытершись, во влажном халате, открыл заднюю крышку электроприбора, коснулся его и батареи отопления, по сути дела - «земли», и замкнул электрическую цепь. Вы верите этой версии?
А.Г.: Категорически нет. Не верили этому ни Сахаров, ни Капица, ни Ландау. Если бы это действительно был несчастный случай, папу похоронили бы на третий день после кончины, как положено по христианскому обычаю, а не держали бы в морге десять дней, пока вели расследование.
Только одиннадцать лет спустя после кончины отца я с помощью «Красного Креста» получила наконец возможность побывать на его могиле. Чуть позже обратилась в Парижскую мэрию с просьбой показать мне медицинское заключение о его кончине и получила отказ: это возможно лишь через 50 лет. Такой вот, оказывается, секрет государственной важности...
КОРР: Но зачем было Галича убивать? Высланный из страны, он стал режиму безопасен ...
А.Г. : Ошибаетесь. Отец вел на радиостанции «Свобода» регулярную рубрику «У микрофона Александр Галич». Она транслировалась для Советского Союза и расшатывала тот трухлявый строй, каким он был в нашей стране в 70-е годы позорного застоя.
За три с половиной года жизни в изгнании (1974 – 1977 г.г. ) отец написал немало замечательных стихов. Часть из них, положенных им на музыку, стала песнями. Он пел их для своих гостей, в домах друзей. Разумеется, аудитория его слушателей не могла быть такой широкой, как на родине, из-за языкового барьера. Но песенные стихи Галича, записанные на кассеты, привозили в Советский Союз, их с осторожностью пели барды, молодежь на встречах ( за это можно было схлопотать «срок»). Стихи Галича, как точно определил композитор и бард Станислав Коренблит, спевший 56 его песен, «... образец поэтического творческого противостояния власти. Они как бы из цикла «Поэт и Власть». Словно ДонКихот Галич пошел на «вы» и был обречен на гибель в этой борьбе за нашу с вами свободу». В годы «запрета» в стране бродило по домам до полумиллиона самиздатовских магнитофонных кассет с песнями Галича. И хотя сегодняшняя Россия еще очень далека от подлинной демократии, в нашей с вами откровенной беседе без оглядки на дверь есть, пусть небольшая, заслуга и моего отца.
Стихи Галича не только незабвенны, они со временем увеличивают свою значимость. Я сказала бы, что ныне Галич становится актуальнее, чем прежде. Несмотря на то, что «наверху», где его не понимают и не принимают, делают все, чтобы предать забвению, Галич всегда будет почитаем людьми мыслящими, понимающими и его, и происходящее в стране. Но как может быть принят нашей системой поэт, пророчески писавший:
«Не бойтесь сумы, Не бойтесь тюрьмы,
Не бойтесь ни мора, ни сглаза,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: я знаю, как надо.
Не верьте ему, он врет, Он не знает, как надо...»
Вы сами видели - на юбилейных вечерах в Москве в ЦДЛ, Доме ученых, Доме кино, в «Гнезде глухаря», а также в Питере среди зрителей, до отказа заполнивших залы, было немало молодых, а среди них и тех, кто недавно совсем не интересовался Галичем, его стихами. Пришли те, у кого есть мозги и сердце – без них Галича не понять. Пришли и те, кого на протяжении последних лет умышленно пытаются оболванить идиотскими поп-передачами, поп-звездами, «развлекаловками ниже пояса» с пошлыми сексуальными подробностями. (Таким народцем управлять легче!) Пришли за Словом. К Поэту. Сложному, порой не сразу понятному, но заставляющему думать и трезво оценивать происходящее. Хотелось, чтобы таких молодых стало больше. Они есть в России. И они пришли.
Поразили меня американцы. Залы, где мы проводили посвященные Галичу вечера, где бард Максим Кривошеев исполнял папины песни, где демонстрировался снятый о Галиче фильм «Изгнание», были переполнены. Понятно, на Брайтон-бич – «русской улице» Нью-Йорка, но то же повторилось и в Манхэттене.
Считается, истинный поэт обладает даром предвидения. В своем предсмертном стихотворении, которое не успел спеть, Александр Галич писал словно о сегодняшнем дне:

«За чужую печаль
И за чье-то незванное детство
Нам воздастся огнем и мечом,
И позором вранья.
Возвращается боль,
потому что ей некуда деться,
Возвращается вечером ветер
На круги своя...»

Ветер возвращается. На круги своя. Иное и невозможно.

 Корр. «РБ» в Москве
М. Немировская
В. Шницер
Ноябрь 2008